Богу давно плевать

Добротно связанные за спиной руки уже затекли, хотя чёрт его знает, сколько я здесь нахожусь. Ирония. Дьявол не носит Prada и не играет бездельем, но он тот ещё мудак. Кого бы он там из себя ни строил. Каждый раз, когда я вижу Мефистофеля, он выглядит, как я. Или же хочет, чтобы я так думал, не желая показывать свой истинный облик. А мне, если честно, до таких моментов уже слишком давно нет дела. Приходя в сознание, в особо паршивых случаях я могу увидеть перед собой «себя самого», но почти сразу понимаю, что это не так. Дьявола выдают его глаза. Чьё бы тело он ни занял, я всегда узнаю его сущность по глазам. И вовсе не рад этому. Я уверен, что этот ублюдок строит у меня в голове иллюзии хотя бы потому, что он не может находиться в моём теле, когда сам же возвращает меня туда, чтобы предъявить за то, что я делал в своей собственной жизни. Я уже и не помню, что означает жить нормально. – Хотя бы развяжи меня. – А я не хочу, – сложив руки на груди, Мефисто глядит на меня исподлобья, – Да и ты не в том положении, чтобы возмущаться. Я бы послушал ваши аргументы в диалоге с Дьяволом.

***

Раньше я был атеистом и находил свою позицию вполне обоснованной. Сейчас же у меня, как ни странно, нет сомнений на счёт того, что Всевышний существует. Но верить в Бога и знать, что он есть – разные вещи. Так вот, я в него не верю. После осознания реального положения дел относительно религии я был разочарован. Не потому, что всё оказалось не так, как я представлял, и не потому, что Будда, Аллах и прочие ребята на самом деле один многоликий мужик. А потому, что Богу, похоже, плевать. На людей, на происходящее в нашем мире, на планету в целом. Мне кажется, в какой-то момент он попросту так же разочаровался и пустил всё на самотёк. Решил посвятить себя другим делам, никому ничего не объяснив. Ведь сейчас даже Дьявол пытается что-то понять и изменить. Богу уже плевать и на то, что Мефистофель точно не должен быть здесь. Очнувшись в своём теле, первое, что я ощущаю – чудовищный спазм в животе. Меня рвёт. Выходящее наружу содержимое желудка обжигает глотку так, будто это сплошь пропитанная перцем лава. Кружится голова, дышать удаётся лишь глубоко и через раз, ничего не видно. Слепо согнувшись, я стою на коленях и, уперевшись макушкой во что-то холодное, извергаю что-то поглощённое не мной куда-то во мрак. Сплошные провалы в восприятии реальности заглушаются тошнотой, слабостью и на редкость отвратным самочувствием. Ощущать на себе последствия чужого алкогольного отравления это вовсе не то, чего я всю жизнь хотел. Судорожно сжимая пальцами керамические холодящие кожу края, я буквально не нахожу сил ни злиться, ни ненавидеть. Но позже они обязательно будут. Здесь тесно и темно. И это последнее, каким образом я бы предпочёл просыпаться, но слишком давно всё происходящее перестало поддаваться контролю. Когда к горлу перестаёт подступать и желчь, почти легчает. Я даже могу соображать. Кое-как усаживаю себя на пол и, прислонившись спиной к стене, ещё плохо координируя, утираю тыльной стороной ладони губы. Только сейчас я могу видеть тусклые блики подсветки из коридора. Это даже не мой дом. Билли Миллиган. Бойцовский клуб. Аналогию можно провести с чем угодно, только вот легче не становится. Я прихожу в себя через три дня. Через шесть дней. Через две недели. Посреди оживлённой улицы. В студии звукозаписи. У шоссе. Мефисто не носит часов, но и они бы вряд ли спасали положение. Временами я даже не представляю, в каком городе нахожусь. Сплошные обрывки каких-то ситуаций. Будто моя жизнь – увесистая киноплёнка, из которой регулярно вырезают куски хронометража. Значительные куски. За последние полгода я провёл в сознании в общей сложности около трёх недель. Может больше, может меньше, понятия не имею. Почему это происходит, я тоже до сих пор понять не в состоянии. Я не продавал душу, ничего кровью не подписывал и даже не участвовал в призывах всяких там духов на чёртов Хэллоуин. Рискну предположить, что я оказался не в то время не в том месте. Не знаю, насколько это правда, но мне очень нужно во что-то верить. Например, в то, что во всём происходящем виноват не я сам. С самых задатков пробуждения меня кроет похмелье. Я прекрасно осознаю, что оно предназначалось точно не мне, но, повторюсь, Богу давно на всё и всех плевать. Ни молитвы, ни святая вода, ни кресты здесь не помогут. Глупо признавать это, но в своё время я как-то пытался. А что ещё мне оставалось делать. Сверля мутным взглядом увязший в полумраке потолок, я злюсь на Мефистофеля за это чёртово похмелье. За то, что он трусливо сбежал с поля битвы, когда понял, что всё веселье выходит из-под контроля. Мелочь? Конечно, только вот я в отключке хрен его знает, сколько дней, а прихожу в себя именно в тот момент, когда вдруг резко больше всего на свете хочется обратно в небытие. Или просто сдохнуть. До сих пор странно осознавать, что я знаком с Дьяволом лично, и он далеко не тот, каким правителя ада представляют смертные и церковь. Он будто отчасти самый обычный долбаный ребёнок. Ребёнок с огромной силой и властью. Я злюсь на Мефисто ещё и за то, что тот отнял всё то, немногое, чем я владел до его прихода. В первую очередь это была стабильность. Как же я скучал по временам, когда имел возможность нормально просыпаться каждое утро. Я бы продал ему душу за то, чтобы вернуть себе нормальную жизнь. Только вот за Дьяволом всё ещё есть право отказать. «Мне не нужна твоя душа. Мне нужно твоё тело» Я отлёживаю постель в его квартире, сверлю взглядом потолок и не могу передать, насколько зол. И страшно хочу воды с анальгином. Обычно у меня сутки или двое до того, как Мефисто вернётся. Редко, когда больше, здесь не существует чёткого расписания. Было бы странно. Там, в комнате с отделкой из чёрной драпировки, привязанный к стулу я говорил с Дьяволом (а если быть максимально точным – он говорил со мной) и, клянусь, думал, что больше не увижу света. Я боялся, действительно боялся, что после он убьёт меня. Наверное, потому боялся, что не готов был уйти вот так. Лицом к лицу с Дьяволом, последние несколько лет отравлявшим мне жизнь. А управлять ей мне доводится всё меньше. Смерть нужно уметь принять, нужно успеть переосмыслить всё прошлое и настоящее и быть к ней готовым. Я успел. Хоть что-то я успел. Ботинки с характерным хрустящим шуршанием ступают по щебню. При каждом перевесе равновесия, стопа проваливается чуть глубже в рассыпчатую щебёнку. Пожалуй, самое неудобное для ходьбы городское покрытие. Я перехожу первые пути и иду дальше. Где-то они идут подряд, сплетая между собой рельсы. Я нахожу нужные и останавливаюсь рядом. Треснутый дисплей по команде нажатия кнопки высвечивает время. Умирать всегда страшно, если это не твой выбор. Потому в той тёмной комнате я и боялся Мефисто. Сейчас же я почти спокоен. Я никогда не курил, но в этот момент почему-то захотелось. Что ж, парень, не в этот раз. Опуская взгляд к земле, напряжённо усмехаюсь и улавливаю вдалеке характерный грохот колёс. Я знаю, что это мой поезд, потому что семнадцать раз сверялся с расписанием. Я всё ещё стою у путей, потому что не хочу, чтобы он начал тормозить раньше времени. Тормозной путь такого поезда слишком велик, чтобы предотвратить то, что должно случиться, даже если машинист уже дёрнул кран. Но я всё ещё стою. Остаётся метров триста, я подхожу ближе и перешагиваю через полоску рельс. Меня оглушает гудок, я располагаю ноги на железобетонной шпале и, наконец, стою твёрдо. Внутри всё сумасшедшим образом колотится, но я медленно поворачиваюсь спиной к поезду, что гудит, не переставая, в попытках меня оглушить. Стоило взять наушники. – Я сам, Вельзи. Неясно, как можно расслышать хоть чей-то голос сквозь грохот поезда, но осознаю я услышанное далеко не сразу. Я никак не реагирую, а через секунду меня сбивает с ног. Я приземляюсь спиной на колкий щебень, ощутимо ударившись затылком о камни и, едва хочу разлепить глаза, как ловлю удар в переносицу. Что-то тяжёлое прижимает корпус моего тела к земле и, пытаясь открыть глаза второй раз, я тут же оказываюсь притянут за воротник пальто к сидящему на мне Мефисто. Под грохот проносящегося мимо состава, он без малейших раздумий от всего своего чёрного сердца снова бьёт мне по лицу, я дёргаюсь, пытаюсь что-то сказать, но не выходит. Пока Дьявол продолжает вминать мой затылок в щебёнку на протяжении ещё нескольких ударов, я дезориентировано предпринимаю довольно жалкие и безуспешные попытки закрыться. Не знаю, насколько падшие ангелы по физической силе превосходят обычных смертных людей, но через какое-то время от слепящей боли, которая рваными кусками застилает сознание, я толком ничего не вижу. Когда Мефистофель вновь приподнимает меня за грудки, сотни грузных тяжёлых колёс всё ещё гремят по рельсам, где я недавно стоял. Я чувствую, как из носа горячая кровь растекается к скулам и, дыша через рот, пересекаюсь взглядом с прожигающим взглядом Дьявола, но тут же отвожу глаза. Вагоны кончаются за считанные секунды и, посмотрев поезду вслед, Мефисто произносит: – Я пущу твою душу по всем кругам ада, раз тебе так хочется острых ощущений. Я не знаю, что ответить. Хуже Дьявола в твоей жизни может быть только Дьявол, которому ты всегда должен. Я набираю в грудь воздуха для ответа, но меня перебивает хриплый бас: – Босс, это же ваше тело. – А мне похрен, Вельзи! Будет так ходить, пока не заживёт. И вообще, что ты здесь забыл, я могу провести переговоры наедине? – Поменяй тело, – не слишком чётко, но решительно внедряюсь я в диалог, зафиксировав мутный взгляд на людском обличии Дьявола. Мефисто переключает внимание на меня. – Чего? – Найди себе новое тело! – я не понимаю, издеваются надо мной или нет. Сказать, что я до невозможности устал, это не сказать ничего. Он всё ещё держит меня, я не знаю, зачем. Мефистофель недобро, почти через силу усмехается и, отворачиваясь, прикрывает глаза. – Господи, какой же ты тупой. Я непонимающе пялюсь на Дьявола, пока за какую-то долю секунды до меня не доходит. Доходит всё, что в попытках уйти или сбежать от него, я не замечал, и что автоматически делает все эти попытки до ужаса бесполезными. Я слишком подхожу Мефисто. С едва созревшим организмом и на редкость здоровым телом, которое не вызывало бы при «эксплуатации» проблем и затруднений. Не имеющий семьи, близких друзей или родственников, которые бы в полной мере беспокоились. Которые могли бы что-то заподозрить. Зато имеющий симпатичную мордашку, в которую природа вложила какую-то особую харизму. Я слишком ему подхожу. Мефисто привязан к этому своему визуальному образу. И даже при всём желании, в кратчайшие сроки настолько подходящий букет ему не найти. Дьявол слишком привередлив и избирателен. И теперь слишком занят, чтобы надолго покидать людской свет. Собственное открытие выбивает меня из колеи ситуации. Воздух из лёгких разом выходит, как при ударе под дых. Я ошарашенно перевожу взгляд с одной точки на другую, будто вижу этот мир впервые, но ни на чём не фокусирую взгляд. Мефистофель, не отпуская воротник пальто, бросает меня обратно на щебёнку, возвращая в сознание. – Ты забыл, куда попадают самоубийцы? Со сбившимся дыханием я молча сверлю Мефисто взглядом. Вряд ли он может в полной мере почувствовать, насколько я его ненавижу. В его абсолютно чёрных глазах не видно ничего человеческого, несмотря на то, что за это время он, сам того не подозревая, действительно много перенял у людей. Падшие ангелы никому не начищают лиц. – Ты хоть представляешь, какая честь тебе выпала? По всему миру у меня полно поклонников, которые убили бы любого, ради того, чтобы предоставить Дьяволу своё тело для свершения великой цели. – Великой цели? Спасти российский кинематограф?! – от возмущения я принимаю решение, наконец, вырваться и встать, но Мефистофель с какого-то хрена всё ещё надёжно прижимает меня лопатками к земле. – Ты смеёшься, что ли? Всем плевать. Люди никогда не прислушаются к тебе. – Заткнись. – У каждого свои приоритеты, и все поголовно не станут… – Я сказал, заткнись, – он обхватывает пальцами моё горло прямо у основания нижней челюсти, и лицевая область болезненно отзывается. Я возмущённо сопротивляюсь, пока Мефисто не давит сильнее. Под горячей ладонью я могу чувствовать собственную гортань. – Я Дьявол, и я добьюсь своего, сколько бы времени для этого ни потребовалось. Вечности хватит для того, чтобы привести мир кино в порядок. И небольшая жертва ради такой цели – дело допустимое. Ты же не думаешь, что убить это всё, что я могу с тобой сделать. – Пошёл ты, – хрипло вполголоса рычу я, вцепившись в его запястье, железная хватка которого не даёт мне ни умереть, ни жить нормально. Мефистофель убирает руку, небрежно хлопает меня по щеке, от чего я машинально морщусь, и поднимается с моего бренного тела. Лёгкие судорожно вбирают в себя на весь объём кислорода, горло прорывает на кашель. Мельком я замечаю на внутренней стороне его ладони кровь. – Ты не умрёшь, пока я тебе не позволю. Я учусь заново дышать. Через мгновение рядом уже никого нет. Следующий поезд проезжает здесь только утром, и, держу пари, он знает об этом. Он знает обо всём. В том числе и о том, что шансов у меня нет.