Его Бог

У него не осталось сил. Он больше не чувствует тела: ни усталости, ни боли. Остатки воли свело от ужаса и осознания скорой смерти. Он чувствует её. Знает, что пришло время обратиться к своему Всепрощающему Богу, но не может. Он смотрит в карие глаза светлого искрящегося оттенка с зелеными крапинками цвета юной листвы. Внимательные, любопытные и словно… насмешливые. Обладатель красивых нечеловеческих глаз приближается. Обнюхивает его, тыкается большим влажным носом в лоб, оставляя его неподвижному взгляду, неспособному скрыться за веками, золотящуюся шерсть. Широкий язык проходится по лицу, слизывая кровь, и измученное сознание покидает его. Меньше всего он ожидает проснуться. Раны, смертельные раны в огне, как и спутанные мысли — но это хорошо. Это означает борьбу с хворью и заразой. Его лечат. Мысль об этом не дает покоя, отдает пустой надеждой, лишь тенью родного дома — его руки связаны, как и ноги. Он всё еще слаб, и мир темнеет снова. В следующий раз, когда он уже способен сражаться с путами, пусть и безуспешно, к нему приходят его спасители. Они маленькие и хрупкие на вид, а их лица и одежда измазаны белой глиной. Их язык незнаком ему, а они не ведают русского. Он все же пытается спросить, разузнать: о тугих веревках и залеченных ранах, о темной пещере, и о других — врагах и товарищах, живых и мертвых. Ему не отвечают, его не слушают, внимания не обращают на его тихий неокрепший голос. Они ухаживают за ним, омывают и продолжают лечить затянувшиеся раны, оглядывают с затаенным интересом и смехом. Уходят, оставляя за собой резкий запах и смятение. Белые люди похожи на детей — не только маленьким ростом, но и поведением — и все же они взрослые. Их возраст тонкой нитью прослеживается в глубоких морщинах, жестах, в умениях и диких знаниях. Они приходят и уходят, не оставляя после себя ни крупицы внешнего мира. Первичный страх исчез, уступив место беспокойству да скуке. И сковывающей открытости, опустошающей беззащитности. Ему не хватает меча и кольчуги, крепкого щита, спин своих русских братьев. Белые люди не замечают этой слабости либо не считают её таковой. Он не знает: плохо ли это? Хорошо? Он не понимает. Солнечный свет слепит отвыкшие глаза. Сросшиеся мышцы напрягаются, пытаясь вырвать его из тугих пут. Не получается. Его спасители возбуждены, веселы, да только не обычное это веселье — яркое и легкое, мимолетное. Пахнет кровью. Маленькие ладошки, удивительно сильные, раскрывают рот, поят из баклаги. Он давится горьким травяным питьем, пытается откашляться, но ему не дают. Он чувствует, как тело наполняется силой, а разум затуманивает ярость. Веревки больше не держат его. Он стоит над человеком. Человек затихает, испуская последний вздох через вскрытую грудь и ощерившиеся ребра. Человек был силен, но устоять против него не смог. Как и затушить его больную ярость. Он смотрит на белых людей, заходящихся в экстазе удовольствия и счастья. Их запах иной. Он рассказывает ему многое. То, что раньше не знал. Не мог знать. Они слабее мертвеца под ногами. Он хочет их крови… Его останавливают играючи. Хрупкая ладонь толкает в грудь, заставляя оступиться, не позволяя продолжить кровавый праздник. Он узнает карие светлые глаза с поселившейся в них вечной листвой и легкую, едва заметную насмешку. Он не понимает. Как глазами зверя на него может смотреть человек? Он помнит лишь медведя с золотистой шерстью и широким влажным языком и чувствует — лесной хозяин ещё здесь. Осознает: вот он — хозяин леса. Беспечно молодой и поразительно сильный. Закутанный в тяжелые шкуры и в тоже время босой. Красивый. Завораживающий. Не человек и не зверье… Он слушает переливчатый птичий смех, поддается звонкому ласковому голосу. — Не спеши, мальчик. Сегодня крови достаточно. Ярость и сила послушно покидают его. Вместо пещеры клетка. Он рассматривает лес и ужасается. Перед ним голова. Бледная серая кожа, впалые щеки, маслянистые глаза. Неровные края ран. Жуки. Он узнает своего противника. Ему плохо. Тошно. Он не ест и не пьет. Не может. Но морить себя голодом ему позволяют недолго. Он не может не думать о доме; о Бажене, что ждет его, в чьем прямом взгляде он помнит слезы; о детях — мальчишки и так слишком долго росли без отца… Он просит о снисхождении и спасении, о пощаде. Просит отпустить его к тем, кто его ждет. Он шепчет имя Бога, подслушанное-узнанное случайно. Но Велес не знает жалости. В следующий раз Велес ждет своей кровавой дани на капище. Внутри него. Сидит на костях в облике старика с головой, замотанного в шкуры. Несмотря на съедающую ярость и жажду крови, может мыслить легко и ясно и чувствовать — местный Бог недоволен. Он убивает быстро, почти безболезненно. Ему кажется, так правильней. Так нужно. Именно сегодня или же только сегодня. Он не знает. Белые люди негодуют, кричат визгливо и зло, а Бог улыбается. Его улыбка словно размыта и непонятна, а нечеловечьи глаза нечитаемы. Он точно не знает, почему от скрипучего, словно ветки древнего дуба на ветру, «Спасибо, мальчик» ему столь хорошо. Белые люди не видят Велеса. Со временем он понимает, что им и не нужно. Они прикрываются именем Бога, живя так, как им хочется. Оправдывая всё, искренне веря, что это его воля. Возможно, отчасти они правы… Велес всё в лесу, и для всего отец. Ветра и птицы несли ему вести из мира, звери делились с ним добычей. Деревья и травы, чистые ручьи, солнечный свет дарили ему свою любовь. И даже кровь, пролитая во имя Велеса, став частью земли, подчиняется ему. Любит его. Бог встречает каждую из своих жертв на собственном капище. Иногда он рад им, иногда опечален. Велес всегда различен: то несносный ребенок, то страстная женщина, хрупкий юнец или пышущий силой богатырь. А однажды и жуткая колченогая бабка. Вне капища Велес — звери и птицы, стойкие птицы и легкомысленные ветра. Не находясь под властью зелья, он продолжает чувствовать присутствие лесного хозяина. Везде и во всем. В себе самом. Бог любит разговаривать. Обо всем и ни о чем. Велес привязывает к себе маленькими правдами и нелепыми историями. Ярость зелья затихает, когда он слушает: о березовом листике, который забыл проснуться; о старом усталом ветре, потерявшемся в дороге, прилетевшем к Велесу за советом; о лисице, что жалуется на шустрых зайцев. О том, что Велес родился медведем, что сила русских — его подарок. О мире, не знающем себя без битв; и что таких, как он, заложников силы, зовут Берендеями. Он проникается, почти влюбляется и решается. Просит — не отпустить, но узнать, рассказать и о ждущей его Бажене, о подросших мальчишках. Но ответа нет. — Вы, люди, так боитесь Нави… Его Бог задумчив. Он сидит на земле, обнимая мертвое тело. У трупа вместо рук культи, а нижняя половина тела в другом, далеком углу ямы. Не всех убитых Бог позволяет превращать в чучела. Тех, кого Велес хочет схоронить, утаскивают звери, чуя метки, оставленные лесным хозяином. — Желая, жаждая смерти, вы продолжаете её бояться. Бог закрывает чужие глаза тонкими, покрытыми черной запекшейся кровью пальцами, целует нежно остывающий лоб. Он знает: Велес не всегда согласен с белыми людьми. Иногда его терпение заканчивается, и, пусть ненадолго, он лишает их своей защиты. — Не принимаете, что смерть естественна. Пускай порой и кажется иначе. У Бога лицо старика, худое и светлое, перемазанное в земле, на его теле легкие одежды вместо тяжелых шкур, и босые ноги словно бы изранены. Велес не часто предстает таким, а он не знает, в чем отличие. — Они погибли, мальчик. Бог уходит, исчезает среди сухих осенних ветвей, а он впервые заходится в плаче. Птицы поют неспокойные песни. Белые люди возбуждены, они готовят его к бою. Он слышит крик, отвлекается на него, — не испуганный, а призывный. Зелье льется по горлу, позволяя спящей внутри силе взять верх над остальным. Он ищет взглядом Велеса, желая узнать, что ждет Бог от сегодняшнего боя. Чувствуя: его гневу не будет ограничений. Он видит Велеса и другого. Другой больше, массивнее обернувшегося юнцом Бога. Другой горит изнутри и снаружи. Смотря на него, он чувствует восторг от предстоящего боя, жажду вечной бойни. Войны. Желание стать победителем, растоптав проигравших. Это отличается от травяной ярости, но чем — не понимает. Он знает одно — он должен защитить Велеса, вопреки остальному, но не может. Он отталкивает кого-то из белых людей, слушая разговор, почти спор, смотря на то, как его Бог оступается, готовый встать на четыре лапы, перекинувшись в медведя. — Твоё время ушло, старик. Незнакомый голос давит, лишая слуха, в нем треск жадного огня и эхо тысячи битв. Этот голос не похож ни на один из голосов Велеса с царящей в них жизнью. — И ты не вечен. Он чувствует горечь, наполняющую его Бога, и не принимает причин. Чужак заходится в раскатистом смехе. — В мире людей место Богу Войны найдется всегда! В отличии от тебя. Здесь боле нет равновесия, что ты так чтишь. А твой народец… вот уж кому недолго осталось. В голосе насмешка и презрение к слабости белых людей. Он не слушает больше — не может. Вместо этого кидается на алого мальчишку. Он уверен: со смертью пленника исчезнет и чужак, угрожающий Велесу. Горечь его Бога проходится по нервам, жилам и крови, не позволяя думать и сомневаться…