relapse

Мой рецидив скверно лепил на лоб повторное слово. Я болен, который час обвенчан тоской и желаемым приступом однажды повиснуть на петле. Мой диагноз примитивен и до ужаса прост, своей пошлостью заставляя выкрикнуть дам, прикрыть рот рукой и в свете неона последнего нерасторопного клуба раскрыть объятия. Тоски. Объятия, пожалуй, гложущие и обжигающие кожу, казалось, до костей. Скромно называю их объятиями смерти. Но моя смерть шагнула дальше. Ещё тогда, когда дверь моей квартиры захлопнулась навсегда, оставляя меня с рецидивом один на один. А тебя с мерзкой погодой за окном. Мой рецидив однажды обещал не возвращаться, а я, кривя душой, принял его распростертыми руками. И той частью моего сознания, сейчас перекрытого единой мыслью. Закончить эту жизнь поскорее. Я набираю одно и то же сообщение. Отправляю его единственному человеку, которому дрожащими руками протягиваю окровавленное сердце. Тебе. И сразу удаляю, трезвея от мысли, что твоё терпение лопнет и я окажусь в списке окончательных бывших. Навсегда. — что нового? - я не знаю как на это отвечать. Рву на себе волосы, смотря в это безразличие и презрение. Оно точно есть там. - ты чего завис, Гук? Передо мной щёлкают пару пальцев. И я готов принять это как замечание. Что случается с теми, кто не находит себе оправдание? Они гниют от осознания своей беспомощности. Но ты сказал. Я виноват сам. — я слышал вы с Чихо расстались. Ты это.. В порядке? В моей квартире больше не существует порядка. Я разбрасываю вещи, не удосужившись их убрать. Я не выбрасываю мусор и курю прямо на кухне, от чего та больше сходит на коптильню. В холодильнике давно пусто, а грязных вещей стало с тех пор ещё больше. Я слишком долго не отвечаю. И рука, так крепко сжимающая моё плечо, пытается или подбодрить, или напрочь убедить даже не размышлять, а сразу брать верёвку с мылом. Это, определённо конец даже не начатого диалога. Я просыпаюсь в такой тишине, от которой хочется навсегда избавиться. Я должен был привыкнуть к ней и реагировать на её постоянное присутствие у меня дома как на старую знакомую. Не обращать внимание и проходить мимо. На наши совместные фото я вовсе не должен смотреть часами, иногда удаляя и восстанавливая заново. И единственное о чем я молюсь, это о том, чтобы ты никогда не вернулся ко мне. Чтобы ты не видел этот срач и не становился несчастным, с каждой нашей ссорой. Я молю, дай умереть. Похмелье стало для меня картиной привычнее, чем охране Джаконды. Я не чувствую головной боли и уже давно не обнимаюсь с унитазом. Простыни пропахли вином и виски. Я пью один. Я никого не пускаю в нашу квартиру. Ты любишь меня, я чувствую это. Хочешь, забери все моё имущество и раздай нуждающимся. Хочешь, забери мои стихи и рассказы себе. Сожги, порви. Но не дай никому смотреть на них. Это сакральное. Нарочно спрятанное. И только твоё. Я плетусь на кухню и бросаю в стакан с коньяком пару кубиков льда. Совсем не стараясь даже и примерно попасть, хоть это и получается с первого раза. Я не знаю, что мне делать с этим приторным желанием разбить окно и вылететь с двадцатого этажа прямо на проезжую часть. И ради Бога, не останавливай меня. Но твои руки не выхватывают больше стакан и не выливают его содержимое в раковину. От твоих рук не осталось и следа в нашей квартире. В последний раз ты тут был только когда молча забирал вещи и пропускал мимо ушей мои слова, проклятые извинения. Тебе было настолько больно отсюда уходить, что я почти ощущал эту боль собой. Но ты больше так не можешь. И я не могу. Я сам бросил тебя. И лучше, если ты забыл меня и живёшь, счастливо улыбаясь кому-то другому. (Это больше не заставляет ревновать; я счастлив, если счастлив ты). А меня, молю, просто убей. Скажи, что не вернёшься к такому как я никогда. Скажи, что не привлекаю больше. Добей, если захочешь, одной простой фразой. Скажи, что даже не любишь больше. И обещаю, я долго не проживу. Мне необходимо кого-то обнимать и по ночам накидывать на плечи тяжёлую косуху, целовать со спины, выхватывая сигарету. Слушать угрозы, радоваться смущенным щекам и не боятся вдохнуть твой запах полной грудью. Я хочу тебя обратно. Мой рецидив просит повторную дозу. (Обычно задолго до моего осознания) Обещаю, я умру с мыслями о тебе. Только хотя бы пройти однажды мимо нашего с тобой дома. На это сил у меня точно больше не хватит. — я люблю тебя. - рука на твоей талии всегда было чем-то привычным. — ты такой дурак. - твой ленивый голос и голова на моем плече. — будешь кофе? — чай. Иначе ты снова уснуть не сможешь. Я почти ощущаю твой голос рядом. Твою заботу и плавный тон. Как же непросто не находить твоей руки у себя на плечах или шее. Почти невыносимо. За место чашки чая с мятой бутылка виски, а за место тебя одинокая вязь нечисти в моей голове. — Ёнгук! Я так жалею, что не заткнулся тогда. Что не взял тебя за руки и не просил прощение. Что, ты, Чихо, не ударил меня с маху и не заставил опомнится. — я тоже занят, но нахожу время на тебя. - невозможно представить как тебе больно. Тебе это было чертовски сложно сделать. И я бы никогда не позволил тебе делать что-то слишком тяжёлое и неправильное. Я сделал это за тебя. Я болен и неизлечим. Кто-то однажды просчитал и вручил антидот только тебе в руки, позыбать обо мне, о болеющем этим недугом. — в таком случае давай расстанемся. — давай. Но умереть я решил только когда ты заплакал. Никогда не видел тебя такого. И не увижу больше никогда. Под раскат грома на улице слепых и безглавых ты шёл с высоко поднятой головой. Уходил, потому что не смог стерпеть. Уходил, потому что я не изменился. И плакал. Уходил, дверью не хлопая подобно истеричной даме, оставлял меня проигравшим и плевал прямо в душу. Презирал, презираешь и будешь презирать. До гроба и до тянущей за волосы плачевной, пагубной привычки. Я одержим, склоню если не при тебе, то точно в одиночестве, голову. А после даже не смей заглядывать в наши переписки. Хоть удали. Хоть скрой. Хоть игнорируй. Я в бреду перед сном и не знаю как сделать так, чтобы больше о тебе не помнить даже кусочка. Я вторую неделю кусаю локти и с потолком веду беседу о бесконечности с явным концом — смерть для одного, для другого начало. И если есть шанс, пойди мимо моего дома, не задержав и взгляда на двадцатом этаже, примерно второго окна от края. Там уже жить никто не будет. А я умоляю, не находи моё тело с бутылкой в руках и сигаретой в зубах. Беги отсюда, если я даже попрошу остаться. Будь или горд, или смел. Но не поблажлив. Ты оставил у меня где-то в груди наконечник, а я у тебя примерно по рукоятку клинок сарацина. Кому больнее и задушливее я не знаю. Знать тоже не хочу. Я пишу наспех, сгребая все свои пережитки с тобой в одну бумажку и бросаю в твой ящик, как лет пятидесят назад делали обезумевшие от любви люди. Письмом, перетянутым чёрной лентой. И в конце не хватает: с любовью и скорбью. Не читай, если не готов. — ради бога, прости, я всего лишь скучаю. - действия противоречат словам. Рецидив после травмы не сравнивается с тем, который бьет меня сейчас. Это прыжок без расчета, без проверки парашюта, с уверенностью, что разобьюсь. А ты или хватайся за честное слово или ври, но не спасай меня своей жизнью. В стакане адово месиво алкоголя и антидепрессантов. Они вряд ли растворились так же, как и мысли о тебе в пустой квартире, где уже стоят коробки с вещами, чтобы следствию меньше забот было отыскать мой паспорт. И чтобы ты думал, что я переехал, а никак не умер. Хоть ненавидь потом, хоть радуйся. Но я или жив рядом с тобой или мертв до глубины сознания. Стакан ударяется по зубам, разливая половину его содержащего мне на штаны и от части на пропитанную дымом футболку. Он вылетает с моих рук, а я не додумаюсь как прослушал хлопок входной двери и как прозевал скрип подошвы по кафелю. — тише, Гук. - что-то знакомое, голос из сакрально скрытого. - блять, это я, все хорошо. Ёнгук. И руки прохладные на моих щеках, словно только с улицы. Они аккуратно стирают остатки алкоголя с подбородка и губ, крепко и трепетно обнимая меня после за шею. Твой запах повсюду. Я всматриваюсь мутным взглядом в объект своего обожания, несдержанного обещания больше никогда не появляться в его жизни. И глаза твои полны волнения, страха и переживания сейчас как впервые, когда у меня случился приступ. Ты же все знаешь. Ты же читал и записку, и предупреждение. И не послушался. — Чихо. - улыбаюсь пьяной, выдавленной улыбкой. - Чихо. Я не произносил твоего имени в слух так долго, что удивился его звучанию. И даже захотел повторно. — все хорошо. - в глаз читаю иное. - все будет хорошо. Перевёрнутый на постели стакан и разлитый к полу виски, смешанный с лекарствами, не символ моего спасения. А ты всего лишь сон, который я вижу перед очевидной смертью. Но даже во сне ты самый прекрасный. — я люблю тебя. - я хочу слышать это твоими губами. Бордовые простыни без тебя не греют. Я больше не пьянею. А голову постепенно покидает даже мысль о том, что ты, возможно, сейчас тоже плачешь. - я люблю тебя. ради Бога, прости. Давай проживем эту жизнь заново? ххх Мой рецидив лепил мне на лоб отрезок из ткани, успокаивал мыслями о чем-то прекрасном и тайном. На двадцатом этаже девяносто восьмой квартиры, второго окна от края, больше никто не живёт, не посещай её.