Было, есть, будет

Целый год Корво видел одни и те же кошмары. В них никогда не появлялась тюрьма Колдридж и все, что с ним делали пыточники, несмотря на изобретательность мастеров-дознавателей и лично Берроуза. Корво мог бы многое рассказать о вырванных ногтях, иголках под кожей и мочеиспускании кровью, но жалел он лишь о том, что пытки не оставались единственным его мучением. Он бы принял их с распростертыми объятиями, если бы знал: на самом деле, заговор лично против него, самозванца из Карнаки, любовника императрицы, по родовитости сравнимого с последним матросом-китобоем. Корво подозревал, что однажды аристократы из Парламента захотят уничтожить его. Раз или два он в полушутку поделился опасениями с Джессаминой, и та лишь фыркнула: пусть попробуют. Он отдал бы все, чтобы подоплека кошмара оказалась лишь заговором против него лично, пускай бы обвинили в измене и наговорили Джессамине отвратительной лжи. Корво принял бы выбор своей возлюбленной, отрекись та от него. Корво смирился бы с тем, что его дочь возненавидела отца. Но во снах вновь и вновь повторялась сцена — неуловимые тени, которые нельзя ни ранить мечом, ни прострелить из револьвера. Джессамина на камнях, накрахмаленное жабо с темным бриллиантом броши стало бурым из-за теплой крови. Крик Эмили — помоги. Остальное Корво плохо помнил. Тюрьма стала зыбким сновидением, а пытки отдаляли от реальности. В некотором смысле Корво благодарил своих мучителей за то, что помогали отвлечься от настоящих кошмаров. Вырванные ногти вырастут, вот в чем дело. Человеческое тело живуче — он прокручивал эту мысль, когда три или четыре часа подряд блевал сначала смесью скудной тюремной баланды и желчи, а затем только красноватым желудочным соком. В тот раз ему сломали пару ребер, отбили печень и повредили брюшину. Неплохой шанс умереть от перитонита — скверная, болезненная смерть. Корво анализировал свое состояние с безучастностью коронера. Он уже считал себя мертвым и хотел порой, чтобы все закончилось как можно скорее. А затем вспоминал: кто, если не он, позаботится об Эмили?.. Приходилось оставаться в живых. Сны напоминали о дочери. Эмили звала его из точно такой же тюремной клетки — изъеденный плесенью бетон, крысы и заплесневелая соломенная подстилка. Красные пятна у нее были не только на груди, но и расплывались на белых брючках между ног. С маленькой девочкой можно сделать много отвратительных вещей. Корво кричал от ужаса и просыпался даже после самого долгого болевого шока. И продолжал жить, как бы бессмысленно это ни звучало. Кошмары тянулись ниткой костяных бус целый год, а затем все закончилось. Корво сбежал, присоединился к лоялистам. И его нашел Чужой. * Чужого поминали и в Дануолле, однако Академия Натурфилософии и мода на рациональное мышления вместе со строгостью Аббатства делали свое дело. Официальная мода высшего света колебалась от полного отрицания оккультных практик — мол, все эти резные кости и крысиные трупы на алтарях для неграмотных бедняков, до экзальтации с приглашением на официальные приемы ведьм, колдунов, говорящих-с-духами. Любопытная Джессамина однажды уговорила Корво устроить в Башне спиритический сеанс. Привели какую-то даму неопределенного возраста, сухую, как щепка, и желтую от курительных смесей, которые она употребляла без остановки. Дама общалась исключительно возгласами и междометиями, носила в высокой прическе скелет вороны, а трубка была сделана из полой кости плотоядного яка. Во время сеанса «колдунья» призвала якобы какого-то духа, который крутил стол и гасил свечи. Джессамине понравилось, а Корво стоял поодаль, с обычной своей настороженностью лорда-защитника отмечая тонкую леску, примотанную к столам, и другие интересные приспособления. Может, была и магия. Может, нет. Он решил, что главное — мнение Джессамины, казна не обеднеет от потери нескольких золотых, даже если они отправились в кошелек шарлатанке, которая потратит их на наркотические смеси и дешевый виски. Еще он знал, что Соколов охотится на Чужого, будто тот был настоящим китом и из него нужно добыть драгоценную ворвань. Охота пока заканчивалась ничем. И все же Корво вырос среди веры в магию — суеверный Серконос, несмотря на усилия Аббатства, предпочитал темное божество из Бездны еженедельным проповедям. Рыбаки и китобои почти в открытую носили амулеты из китовой кости и миножьего жемчуга. Перед битвой за Клинок Вербены Корво насовали целый ворох резных талисманов, он избавился от них только потому, что подобные «хитрости» строго запрещались. Говорили в Островной Империи: когда Чужому наскучивает Бездна, он идет по берегам Карнаки. Это была старая моряцкая пословица, подразумевающая что-то вроде «жди неприятностей», но в детстве Корво воспринимал ее буквально, представлял себе Чужого — ужасное темное чудовище, невероятно огромного кита с головой и ногами человека. В Дануолле Корво забыл о детских страхах и суевериях, но никогда не переставал верить — и почти не удивился, увидев Чужого воочию. Хотя и разочаровался немного: тот оказался вовсе не стофутовым левиафаном, а юношей лет семнадцати, худым и бледным, будто отродясь не покидал бедняцкие кварталы Дануолла и сам туманный город, где солнце показывалось на неделю в году. Даже одет был по современной столичной моде. Лишь черные глаза, похожие на две пуговицы, будто у одной из кукол Эмили, выдавали что-то потустороннее. Корво бы не поверил, что пред ним само божество Бездны, если бы Чужой не вручил ему свой первый дар. Нет, пока еще не Метку. Сердце. Целый год Корво снились однообразные кошмары про Джессамину и Эмили. Он научился распознавать их, но когда «юноша» вручил ему сердце, а то заговорило знакомым голосом, едва не отбросил прочь, едва не закричал: все, хватит, верните меня в Колдридж, под пытки, что угодно, только не это. Проснуться не получилось. Черноглазый юноша — Чужой, это правда он? — сочувственно кивнул: — Не отвергай моего дара, Корво Аттано, пускай он и приносит тебе сейчас страдания. Этот предмет станет для тебя символом не боли, но памяти — пока ты не будешь готов отпустить ее. Корво сжал Сердце. Оно было сшито из кусков — словно плоть разрубили чем-то вроде мясницкого топора, а потом грубо подхватили суровой ниткой, проволокой, впаяли какие-то линзы и куски медных креплений. Сердце заговорило голосом Джессамины — звучал тот почти спокойно. Корво не выдержал: сжал снова и снова. Впервые за год пыток и зацикленных кошмаров он кусал губы и рыдал. Чужой наблюдал, сложив руки на груди. Корво осознал это и заставил себя прекратить, хотя смысла в попытке обуздать эмоции не было никакого; потусторонняя сущность, сама Бездна в лже-человеческом облике — чего она не знала о нем, простом смертном? Боль утраты невыносима. Такое простое, человеческое. Вероятно, даже скучное для божества из тьмы. — Что с Эмили, ты знаешь? — отрывисто спросил Корво. — Она жива и здорова. Ты сможешь ей помочь... если сумеешь, — ответил Чужой. Его следующий жест оказался совсем непонятным, и позже Корво воспринимал его как некий символ или видение. Метафору, если угодно — хотя он никогда не был силен в подобных вещах. Чужой погладил его по волосам и щеке, а затем прижался губами к виску. На миг Корво ощутил его дыхание, ожидая запаха гниющих водорослей и холода морских глубин, но оно оказалось живым и горячим. Просто поцелуй — как некое дополнение к Метке. * В магию оказалось легко поверить — и не только потому, что та действительно работала, позволяя исчезать в одном месте, появляться в другом, скользить в тенях, словно привидению. Корво будто вернулся в детство: в «страшные истории», которыми щедро делились друг с другом карнакские дети, а порой и взрослые. Когда тебе десять, не сомневаешься: кости мертвой чайки, сушеный трепанг и раковина жемчужницы приманят духов Бездны. Сейчас он заменил бы трепанга крысой, а в остальном — неплохой рецепт. За год Дануолл изменился: чума обернула его саваном мертвого плакальщика, а темнота и магия проступали на лице города холодной испариной. В полуразрушенных домах Корво находил амулеты, порой и алтари Чужого. Рациональность и наука проиграли. Бездна была морем — кто способен выстоять перед приливом? И оказалось невероятно легко окунуться в эту магию, принять Метку очередным инструментом, вместе с изобретениями гения-Пьеро — маской, арбалетом. Корво собирался спасти Эмили и уничтожить узурпатора Берроуза. Остальное за него решали лоялисты. За все время после побега из Колдриджа он едва ли произнес десяток фраз длиннее двух слов. Иногда он спрашивал невидимое остальным Сердце. Голос Джессамины шептал отвратительные тайны, но никогда не отвечал, если Корво пытался обратиться напрямую. Корво умолял ее ответить, а получал лишь отстраненные фразы из небытия, словно на том самом спиритическом сеансе, только теперь он не мог разглядеть лески, а наркотическим дымом курительных смесей стал морской туман и горчичный дым жироварен Дануолла. Чужой вернулся к нему в ту ночь, когда Верховный Смотритель Кемпбелл обзавелся клеймом через все лицо, а лоялисты — и в первую очередь, сам Корво, — достоверно выяснили: Эмили жива и здорова, хотя и держат ее там, куда не стоило бы приводить девятилетних девочек. Хорошие новости, отличная ночь. Впервые за долгие месяцы Корво улыбнулся, снимая маску: скоро Эмили будет в безопасности, он позаботится об этом. Наверное, стоило поблагодарить Чужого. Тот как будто читал мысли: не замедлил явиться прямо за порогом комнаты. Корво повернул задвижку, ощущая холодную черную пустоту Бездны. Чужой забрался с ногами на его кровать. В пустоте летали шкаф и несколько листков бумаги — газеты, записки. Откуда-то выплыла пустая бутылка из-под виски. Корво хмыкнул. Все вместе смотрелось странно и скорее гротескно, чем пугающе. Чужой покачивал босыми ногами. Ступни у него были узкими, с длинными пальцами и не слишком ровными ногтями. Черные туфли стояли рядом на полу — надо же, он разулся перед тем, как забраться на чужую кровать. Корво разглядывал древнее божество в своей постели и понятия не имел, как реагировать. Потом все-таки подыскал слова. — Твоя Метка пригодилась. Спасибо. — Не сомневаюсь. Ты не первый, кто получал ее, и знаешь: все находили применение. Хотя была женщина, которая отрезала себе руку, чтобы избавиться от «проклятия». На самом деле, она отрубала себе кисть каждый вечер, чтобы утром обнаружить ее на прежнем месте — с все той же Меткой. Чужой похлопал по кровати: таким жестом подзывают домашних собак. — А потом? — Корво остался на месте. — Потом она одумалась и стала грабительницей. Все ее отрубленные руки жили собственной жизнью, каждая могла забраться в карман или чужой дом... Как видишь, все закончилось хорошо, — Чужой повторил свое приглашение. Корво поколебался, прежде чем все-таки подчиниться. Сел он на край кровати. Чужой снова поцеловал его. Корво почти ожидал этого, хотя все равно невольно подался назад. Бледное лицо Чужого и неподвижный взгляд превращали подобие ласки в охоту — или клеймение, нечто большее, чем просто Метка. А может, божество требовало за свой дар особой платы? — Если тебе неприятно, так и скажи, — тот прочитал если не мысли, то язык тела. Корво отрицательно мотнул головой. Неприятно — нет. Странно — вот правильное слово. — Ты сожрешь мою душу в виде платы за свою Метку? — все же не выдержал он. Бесхитростный вопрос паренька из Карнаки заставил Чужого рассмеяться. — Нет. Определенно не интересуюсь душами в гастрономическом смысле, — он обнял Корво, руки тянулись фута на четыре, искажаясь, как в толще воды, отчего словно обвил веревками за плечи и талию. — Конкретно в тебе гораздо привлекательнее тело. «Тело». В самом же этом существе будто вовсе не было костей или суставов, или он мог изменяться по собственной воле. Корво сглотнул. Метка все еще стоила того, и он должен спасти Эмили, но... — Ладно-ладно. Ты скучный, Корво Аттано. Но я к тебе еще вернусь. Напоследок Чужой все же поцеловал его вновь: с языком, заставляя открыть рот и раздвинуть губы. Он потерся о грудь и пах Корво, обдав жаром и недвусмысленным желанием — одежда ничего не скрывала. А потом все исчезло, осталась только реальность, кровать — и Корво, осознавший, что его «тело» совсем не против заигрываний древнего божества из Бездны. Это было странно. Очень. * Корво никогда не отличался общительностью и привычкой заводить по сотне знакомств ежедневно. У него были Джессамина, Эмили и несколько друзей, кого он мог назвать близкими. Джессамина умерла, друзья отвергли обвиненного в убийстве императрицы. Лоялисты всего лишь использовали его, как удобный механизм, вроде электрических стен Соколова. Корво устраивало такое отношение: можно не участвовать в болтовне, распитии горького эля или воняющего дохлыми крысами виски. После того, как нашел Эмили в «Золотой кошке» — и убедился, что та жива-здорова физически и душевно, — жизнь стала почти нормальной. Конечно же, если бы не Чужой. Тот появлялся чаще. Сердце указывало на алтари, куда Корво направлялся ради резных рун, так он объяснял себе. Встречаться лишний раз лицом к лицу с древним богом — плохая идея. Особенно, если божество всякий раз целует тебя, вытягивает свои длинные и будто лишенные костной ткани пальцы и руки, похожие на стебли ламинарии, опутывает словно коконом. Бездна вдыхала Корво с каждым прикосновением к найденным алтарям. — Понимаю, ты хранишь верность памяти императрице Колдуин, — как-то заметил Чужой. Корво в очередной раз напрягся. Ему не нравилось, что это существо говорит о Джессамине: в конце концов, тот заточил ее душу в комок изуродованной плоти с линзами и проволокой. — Но для нее это не имеет уже никакого значения. — Зачем тогда тебе? — не выдержал Корво. Он разговаривал теперь так редко, что каждое слово звучало отрывисто, как стук молотка о стену. — Зачем тебе я? — Познать, — отвечал тот, и его ладони словно втекали под плотную одежду, под куртку, рубашку, за пояс. В Бездне все подчинялось воле Чужого, и все же тот не оставлял его обнаженным, как будто его удерживал запрет силы воли самого Корво. Если бы эту историю рассказывали Смотрители, то описывали бы чудовищную извращенность божества Бездны, а еще ужасные терзания проклятого смертного. Однако Корво попросту ощущал себя странно. Ему никогда не нравились мужчины, да и женщина в жизни была лишь одна — впрочем, Чужой не был ни мужчиной, ни женщиной. Его способность менять форму, становясь водой, темнотой и горячим дыханием, скорее обескураживала, чем возбуждала, и все же в паху становилось твердо, из потайных комнат с алтарями он возвращался с назойливым напряжением — его приходилось наскоро сбрасывать собственными руками. Чужой не был ни другом, ни любовником — но и врагом тоже. Познать, говорил он. Корво почему-то казалось, что древнее создание из Бездны кривит душой — или тем, что заменяло ему душу. * «Просыпайся», — сказал ему Чужой. Корво не хотелось отвечать. Он закончил миссию, а затем лоялисты что-то сделали с ним, но это больше не имело значения. «Просыпайся». Он вяз в стоячей воде и тине; вероятно, его выбросили вместе с трупами плакальщиков, даже без савана. Корво видел эти братские могилы — просто горы гниющего зараженного мяса, стаи разжиревших крыс и редкие фигуры еще живых людей, бредущих в зловонной куче. Теперь он здесь, на границе Затопленного Квартала, еще не мертвый, уже не живой. Чужой мог бы оставить его в покое хотя бы здесь, правда? «Просыпайся». Бездна и реальность наползали друг на друга, как дешевый виски и портер в коктейле «Собачий хвост», гордости «Песьей ямы». Корво плыл на лодке. Над ним мелькали фигуры в плотной одежде и масках — его кольнуло узнавание; это они убивали Джессамину. Потом появился Чужой со своим «просыпайся»: казался еще бледнее, чем обычно, а глаза... ну, еще чернее. Он дотронулся до щеки и губ Корво, а затем снова поцеловал. Поцелуй был приблизительно так же уместен, как розовые банты на униформе Смотрителей. Корво даже решил, что это видение, а заодно и сравнение с бантами, явилось ему в приступе чумной лихорадки, но затем он понял: Чужой не целовал его, он вытягивал из него яд. «Ты странный», — мысленно сказал ему Корво. Чужой отстранился, вытер тыльной стороной ладони губы. «Может быть, я считаю, что твое дело еще не закончено. Ну и еще ты мне нравишься». * Иногда Корво признавал: смерть Джессамины, пытки, побег из Колдриджа и его миссия «человека в маске», орудия в руках у лоялистов — оказавшихся, в конечном счете, очередной кучкой предателей, — изменили его, будто отучив ощущать и чувствовать по-настоящему. Пугающая маска была его единственным способом выражать эмоции. Встречи с Чужим оказывались теперь едва не самой нормальной частью его новой жизни. Корво признавал: рад обнаружить очередной алтарь и привычно нырнуть в сухую воду Бездны. — Ты пощадил убийцу Джессамины. Почему? Корво пожал плечами. Чужой иногда задавал сложные вопросы. — Нет, все-таки? — А зачем ты ему дал Метку? — огрызнулся Корво. Чужой поджал губы. — Даже мне не под силу повернуть время вспять. Видишь ли, я не диктую людям, что делать с даром. Корво не нашелся с ответом. Чужой мог сколько угодно лезть к нему с поцелуями и в штаны, но все поступки комментировал нейтрально. Они оказались на скамейке из резного камня — его тронула легкая сеть трещин, сквозь которые пробивались мелкие и упрямые травинки, Корво провел рукой — камень оказался теплым. Похожая скамейка стояла рядом со смотровой беседкой, где убили Джессамину. Чужой все-таки не мог без своей символики — будто напоминая, что он все еще чудище из Бездны, и к каждому благословению прилагается вырванное и изуродованное сердце того, кого ты любил. — Осталось немного, Корво, — Чужой шепнул в ухо и лизнул мочку. «Немного чего?» Тот понял безмолвный вопрос. — Скоро ты окончательно решишь, каким станет лицо города. Эмили будет править. И ты вместе с ней. Тебе предстоит много дел как лорду-защитнику: восстановить Дануолл из праха и чумной гнили. Но Метка тебе вряд ли потребуется. Мы будем видеться гораздо реже. Корво не стал сопротивляться, когда Чужой расстегнул на нем пуговицы куртки и рубашки, погладил грудь, провел языком от ключиц к соскам и прикусил левый. Наверное, можно было оттолкнуть его, сказать: оставь меня в покое, я не твоя игрушка, но... разве это правда? — Я буду скучать, — добавил Чужой. Он заставил Корво раздвинуть ноги, сам же встал на колени. Черные глаза ничего не выражали, но пересохшие губы и быстро мелькающий язык отозвались жгучим возбуждением. Чужой прикоснулся через ткань брюк. — Ты — не знаю. Считай, что я хочу сказать: до свидания. Он расстегнул пуговицы ширинки, чтобы освободить член, и почти сразу же обхватил его губами. Корво некстати подумал о рыбах с открытыми ртами и чередой мелких зубов, кажется, у Чужого были именно такие, но рот был теплым, язык — человеческим, насколько можно судить, только проглатывал неправдоподобно-глубоко, как тот, у кого нет горла или способен бесконечно изменять собственное тело. Корво схватился пальцами за камень. Ощущение неправильности боролось с желанием — победило последнее. Он закрыл глаза, погружаясь в пульсирующее наслаждение от тесного рта, мягкого с шершавинкой языка. Лучше не смотреть — сам Чужой не моргал, и его пустой, ничего не выражающий взгляд был способен отбить любое желание. Корво же хотел позволить тому сделать то, чего странное создание из Бездны добивалось едва не с первой их встречи. Он хочет получить тело — пускай. Он мог взять намного больше и оказался удивительно скромен для того, кого объявляли истоком всякого порока. Легкий холодок дал понять — он остался без одежды. Корво скрежетнул зубами, нехотя отвлекаясь от простого и понятного удовольствия, которое обошлось бы ему в десять медных монет за углом в исполнении шлюхи и десять золотых — в «Золотой кошке». Чужой как будто с трудом удерживал человекоподобный облик — его руки знакомо изгибались под невозможным углом, вновь заставляя думать о воде и водорослях, а может быть, запутавшихся в ламинарии утопленниках; самих рук стало больше, чем две — Корво решил не считать. Скамейка и беседка пропали, Чужой удерживал его на весу в «нигде» Бездны, у него вытянулся язык. Двумя парами конечностей он стиснул Корво — это вызвало мимолетную панику, но лишь потому, что напомнило веревки и кандалы Колдриджа. Спустя мгновение Корво решил, что доверяет Чужому — что бы тот ни творил с ним. Так было проще. Довериться и не задумываться. Какие у него шансы против бога? Вытянувшийся темно-розовый лепесток языка обвил торчащий и влажный от слюны и смазки член. Другой — может, это была трансформированная рука, — заставил раздвинуть ноги еще шире, ткнулся между них, погладил уязвимое место между мошонкой и анусом. Корво протестующе взмахнул рукой, в ответ получил наручники — теплые, словно впрямь руки нервного и немного неловкого любовника. «Позволь, тебе понравится». Что-то вроде того. Выражение лица Чужого оставалось сосредоточенным, несмотря на исказившийся рот и почти не напоминающее сейчас человека тело. Щупальце все же протолкнулось глубже между ног — неприятно, но лишь мгновение, оно оказалось влажным и пульсировало. «Язык» и то, что было внутри, двигалось одновременно. Корво не мог пошевелиться, только тяжело дышал, пытался наблюдать — но бросил эту затею, слишком странно, и он не смог бы ответить: ужасающе или приятно. Наверное, то и другое вместе. В конце концов, он стал насаживаться бедрами и извиваться навстречу языку, отросшие волосы прилипли к мокрому от пота лбу. Корво вскрикнул два или три раза. Он все-таки смотрел — долго и почти зачарованно, пока Чужой слизывал семя, вбирая его, будто это и была настоящая плата за Метку. — Ты доволен? — отрывисто спросил Корво. Щупальца-путы не торопились отпускать его. Чужой ответил не сразу. — И я, и Бездна желали этого. Она познала тебя. Но я? Не уверен. Возможно, мы еще встретимся, Корво Аттано. Нескоро: я обещал, что не побеспокою тебя, пока не останется иного выбора. * Чужой сдержал слово. После того, как было покончено с «лоялистами», появилось много насущных дел. Корво перешагнул еще одну ступень своей жизни; где-то позади остался наивный лорд-защитник и любовник Джессамины, в другом «нигде» — приговоренный к смерти преступник, безмолвный мститель в маске. Он вернулся к обязанностям лорда-защитника, вот и все; годы чумы закончились, а Затопленный Квартал — вотчина «китобоев», — возвращался к лощеному облику улицы банкиров и дельцов. Метка продолжала отзываться, загоралась сложным символом на каком-то древнем языке, Корво держал коллекцию амулетов и костяных рун, надежно спрятанных от чужих глаз — даже от императрицы Эмили. Несколько раз находил алтари, но сам хозяин Бездны не являлся ему. Корво почти забыл его. Насколько возможно забыть бога. * Корво не надеялся, что тень Бездны полностью исчезнет из его жизни. Вернулась она оттуда, откуда не ждали — женщина, называвшая себя сестрой Джессамины и похожая на нее, как отражение в темном зеркале, явилась претендовать на власть. До нее были и другие эпизоды столкновения с оккультизмом, но впервые после Дауда Корво увидел другого отмеченного. Позже он жалел, что Далила явилась как враг и узурпатор. Эмили бы приняла ее — ей, даже взрослой, недоставало семьи. Корво старался быть хорошим отцом, но не мог заменить мать. Он запомнил заводных чудовищ, плети колючек, обжигающий холод стекающей ко руке Метки. А когда снова вдохнул воздух, тот оказался затхлым, болотистым, тронная зала Башни превратилась в пещеру или логово какой-нибудь безумной старухи, вроде памятной Ветоши. Эмили стояла напротив него и улыбалась — и Корво узнал уже собственную мимику. Так ведут себя те, кто шагнул глубоко во мрак, подобрал там пару ценных безделушек и вернулся с победой. — Мне нужно многое тебе рассказать, отец, — сказала Эмили. На тыльной стороне ладони у нее горела Метка. В тот момент Корво не позволил себе задумываться о подробностях, потому что он, похоже, проторчал несколько месяцев во сне без снов, хуже, чем в Колдридже, а Эмили сумела восстановить порядок. Победителей не судят — и цена Империи никогда не слишком высока. «Чем она заплатила за Метку?» и «что с ней делал Чужой?» Корво думал несколько недель и месяцев спустя. Он не стал задавать подобных вопросов дочери. Эмили изменилась раз и навсегда — это было очевидно. Перемены не изуродовали, но как будто немного смягчили ее — это позволяло смириться. Однако Корво вспоминал о языке, щупальцах и насмешливо-непроницаемом взгляде Чужого, и вновь хотел отыскать древнее божество с вульгарной целью, достойной какого-нибудь пьяного рабочего: набить тому морду. Метка вернулась, но тот по-прежнему не отзывался. * Башню Дануолла, обитель императрицы, охраняла утроенная стража, электрические стены Соколова и особые приспособления, сконструированные лично Корво — эти ловушки не убивали и даже не ранили, всего лишь обездвиживали. Чернокожей женщине удалось преодолеть все препятствия. Она вошла в личные покои Эмили. Корво успел направить на незваную гостью острие меча, но Эмили остановила его: — Меган Фостер. Эмили выговорила это имя странным, как будто насмешливым голосом. Она знала эту одноглазую коротко стриженную женщину. — Отец, не нужно. Она не враг... но я удивлена, что она вернулась сюда. Эмили хмурилась. — Я уйду, — сказала та, кого назвали Меган. — Но прежде, хочу познакомить кое с кем. На самом деле, вы оба его знаете. Она кивнула кому-то, дожидающемуся в тени. Тот неуверенно сделал несколько шагов. Расплывчатый свет ворваниевых светильников очертил сначала фигуру, затем лицо. Корво едва не закричал. Он переглянулся с Эмили, та кусала губы. Худощавый юноша был одет в лохмотья, взъерошен, а глаза у него оказались зеленовато-карими, но оба, и Корво, и Эмили узнали его. — В общем, я вытащила его из Бездны. Его там четыре тысячи лет назад бросили умирать, вернее, он умирал все это время с перерезанной глоткой. Вы оба, — взгляд Меган уперся в Корво, историю крысиной чумы, убийства Джессамины Колдуин и лорда-защитника знал каждый в Дануолле, а пытки Колдриджа, не исключено, она испробовала и на себе, — прошли через боль и страдания. Вот я и решила, что не бросите его и сумеете позаботиться. Меган подняла руки. Одна у нее мелькала, превращаясь то в протез, то снова в плоть. — Я ухожу. Прикажите страже не трогать меня, пробираться по стенам довольно утомительно. — Хорошо, Меган, — ровным тоном ответила Эмили. Корво промолчал. Словно вернулся в тот отрезок времени, когда изорванное и сшитое Сердце было медными нитями в его губах, и он не мог ни говорить, ни чувствовать по-настоящему. Чужой переступил порог комнаты и встал возле стены. Он потупился, избегая прямых зрительных контактов. Корво вспомнился немигающий взгляд, лаковая черная гладь, язык-щупальце и все остальное — в результате перед ними стоял парень, которому едва ли дали бы полную плату на жироварне или в порту — мол, обойдешься половиной жалованья, мелкий еще. Он определенно выглядел младше Эмили. Корво годился в сыновья. Когда Меган ушла, Эмили выдохнула: — Отец... — Не волнуйся. Из нас двоих я познакомился с ним первым, — Корво позволил себе улыбку и подошел ближе к Чужому... или кому-то, кем он стал теперь. — Я позабочусь о нем. * — Шаррия. Корво едва успел войти в комнату, которую они определили для «гостя, друга императрицы». Чужой стоял лицом к залитому утренним светом окну — день выдался отличный, нетипично солнечный для Дануолла. Это слово он произнес, не оглядываясь, и Корво переспросил: — Что? — Мое имя. Шаррия а’Тхаранн. Последнее означает имя отца, но он был обыкновенным рыбаком, вроде ваших китобоев. Не вижу никакого смысла упоминать его четыре тысячи лет спустя. Корво молчал, не зная, как применить эту информацию. Чужой... то есть, он же назвался по «настоящему имени»? — Шаррия? — оглянулся. — Те, кто отдал меня Бездне, отобрали имя. Меган вернула, а еще была готова кормить с ложечки и вытирать мне сопли, но это лишнее. Я всего лишь лишился силы Бездны: теперь из плоти и крови, ты можешь убить меня, если проткнешь своим мечом. Хочешь этого, Корво? Ухмыльнулся тот знакомо. Зеленые в ярком свете глаза немного смазывали эффект. — Нет, — Корво качнул головой. — Ты мне не враг. Я все еще благодарен за помощь. Он вспомнил об Эмили и некстати ляпнул: — Но если узнаю, что ты творил с моей дочерью то же, что со мной... — Нет, — Шаррия махнул сразу обеими руками. Они были обычными — костистые, светлая кожа, обгрызенные ногти. Никаких щупалец. — Я... Он прикусил нижнюю губу. — Хранил верность тебе, если угодно. Эмили стала единственным Отмеченным после тебя, я общался с ней и подарил ей Компас. Больше ничего. Признаюсь: откровенно подыгрывал ей, и все для того, чтобы она могла спасти тебя. Корво мотнул головой и отмахнулся в свою очередь: — Знаешь, тебе лучше сейчас отдыхать и приходить в себя. Та женщина, Меган, сказала, что ты мучился тысячу лет... — Четыре. Четыре тысячи. — Да, точно, — Корво поморщился. — Поверь, я знаю, что такое непрерывная пытка. Что ж. Расскажешь, каково было тебе в ипостаси божества в другой раз. Пока — хочешь позавтракать вместе? Яйца, бекон, немного зелени, надеюсь, не против дануолльского меню? Шаррия осклабился: — Отличная идея, Корво. Корво кивнул. Та часть, что приняла дар в виде изорванного и сшитого на живую нитку говорящего сердца любимой женщины, снова заполнила его. Чужой вернулся. Чужой оказался парнем с взъерошенными волосами и обгрызенными ногтями, его настоящее имя Шаррия, у него отец был рыбаком. Бездна познала тебя, сказал он почти шестнадцать лет назад. Бездна, но не я. Корво стоило подумать, что делать дальше. Ближайшим решением оставался завтрак. * Привыкнуть к новому обитателю Башни оказалось непросто. Эмили немного дистанцировалась, все время находила предлоги, чтобы не общаться напрямую. Однако она же придумала более или менее правдоподобную биографию странноватому парню, который называл себя Шаррией. Якобы он дальний родственник сестры Корво, то ли двоюродный племянник, то ли троюродный кузен. Ей ни разу не пришло в голову избавиться от него, хотя Шаррия привлекал нежелательное внимание и собирал вокруг себя сплетни. Еще и вел себя странновато: он признался, что в прошлой жизни был бродягой и зарабатывал на хлеб, чем придется — от ловли жемчужниц до мелкого воровства. Некоторые манеры явно остались оттуда, и это причудливо сочеталось с его манерой изъясняться и замашками божества. Аватар Бездны в теле подзаборного мальчишки, он оставался чужим — пускай теперь с прописной буквы. Он мог рассуждать о тайнах натурфилософии и человеческого разума со своей холодной отстраненной иронией, но не умел пользоваться ножом и вилкой. Он избегал людей, немного расслаблялся только наедине с Корво. — Мне лучше уйти, — как-то сказал Шаррия. Эмили час назад предложила представить его свету под «цивилизованным» именем Шон Терри. — На Императрицу обращены тысячи глаз — и я не лучший аксессуар к ее наряду. Корво на миг подумал: может, он и прав. Но ответил: — Ерунда. Я был голодранцем при дворе, и аристократы высмеивали мой серконосский акцент. Не говоря уж о том, что двух слов не мог связать на самом завалящем приеме. После рождения Эмили мы с Джессаминой делали вид, будто ничего особенного не произошло, но получалось так себе. Ты, по крайней мере, не претендуешь на трон, вряд ли из-за тебя устроят заговор. А если и осмелятся... Метка загорелась и погасла. — Эта штука все еще работает, — сказал Корво. — Надеюсь, ты отговариваешь меня не из вежливости, — фыркнул Шаррия. — Порой мне не хватает умения читать мысли и внутренние порывы смертных. В его комнате постель оставалась нетронутой, потому что он спал на полу, иногда забывал менять одежду, и про существование ванной комнаты тоже приходилось ненавязчиво напоминать. Впрочем, разве Корво не вел себя почти так же? Ну ладно, в карнакском гарнизоне его научили чисто выбривать лицо — не то, чтобы ему это нравилось. Корво потер отросшую щетину. — Не сердись на Эмили. Она хочет, чтобы ты жил нормальной жизнью. Как будто у кого-то из нас она была. Он позволил себе шагнуть к чуть ссутулившемуся парню, который сейчас в последнюю очередь напоминал то жутковатое создание из Бездны. — Из тьмы я видел людей, которые пытаются быть другими. Убийцы в масках меценатов, распутники под личиной аскетов, — Шаррия сам перехватил пальцы Корво и погладил там, где только что вспыхнула и померкла Метка. — Мне просто нужно подобрать подходящую ложь, верно? — Вроде того, — согласился Корво. Знакомое почти лихорадочное тепло отзывалось мурашками в позвоночнике. Потерянный между временем и мирами юноша вызывал сочувствие, но это прикосновение напомнило о Чужом-из-Бездны. Внезапно тот засмеялся. — На кирпичной стене заброшенного дома в переулке Ткацкого квартала я видел надпись: «Чужой ходит среди нас». Корво вздернул бровь. Когда этот мальчишка успел удрать? — Я бы сказал, что это плохая идея — в одиночку шататься по Дануолллу. — Не ворчи, Корво. Тебе не идет. Знаешь, что я сделал? Корво пожал плечами. Шаррия осклабился, став почти прежним Чужим: — Дописал: «... и ему не нравится перевернутая помойка». Корво не выдержал: засмеялся. «Чужой — Шаррия», — подумал он, — «вряд ли когда-то станет тем, что называют „нормальный человек“, но кто сказал, будто это необходимо?» Лично его все устраивало. — Я рад, что ты теперь здесь, — пробормотал он в попытке выразить эмоции. Получилось так же неловко, как сам Шаррия вел себя в присутствии незнакомых людей. А затем они оба промолчали. * Корво признавал: его лучшие годы позади, Эмили потребуется другой лорд-защитник. Они не раз и не два спорили об этом. «Отец, я позволю себе напомнить: я вытащила тебя из чар Далилы. Мне не нужны мальчишки, едва умеющие держать меч». «Я и не сомневаюсь», — отвечал Корво.- «Но твое время Императрицы Островной Империи слишком дорого, чтобы тратить его на головорезов и заговорщиков. Пусть с этим разбирается тот, кому больше нечем заняться». Эмили в результате признала его правоту. Корво лично выбирал замену себе, проверял и тренировал лучших из лучших гвардейцев. Из сотни предендентов только двое дошли до «финала» и заслуживали его внимания — Миклош из Тивии, мрачный парень, всегда выглядящий недовольным, и девушка по имени Лиа, потерявшая родителей и всех родственников во время Крысиной чумы, выросшая на улицах и знающая Дануолл как свои пять пальцев — включая мизинец с отрезанной мякотью вместо ногтя. Он пришел за советом к Шаррие: — Кого бы ты выбрал? Тот сидел на подоконнике, грыз большое зеленое яблоко. При виде Корво широко улыбнулся. — Ты спрашиваешь меня, Корво? — Да, Бездна побери, тебя. Ты разве не знаток человеческих душ? Шаррия подбросил и поймал яблоко. — Вот именно. Все, что я могу сказать — каждый есть вещь в себе. Ты никогда не сможешь разгадать до конца. Но знаешь что? Я бы предложил выбрать самой Эмили, в конце концов, это ей терпеть нового лорда-защитника долгие годы. Корво нахмурился. Ответ ему не слишком понравился. Шаррия спрыгнул с подоконника, мягко приблизился — он по-прежнему избегал любой обуви, ходил босиком, — и обнял Корво за шею. — Я знаю, ты никому не доверяешь и видишь червоточину в каждом. Кроме Эмили — верно? Так пусть она решает. — Кроме Эмили, — отозвался Корво. Он кивнул, едва не добавив: и тебя. * Шаррия, кто некогда был Чужим, сказал правду: Корво всегда ждал новой беды. На его родном острове рыбаки говорили: «Любое затишье — перед бурей». Он мог бы выгравировать фразу на собственном гербе. И никогда не ошибался по поводу бурь. Был темный осенний вечер, когда он постучался к Шаррие, чтобы, как обычно, провести вечер в его компании. Они пили сидр — крепкое вино или виски по-прежнему не нравились мальчишке, играли в шахматы, Корво научил его паре карнакских фокусов. Иногда казалось, что между ними возможно большее, но Корво не торопил, а Шаррия оказался намного целомудренней своей ипостаси из Бездны. В тот вечер на стук не ответили. Корво повторил удары костяшками — так-так-так. Никакой реакции. Он среагировал почти без размышлений: вышиб дверь плечом. Шаррия не любил темноты, точно так же, как сам Корво: мгла вызывала в памяти болезненные образы. В его комнате всегда потрескивали светильники на электричестве и, на всякий случай, оставляли свечи. Сейчас не светилось ни огарка. Темнота была глубокой, как обморок после затянувшейся пытки. — Шаррия? — позвал Корво. Он нащупал кремниевое огниво в кармане, которое носил из общей паранойи «на всякий случай». Эмили могла сколько угодно высмеивать болезненную «предусмотрительность» отца: Корво все равно пытался учесть все. Даже то, что с бывшим богом случилась беда. Хотя нет: он ведь ждал какого-то подвоха — слишком просто оказалось приютить экс-Чужого, назвать его странным именем давно погибшей цивилизации и надеяться, что он станет приличным дануоллцем, выучится на какого-нибудь банкира или архитектора, проживет новую жизнь нормально... Темнота рассеялась от щелчка, затем затлел фитиль. Корво взял свечу. — Шаррия? Тот лежал на кровати — глаза были закрыты, и он дышал, но Корво все равно ощутил липкий холод где-то на уровне желудка; слишком хорошо он знал подобные симптомы. По узкому и особенно бледному в неверном свете лицу текла кровь. Струилась она из глазниц, ресницы слиплись. — Не бойся, Корво, — проговорил Шаррия. Он не шевелился, даже губы едва двигались. — Я знаю, что ты видишь: симптомы крысиной чумы. Но я не заразен. Корво шумно выдохнул. Ему стало чуть легче — лишь на мгновение. — Что с тобой? — Можно покинуть Бездну, но это не значит, что Бездна покинет тебя. Шаррия попытался открыть глаза, но кровь потекла гуще, почти черная и глянцевитая. Простыни и подушки промокли от нее. — Проклятье. Что с тобой? Корво дернул его за шиворот — это было плохой помощью и плохим лечением, он осознавал, но никак не мог сдержать панику. Шаррия улыбнулся. — Я сбежал из Бездны, и она вернулась за мной. Это не страшно: я не первый, кто умирает на твоих глазах, Корво Аттано. — Да пошел ты, — Корво закончил фразу смачным матросским ругательством, схватил Шаррию за шиворот. Ткань свободной рубашки была влажной от темной крови. — Ты все еще бог-из-Бездны. Говори, что нужно сделать, и не вздумай соврать, будто ничего нельзя. Шаррия открыл глаза. Они вновь казались непроницаемо-темными — из-за лопнувших капилляров, заполнивших сетчатку и белок. Капли набухали в уголках и стекали вдоль переносицы. — Конечно, можно. Я действительно бог-из-Бездны. Я предусмотрел такое развитие событий. Шаррия захлебнулся кашлем. Корво отпустил его, сел рядом на кровати. — Далила пришла ко мне в надежде отобрать всю силу. Ей не понравилось то, что увидела: разрезанную глотку и глыбы камня. И все же она дала подсказку... отняв часть меня. — Прекрати трепаться. Корво подумал и добавил. — Ты меня и раньше бесил своей болтовней. Давай ближе к делу. — Ты не сможешь исцелить меня, но сумеешь разделить бремя Бездны, Отмеченный. Далила совокупилась со мной, и дала подсказку. Позже я использовал тебя. — Использовал. Корво повторил это слово, которое напоминало то ли о лоялистах, то ли об одноразовых салфетках, какие подаются гостям на банкетах — к концу вечера они настолько грязны от жира, соков и других жидкостей, что проще выбросить, чем отдать прачке. — Прости. Это правда. Я хотел выбраться из Бездны... умереть, по правде говоря. Я не думал вернуться к жизни. На лбу выступала испарина. Корво достал из кармана холщовый платок. — Ладно, я понял, — платок коснулся холодной и липковатой на ощупь кожи. — Ты занялся со мной сексом, чтобы умереть. Пускай. Как это поможет сейчас? Шаррия моргнул кровоточащими глазами. Потеки все же попали на губы и в рот: Крови было много, платок стал темным от нее. — Если примешь часть моего проклятия. Если согласишься быть частью меня. Корво дернул плечом. На платке расплывались и увеличивались в размерах пятна. Сомнения заняли лишь секунду, и он пробурчал. — Я согласен, ну? Что от меня нужно? Шаррия раздвинул тощие ноги в свободных холщовых штанах. — Повторить то, что я делал с тобой в Бездне. * Несколько раз Корво пытался заниматься сексом с мужчинами. Это были случайные люди — равно как и женщины, в конце концов, он сдался и перестал играть в нормальность. Когда-то он сходил с ума от одного взгляда Джессамины, от голой лодыжки между ее брючками и летними туфлями на высоком каблуке. С тех пор прошло много лет, и он не то, что не влюблялся — даже не испытывал подобного сексуального влечения. Сейчас он смотрел сверху вниз на тощего паренька, который ему годился в сыновья, выглядел лет на пять младше Эмили, был некогда аватаром Бездны, истекал кровью и умирал от того, что бесформенная тварь с китами и магией вареного мяса и костей отравила его. Последнее, что испытывал — возбуждение. — Повторить, — сказал он. И невпопад пробормотал. — У меня нет этих... щупалец. И чего там ты еще вытворял. Шаррия засмеялся, отчего кровь из глаз полилась крупными сгустками. — Это лишнее. Я пользовался сверхъестественными возможностями, не спорю, но ты можешь сделать все старым добрым способом. Он добавил очень серьезно: — Если готов разделить со мной Бездну — и Метка покажется тебе благословением, Корво. Тот задумался на мгновение: не о себе, об Эмили. Он все еще должен защищать ее, поскольку он глава тайной канцелярии и лорд-защитник, неизменный и единственный. Но — уже есть новые. Уже есть те, кто готов сменить; да и сама Эмили осталась Отмеченной, ведьмой со сверхъестественными способностями. Она хорошая правительница, но руки у нее в крови не меньше, чем у Корво, а коллекция костяных амулетов — даже больше, поскольку она умеет их делать сама. Чужой из Бездны изменил их. Без него история бы закончилась много лет назад. Ладно, все объяснения не имели смысла. Корво просто хотел спасти мальчишку — и согласен был заплатить цену, как обычно бывает в таких сделках. — Готов, — сказал он. Шаррия сложил губы, словно для поцелуя. В этом жесте было много иронии и еще больше запекшейся в уголках слюны и крови, но Корво поцеловал его, ощущая кисло-горький запах, словно от болотной тины или гниющих водорослей, тот аромат, который он ждал изначально, так и не дождавшись. — Бездна познала меня, — сказал Корво. — Но не ты. Что ж, у тебя появится такая возможность. Он расстегнул рубашку и штаны на Шаррие. Тот тяжело дышал, кожа была покрыта испариной, но оставалась гладкой и приятной на ощупь. Корво даже неловко было трогать эту нежную кожу своими загрубевшими от меча и арбалета пальцами. Шаррия улыбнулся, не открывая глаз. Наверное, ему нравилось. Корво поцеловал ключицу и сосок. Торчащие ребра и бедренные кости не слишком-то возбуждали — этого парня по-прежнему хотелось накормить в первую очередь, а уже потом что-то еще. Однако внезапно Корво вспомнил о словно утонувших в толще воды конечностях-щупальцах, невероятно длинном языке и собственной беспомощности; это был тот же (не)человек, божество, Чужой, враг и чудовище, единственная надежда отчаявшихся. Он лежал перед ним — умоляя о помощи, как бы ни прятал эту мольбу за своей иронией. Вихрь мыслей отозвался неожиданным возбуждением. Может, Корво впервые за все время позволил себе думать о Шаррие как о сексуальном партнере, а не «бедном парне». — Мне тогда понравилось, — Шаррия как будто услышал его мысли. — Твоя беспомощность и готовность покориться судьбе. Теперь мы квиты, не так ли? — О да, — ответил Корво. Член у Шаррии был без крайней плоти — должно быть, в его цивилизации принято было соблюдать таким образом гигиену, а может, обрезание означало какую-нибудь религиозную традицию. Корво коснулся языком обнаженной головки, часть его сомневалась, что измученный парень действительно сможет почувствовать хоть какое-то удовольствие, а еще ему было далеко до Чужого-из-Бездны с его футовым языком. И все же он ощутил напряжение, немного неловко втянул член глубже, стараясь облизывать головку и одновременно двигаться вперед-назад. Внезапно Шаррия застонал — это был тонкий, всхлипывающий звук, похожий на плач. Корво едва не отпрянул. Но продолжил, заставляя того выгибаться. Он по-прежнему кровоточил, словно плакальщик, и лицо казалось восково-мертвым, если не считать подвижно хватающего воздух рта и стонов. Это было лучше, чем Корво представлял, и его возбуждение стало настойчивым — он поколебался еще немного, словно не уверенный, можно ли, но расстегнул крючки на брюках, оттянул белье, чтобы высвободить собственный член, с уже влажной головкой, пульсирующий почти болезненно — почти как в старые добрые времена, когда он был юнцом и был почти безумен от любви к Джессамине. Шаррия не был женщиной, которую Корво любил до сих пор. Но ее он не спас, а этого парня — мог попытаться. — Если тебе будет больно, говори, — предупредил Корво, только лишь чтобы нарваться на очередной смешок. В «Золотой Кошке» и подобных заведениях, если клиент заказывал мальчика, предлагали масло с запахом ландыша или лаванды — этот запах он помнил, потому что прятался на платяном шкафу и наблюдал весь процесс; у Шаррии не нашлось ничего подходящего, и тогда Корво, подчиняясь какому-то наитию, прикоснулся к кровавым потекам. Крови вытекало не так уж много, зато были вкрапления какой-то слизи (не хотелось думать, откуда она взялась), краткий миг сомнения спустя, он коснулся мокрыми пальцами между костлявых ног. Шаррия осклабился: — Я умер девственником, чтоб ты знал. Но то существо из Бездны, с которым ты познакомился, знало все и более того. Не нужно деликатности. Корво невнятно хмыкнул под нос. — Кстати, мы поменялись местами. Ты можешь отомстить, — продолжал тот, запрокинув голову. Торчащий член с темно поблескивающей головкой и кровавые потеки сочетались плохо. Улыбка-оскал казалась вообще лишней. — Заткнись, — ответил Корво. Он трогал пальцами в отверстии, оно было уже и суше, чем то, которое предназначено для соития природой и имеется лишь у женщин. Пульсация в паху подсказывала: он сам хочет, а еще это ритуал, который закончится очередным проклятьем — как будто Корво боялся. Нет, не боялся. Он раздвинул тощие ноги, поднял Шаррию под бедра и вошел неглубоко, просто чтобы оценить, получится ли. Получилось. — Ох, — сказал тот. — Тебе больно? — Нет. Сам Корво испытывал давящее и ни на что не похожее удовольствие, и лишь самообладание сдерживало от того, чтобы впихнуть член на всю длину. — Приятно? — Ты зануда, Аттано. Действуй и все. Корво закрыл глаза, представляя Бездну и покрытую трещинами каменную скамейку — мох и мелкие травинки пробиваются на свет, расцвечивая мрамор причудливыми зеленоватыми пятнами. Чужой с его конечностями-щупальцами был пугающим, но не вызывал отвращения даже тогда, теперь же это был мальчишка, горячий от лихорадки и просящий помочь ему. Не самая эротичная в мире сцена, но Корво все равно испытывал покалывающее яркое возбуждение — потому ли, что действительно хотел повторить так или иначе то, что случилось тогда в Бездне; или же сама Бездна жаждала заразить его, подобно крысиной чуме. Он постарался не думать ни о чем; Шаррия был худощавым, очень теплым, а внутри — обжигающе горячим. Влаги не хватало, двигалось суховато. Его член сжали плотные внутренние мышцы, заставляя вздрогнуть, остановиться. Шаррия подался навстречу, как будто пытаясь с жадностью принять больше, щупальца и еще что-нибудь, но у Корво был только обычный человеческий орган; он мог двинуться глубже, поддерживая за тощие ягодицы. — Наконец-то. Я уж думал, ты совсем позабыл, как это делается, — фыркнул Шаррия. Корво закусил губу. Позволил себе сжать бедра сильнее — вероятно, останутся на светлой коже синяки. Он вошел глубоко, как был способен, вышел почти до кончика собственной головки, повторил дважды и трижды. Шаррия всхлипнул. — Ну-ну, уже лучше. Корво не удержался — шлепнул его ладонью по бедру. Остался слабый красноватый след. А потом он перестал сдерживаться — если уж принимает проклятие, стоит хотя бы попытаться получить от этого удовольствие. Темп был поначалу неспешным, Корво ускорил его, закидывая ноги себе на плечи; он наклонился к Шаррие, чтобы снова прихватить губами и лизнуть сосок, а затем — обветренные губы, шею и щеки со следами крови. Во рту появился металлический вкус. Шаррия вильнул задом, немного сбив с ритма. Корво оперся на одну руку, отчасти придавив того, на весу осталисть только бедра. Он просунул руку, чтобы сжать и характерными движениями сдергивать небольшой налитый член. — Ох, да... теперь точно не умру... девственником, — Шаррия застонал и засмеялся, оба звука слились воедино. — Это точно, — выдохнул в ответ Корво. Он прихватил зубами мочку уха и замер, заполняя своим семенем парня, который когда-то был богом и «отметил» его не только собственным именем на руке, но и подобным образом. Несколько рывков ладонью спустя, Корво ощутил чуть клейковатую влагу на руках. Это был не самый худший ритуал на свете. Что теперь? Он умрет или сгниет заживо? Бездна заберет свое; но Корво не жалел, что решил принять проклятие бывшего Чужого — и поцеловал того в обметанные лихорадкой губы, точно ставя собственную Метку. * Корво приложил платок к губам. На белой ткани осталось немного крови — он успешно скрывал свою новую «особенность» даже от Эмили, благо до дворцовых прачек с их сплетнями платки не доходили. Корво вполне мог постирать свои вещи сам. Боль в груди иногда становилась невыносимой, но чаще ее можно было терпеть. Иногда он задумывался: проживет еще год, два? Десять? Или дольше? Шаррия остался со своей долей проклятья, но не собирался умирать. Вон, решил даже получить диплом Академии Натурфилософии — Корво отчего-то посмеялся над его идеей, но Эмили она понравилась. Наконец-то его можно было записать Шоном Терри, а не именем четырехтысячелетней давности. Шаррия... или Шон обещал приезжать как можно чаще, но что-то подсказывало Корво: со временем их встречи сойдут на нет, как уже было однажды. В конце концов, парень, принесенный в жертву, заслуживал второго шанса и полноценной жизни. Он спустился по лестнице. Запряженный экипаж уже ждал во дворе. Шон Терри пытался утрамбовать чемоданы, в конце концов, отбросил их прочь на мостовую, оставив лишь один. — Станешь натурфилософом, — Корво подошел ближе. Ему хотелось протянуть руку и коснуться лица. Тот шагнул навстречу. — Может быть. Или мне все надоест и вновь стану бродягой. — Главное, снова не попади в беду. Или, если уж попадешь, успей позвать меня. Шон Терри, Шаррия а’Тхаранн, Чужой из Бездны, сократил то остающееся между ними расстояние и поцеловал Корво. — Я так и сделаю. Мы с тобой теперь связаны навеки — и может статься, храним целый мир от разрушения. Не забывай об этом, Корво. Он быстро развернулся, исчез в экипаже, оставив три саквояжа на улице. Корво все же поставил один из них наверх — сил хватало, и он чувствовал себя неплохо для своего возраста. Мир бывал и в худшем положении. — Не забуду, — сказал он, едва слышно добавив: — Тебя.