Эва боится

Крису нравятся рыжие волосы Эвы — на вид они такие мягкие, шелковистые, словно тёплое облако. Жаль, коснуться он их не может. (А так хочется провести по ним пальцами, напряжённой кожей чувствуя каждый волосок, вдохнуть запах яблочного шампуня и погрузиться ладонью в прядки). Крис не имеет права. Он порывался столько раз, но этот испуганный серый взгляд останавливал его каждый грёбанный раз — не-подходи-ближе-молю. Эва воздвигает стены и пря-чет-ся. От него, от всего мира. Наглухо закрывает уши, чтобы не слышать ничего, закрывает глаза и погружается в вязкую тишину. — Эта тишина чёрная, — говорит она однажды, нервно крутя брелоком в тонких пальцах. Крис ненавидит смотреть, как она ничего не ест — медленно наблюдать, как её кости становятся всё более хрупкими, а сама она бледной. Будто невесомой, прозрачной — того и гляди, что просмотришь, как её сдуло ветром. Раз — и не было. Крису часто становится страшно — и хрип в груди застревает отчаянным комком между рёбер. — Я люблю пустую тишину. В ней не слышно мыслей, и в ней не чувствуешь этого. Ой, извини, я говорю глупости, да? Крис, прости… И поднимает со школьного стола на него робкий, извиняющийся, испуганный взгляд. Она вечно извиняется за всё. Вечно боится и вздыхает так тихо, словно надеется, что никто не услышит. Крис глядит в её тарелку — еда чётко рассортирована. Где-то с дальнего угла в шумной столовой на него глядит Вильям — недоумённо. Чего ты возишься с этой чокнутой? Крису плевать. Он лишь сглатывает чёртов ком и говорит: — Нет, конечно, даже не думай так, окей? Всё в порядке, Эва. Только поешь ещё салата, хорошо? Он не хочет, чтобы она исчезала. * Эва каждый раз забывает утром поесть или даже выпить чаю. И если бы не горячий эспрессо и малиновый капкейк Криса по утрам, она бы не вспомнила о еде весь день. Она садится в его машину, стоящую перед её домом, осторожно, на краешек сиденья. Тихо здоровается, глядя в окно, неловко улыбается. А Крис мягко улыбается в ответ и протягивает ей завтрак. — Твоя мать снова не приехала? Эва грустно улыбается. — Спасибо тебе, Крис. Извини, пожалуйста. — Прекрати. Твоя ёбанутая мамаша должна была делать это, — у него срывается слишком резкое, и после того, как Эва вздрагивает, моментально жалеет. Для неё это слишком. Для неё всё слишком, чёрт, блять, возьми. Иногда Крис хочет на неё злиться. Хочет злиться на это глупое оленье поведение — даже несмотря на то, что они друзья, что это абсолютно ясно, что он не причинит ей вреда и что прошло уже слишком времени… Но она смотрит на него вот так. Умоляюще, внимательно, с чувством глубокой вины — она видит его мысли и понимает (иногда ему кажется, что эта молчаливая пугливая девочка понимает слишком много). И злиться Кристофер уже, блять, не может. В машине пахнет её яблочным шампунем. Она старается дышать незаметно, в такт глупой поп-песне, которую Крис включил, стараясь успокоиться, и поправляет все его побрякушки на приборной панели — по росту, по оттенкам цветов. Её пальцы слегка дрожат. Они выходят у школы вместе из его машины. О них судачат уже довольно давно, но Крису поебать. И Эве, если честно, тоже — лишь бы её никто не трогал. Каждый день для неё испытание. Видеть эти лица, слышать гул голосов, ощущать бесконечные запахи, сталкиваться, отвечать на уроках, смотреть в глаза и пытаться казаться нормальной — она бесконечно устала. Она бесконечно хочет этой чёрной тишины — Крис знал. Но в один день это случается. И этот день — сегодня. Они идут к школе — на почтительном расстоянии. Эва легонько семенит маленькими ножками, что-то рассказывает Крису о квадратичной функции, лепечет с покрасневшими щеками быстро-быстро, стараясь забыть об этих людях, стараясь не показать паники Крису. А ему даже за руку её не взять. Он хотел бы её успокоить. Придать храбрости поцелуем, отдать немножко своей силы через свою ладонь в её маленькую ручку, но он может только ухмыляться чуть похабно, надеясь, что это отвлечёт её. А ведь он даже пошутить не может пошло, как со всеми. С ней нужно слишком много осторожности — чуть-чуть, и разобьётся. В его очаровательной, всеми любимой улыбке слишком много горечи. Прямо на крыльце школы стоит Вильям с недавней девочкой для траха Криса, Амандой. Вильям, словно ядовитая змея, что-то нашёптывает побагровевшей Аманде, которая вмиг становится из миленькой отвратительной. Они оба окатывают презрением Эву, которая от их взглядов сжимается в маленький испуганный комочек, словно котёнок. Крис хочет провести её побыстрому, но Аманда схватывает цепкими ногтями Эву за рукав, отчего та чуть в обморок не хлопается. — Ну и как тебе, психанутая, в его постели? Или он заставил тебя отсосать ему, закрыв твою рожу, а потом выкинул? А со мной он трахался долго, очень долго… Наверное, потому что я нормальная, а? Эва резко вырывает рукав. Сначала старается идти медленно, не показывая своего ужаса, сохраняя жалкие остатки достоинства (но перед своими страхами мы слабы совершенно, да?), но потом всё же срывается на бег. Крис видит животный испуг на её лице. А у самого от ярости внутри что-то поднимается — удушающая волна к слишком высокомерному Вильяму и тупой Аманде в его руках. Вильям смотрит на него насмешливо, торжествующе, мол, что я тебе говорил? Ненормальная — она и в Бали ненормальная, и она тебе, друг, совершенно не подходит. Крис просто молча показывает ему средний палец, Аманде презрительно кидает: «Идиотка», не желая тратить на неё свои силы, а потом устремляется за Эвой. Она находится в женском туалете. Прячется в одной из кабинок. Он слышит, как она прерывисто всхлипывает, дышит мелкими вдохами, не в силах выдохнуть — она снова задыхается. Руки у неё наверняка дрожат, а сама она ненавидит себя за свою беспомощность. — Эва? — Крис два раза стучит костяшками по двери. Входящие девушки смотрят на него странно, но ничего не говорят. — Эва, не обращай на неё внимания, она просто дура. Тупая пизда, ох, чёрт, прости… Просто успокойся, ладно? Постарайся успокоиться. Крис чувствует, как буквально за одну секунду, за одно поганое слово его поганого друга рушится то, что он так долго выстраивал с Эвой. С ней нужно было каждую спичку ставить аккуратно в общий домик, не дышать на этот блядский домик и лишний раз не трогать — а придурочный Вильям разрушил всё так просто, не заботясь ни о чём совершенно, даже не задумываясь, сколько сил ушло у Криса на то, чтобы она подпускала его к себе на шаг ближе, чем любого другого незнакомца. Чёрт. — Серьёзно? — вдруг слышится её истеричный низкий смех. Потом снова и снова. — Господи, ты думаешь, что это из-за того, что она мне сказала? — Крис молчит. Эва снова смеётся, и смех её звучит надломленно и горько — ей не хватает воздуха. — Представь, что ты боишься высоты. Или ты, смельчак, ничего не боишься? Так вот, Крис, представь, как у тебя захватывает дух от ужаса, когда ты стоишь на балконе на пятнадцатом этаже — ты не можешь дышать, чувствуешь, как всё тело покрывается испариной, и ты чувствуешь, как будто ты сейчас задохнёшься или упадёшь в обморок, с малейшим ветерком по коже. Боже, а теперь представь, что ты боишься грёбаных, блять, людей! — её голос дрожит, срывается на визг, хрип и в конце она кричит. А потом хлипкая дверца сотрясается от удара — Эва её пинает. Крис молчит, хотя внутри у него всё разрывается от крика. Он не может представить. Просто не может даже подумать о том, каково это жить вот так — трястись от каждого голоса, который произносит твоё имя. Ты вынужден существовать в социуме, хотя единственное, чего ты желаешь — просто оказаться на необитаемом острове. Обычно она произносит не более двух слов. А сейчас… сейчас между ними просто стенка — возможная защита. От него. — Ты думаешь, я этого хочу? Я пытаюсь, я правда очень стараюсь, Крис, — шепчет она вдруг беспомощно. — Прости, что я такая. — Я знаю, — Крис сглатывает комок. — Тебе не за что извиняться. Он оставляет тетрадь с домашней работой по испанскому на раковине — она, как обычно, её не сделала. * Иногда у них случаются откровенные разговоры. Иногда она позволяет Крису залезть в её душу — туда, где всегда холодно, пусто и страшно. Ему не разобраться в её потёмках, но он отчаянно пытается. Это бывает ночью. Он подъезжает к ней на своей машине, выключает фары, и они садятся рядом на лавочке — так, что места остаётся между ними много. Он видит в темноте только её сияющий белый профиль и облачка пара, что вырываются из её рта. Эве холодно этой зимой — Крис отдаёт ей свою толстовку, которая потом пахнет её яблочным шампунем и яблочным гелем для душа. Он только и может, что смотреть на её профиль, пока она чувствует себя защищённой в темноте. Пока она действительно может поговорить с ним, как нормальный человек — иногда она даже улыбается или тихо смеётся в кулачок. Крису нравится до дури это. — Ты помнишь, что она делала с тобой? Давно? Твоя мать? — Нет. Я помню только то, что чувствовала. То, что чувствую всегда сейчас. Страх. Эва боится. Боится всегда, боится всего — и даже особенно Криса. Она доверяет только школьному психологу, куда Крис доводит её каждую пятницу после третьего урока. Она неловко мнётся, говорит «До встречи, Крис» и, это очевидно, просто мечтает поскорее юркнуть, словно зайчишка, за дверь — спрятаться, сбежать от бесконечно-долгого взгляда Криса (он просто не может не смотреть на неё). Глаза у неё бегают по полу, из рыжего пучка выбивается прядка, которую жуть как хочется заправить за маленькое ушко, а ноги неловко переминаются. И Крис, сам вдруг не поймёт с чего, начинает беситься. — Ты можешь на меня посмотреть? Хоть раз, бога ради, — раздражённо выдыхает, облокачиваясь локтём о стену. Она неосознанно отодвигается назад, чем ещё больше Кристофера злит. — О, да ладно, ты ведь меня не боишься, правда? — она только отодвигается дальше, не дыша и не поднимая глаз. Крис закусывает губу. — Серьёзно, блять? Разве я не доказал за всё это время, что не причиню тебе вреда? И наконец-то она смотрит на него. Серый-серый взгляд, проницательный — словно сквозь душу заглядывает. В нём есть всё — доля испуга, лёгкий гнев и… лукавство? На секунду ему кажется, что она чуть улыбается, но из весёлой улыбка сразу же становится грустной и виноватой. — Извини. Да… я знаю… но разве я могу это контролировать? Это сильнее меня. Крис в бешенстве. Его задевают плечами проходящие мимо школьники, отчего ярость удваивается. Иногда оленёнка хочется придушить за его нежность. Он приближается к ней чересчур быстро, намереваясь сделать что-то, чего он сам не понимал, но хотел всем своим гневным в тот момент существом, но… только оказавшись рядом с ней близко, лишь может заправить ту самую прядку за ухо — и это первое его прикосновение, которое получается каким-то сбитым, неловким и чрезвычайно, излишне трепетно-нежным. Трясёт не только Криса — глаза у Эвы становятся такими же круглыми, как два блюдца, а ресницы начинают дрожать. — Пытайся лучше, — он говорит это ей совсем низко, хрипло — близко с лицом. В этот раз она смотрит прямо на него — либо забывшая о своём страхе, либо и вовсе парализованная от него. * Каждый день она старается делать что-то, что приблизит её к своей победе над своим страхом — или покупает что-то, или звонит по телефону, или спрашивает время у прохожих. Получается не всегда, но Эва, несмотря на показную хрупкость и трусость, гораздо более упорна, чем большинство своих сверстников. Сегодня они покупают платье к выпускному — и Крис сам не знает, зачем сопровождает её в качестве подружки. Он рассказывает какую-то пошлую историю, с огромным количеством подробностей, нецензурной лексики и много чего другого — но иначе он не умеет. Эва морщится, вздыхает печально, но возражать не решается. А Крис злится только больше — как же это всё неимоверно глупо. С ней нужно быть осторожным и нежным, а он только и умеет, что позёрничать да похабничать. И эта несовместимость, совершенная невозможность их нисколько не гипотетических ни в одной из вселенных отношений его так бесила, что он становился всё более грубым. — Эта та девушка, да? — вдруг прерывает его на полуслове Эва, показывает пальцем на копошащую в дальнем углу в платьях Аманду (надо же, какая встреча). А затем смотрит снова на Криса — предельно ясно, чисто, доверчиво. Истинный взгляд невинного оленёнка, чтоб его. — Она тебя любит, верно? — Ну, наверное, — хмыкает насмешливо Крис. А Эва, кажется, сейчас и не боится вовсе — всё продолжает смотреть с чистым, незамутнённым любопытством. У Криса внутри переворачиваются внутренности — она даже не ревнует. Даже не знает, как это любить — да и откуда ей? А ведь ему так хочется, чтобы она не убегала в страхе от него, а любила — ну хоть чуть-чуть, хоть капельку. — А ты её любишь? — спрашивает Эва, склоняя голову набок. Крис знал, что она читала много всего — и ей интересно всё. Она словно ребёнок, который познаёт мир. Он снова злится. Какая же она глупая, просто до совершенной невозможности — ей неоткуда было узнать мир, неоткуда было знать, какие у него отношения с девушками (на одну ночь — и до свидания), и Крис злился на неё за её наивность. Сжимает кулаки, выдыхает резко и пытается не смотреть на неё так свирепо. — А ты? Любишь хоть кого-то? «Меня?» — Я ведь… — мотает головой Эва, но Крис снова прерывает её: — Глупости. Ты кого-то любишь? Скажи мне, — он настойчиво пытается вытянуть из неё ответ, настойчиво не разрывает взглядов — продолжает держать насильно зрительный контакт. Пока он разрывается на части от её растерянного молчания, она отчаянно ищет ответ. Он не может удерживать её руками — и цепляться больным-гневным взглядом смертельно раненного зверя всё, что у него остаётся, чёрт возьми. Самый запретный из всех запретных плодов — если и когда-то это было инстинктом охотника-плейбоя, то сейчас это чувство к ней превратилось в неизбежную необходимость. Если бы у него был выбор, он бы никогда не выбрал чувствовать это к ней. — Ты смотришь слишком сильно, Крис, — шепчет она, прикрывая глаза и еле дёргая руками. — Чёрт, я не могу… Зачем ты так смотришь? И в этом её вопросе слишком много боли и страха, чтобы Крис не почувствовал их сам, всем своим телом — и содрогнулся, словно от удара под дых. Она отнимает у него дыхание. — Так я и знал, — Крис умирает от боли, но со всей своей яростью выкидывает всё презрение в свой голос — так, чтобы и она почувствовала это. — Ты просто не умеешь любить. Пытается уязвить, но она лишь отвечает пристальным, серьёзным взглядом. — А ты? Ты умеешь? — Лучше бы не умел, — выплёвывает. Желание поразить, выстрелить ниже брови — сейчас словно жизненная необходимость. Может, тогда легче самому станет? — Я-то умею. Я же не боюсь всего мира, блять. Вот оно. Она вздрагивает, как от пощёчины, и смотрит на него так, словно он действительно влепил её — поражённо, уязвимо и совершенно беспомощно. Легче не становиться, отвращение к себе лишь увеличивается. Ну и чего он добился? Он обвинял её в том, что она не умеет любить — но она просто не любила его. — Это было грубо, Крис, — тихо роняет и снова опускает взгляд. Её румянец и весёлое настроение вмиг улетучиваются. — А чего ты от меня ожидала, а? — если и тонуть, то до конца. Спрашивает злобно, вкладывая в свой голос столько яда, сколько возможно — лишь бы она не услышала этой ревущей беспомощности и глупой боли в голосе. — Ты ведь с самого начала знала, на что подписываешься, когда начинала дружить со мной. — Действительно, — шелестит ещё тише, поникают тонкие костлявые плечи, и она уходит. Чего ещё ожидать от бэдбоя? * Крису нужна Эва. Это пора признать безапилляционно и точно совершенно — только вот Эве он не нужен. Она убегает от него постоянно — стоило один раз ослабить поводья, показать себя настоящего, и вот её нет уже. Крису чертовски больно — он хочет быть настоящим. Но ещё больше он хочет быть с Эвой — пусть не касаясь её, пусть даже не заговаривая с ней. Если бы она позволила, он был бы с ней любым — он бы постарался. Она нужна ему в объятиях Клэр в понедельник. С членом во рту у Ингрид в среду и с поставленной раком Амандой в кабинете математики в пятницу перед математикой. То ли злобный рок, то ли закон подлости — но Эва застаёт его вместе с ней. Она, какая-то слишком сияющая и радостная (так, что у Криса сразу заболело его чёртово каменное сердце), вбегает в кабинет, вскрикивает: «Крис», потом ликующее: «Я смогла, смогла, Крис!» — и от увиденной картины его же имя погибает на её застывших губах. Она прерывает Криса как раз во время его обычной равнодушной ебли — ну чего ему стоит сунуть свой член в ещё одну вагину? Ты же знала, с кем связываешься, девочка — даже дружить с чёртовым Крисом бывает опасно. — О, чёрт, Эва, — Крис начинает одеваться, отталкивает от себя ухмыляющуюся Аманду, а руки у него, пока он застёгивает ширинку, дрожат. Долбанная молния никак не поддаётся. Живая, новая Эва как-то слишком быстро погибает — улыбка стирается с губ, а цвет лица, кажется, становится бледно-растерянным. У него даже на сбитые оправдания сил не хватает — слишком сильно она на него смотрит. — Я только хотела… хотела… — жалко лепечет она, переводя беспомощный взгляд с Аманды на Криса. Но когда дыхание заканчивается, она мотает головой и привычно извиняется, смотря в пол: — Извините. Это неважно. Испанский… И уходит, тихо закрыв за собой дверь — словно мышка. * — Это ничего не значило, — необоснованно грубо кидает Крис, когда они заходят в его квартиру. Там не горит свет, и вообще слишком темно — но Эва любит темноту. Грубо, чтобы она не услышала того, что ей слышать ненужно. Эва становится смелее. Она даже улыбается — дёргано, слабо и тут же отводя глаза, но улыбается. В тот день что-то случилось, она стала сильнее, и её страх частично прошёл. А Крис гордится ею — по-настоящему гордится. Его девочка растёт. Жаль только, что он ничем ей не помогает — только прибавляет страха. — Я знаю, — понимающе говорит Эва. — Да откуда тебе знать? — пренебрежительный тон, попытка задеть. Эва лишь улыбается в темноте, поднимаясь на носочки, чтобы повесить своё пальто. Спокойно. — Я знаю, — снова мягко повторяет. — Так что, какой фильм будем смотреть? — «Звёздные войны», — бормочет Крис ворчливо. — Как можно прожить шестнадцать лет почти взаперти и ни разу не посмотреть «Звёздных воинов»? Эва извиняюще пожимает плечами. Они садятся на диван почти вплотную — Крис не дышит. Ему всё ещё тяжело и от стыда тянет в угол, но Эву, кажется, не беспокоит совсем ничего. Она всегда смотрела на него так, словно знала его главную тайну — а сейчас и вовсе словно видела его, как облупленного. Слишком для молчаливой девочки, которая совсем не знает жизни. — Ты точно хочешь посмотреть? Может, мы просто посидим в тишине и темноте? — с придыханием спрашивает Крис — лёгкие мигом перестают функционировать, стоит ему почуять знакомый запах яблок. — Ты точно уверена? Он вырубает свет. Эва выдыхает, а потом шёпотом говорит: — Точно, — молчание. — Знаешь, Крис, я всегда боялась тебя больше остальных. — В темноте рука Эвы находит его руку — кожа у неё прохладная, мягкая и прошибающая до мурашек — точно так он и представлял. Он перетрахал столько девчонок, но ни от какого-либо секса у него не сбивался пульс так, как от прикосновения ладони этой девочки. — Ты всегда был слишком злой, грубый, насмешливый… Самоуверенный — словно весь мир тебе по колено. У тебя был такой взгляд… он заставлял меня трястись. — Она проводит большим пальцем по костяшкам — нежно, почти невесомо. Крис упивался до сквозящего внутри трепета. — Я боялась тебя. Но не потому, что думала, что ты причинишь мне вред. Я боялась тебя, но не так, как остальных. Она поворачивает к нему голову — глаза у неё в темноте сияют. — Я знаю тебя. Ты бы не сделал мне больно. Эва боится. Всего и всегда — её называли чокнутой, ненормальной, психанутой. Крис видел в ней только испуганного ребёнка, который боится людей, как огромных бешеных собак — словно набросятся в любой момент. Он не хотел быть для неё такой же собакой. Он хотел быть тем, кто отгонит их от неё. Но сейчас Эва, кажется, не боится совсем. — Помнишь, ты сказал, что я не умею любить? Мне кажется, ты ошибся.