Don't bring tomorrow 'cause already know I'll lose you

      Каждое утро Киллиан силится открыть глаза без отчаянного жжения в груди.       Чувствовать безысходность во всём теле даже физически – смертельно для любой надежды, влетающей в окно осыпающимися тусклыми листьями. Осень – пора депрессий и тоски. Он невесело посмеивается, что именно сейчас всё и пошло наперекосяк.       Его жизнь, выкрашенная миллионом оттенков синих морских волн, закрученная в вихре погонь, штормов и пьянок, словно «Звездная ночь» Ван Гога, никогда ещё не казалась Киллиану настолько паршивой.       Одиночество, как оказалось, не лучший его проводник. Неустанно, изо дня в день оно ведёт его по неуместно тихим, почти безлюдным улицам Сторибрука, жители которого сидят за закрытыми ставнями в уповании на то, что зло, под стать вампирам, не заходит без приглашения, и бьёт фэшбеками счастливых моментов, первых улыбок, поцелуев, ссор. Киллиану хочется кричать, что он готов выдержать всё, кроме чудовищного молчания в неведении. Знать правду гораздо лучше, чем, потеряв память, бродить в тумане за мнимыми блуждающими огоньками.       По ночам эти загадочные знаки отпечатываются золотом на его веках – и он прозревает. Киллиан видит Эмму рядом с ним, всё ту же, светлую, глядящую на него с восторженностью и резко встряхивающую волосами, жизнерадостную, не сдающуюся, с искрами правды в глазах, его Эмму.       Ночь – пора иллюзий, скрытых, прячущихся теней, загадочное время суток, которое всегда привлекало пирата. В прошлом он восхищался звёздным небом, в одиночестве, каждый раз выходя на палубу «Роджера» и вглядываясь в яркие созвездия, не ослеплённые городскими фонарями, и чувствовал заполняющее его спокойствие, мягким одеялом опускающееся на сердце.       Каждое новое утро он надеется, что реальность – всего лишь фантасмагория, а его сны и есть желанная правда.       Отныне снова мятежный, Киллиан словно борется с природной стихией, которая скрыта то ли в нём самом, то ли надвигается опаснейшим тайфуном извне, угрожающей волной нависая над кораблём его умиротворённой, счастливой жизни.       Крюку хочется быть честным с собой, но в этом нет никакого смысла. Боль потери безудержно кипит в груди, где нетленно варится его сердце, всё ещё живое и настоящее, тронутое лишь горечью утраты человека, ради которого он бы пошёл на всё, но не смог удержать, словно растаявший под горячими ладонями мираж, навеянный сиренами.       Быть чьим-то счастливым финалом для Крюка в новинку. Он толком и отношения-то строить не умеет. Может, всё дело в этом?       Когда-то давно в его сердце была Мила, первая взаимная любовь, после смерти которой он надолго впал в оцепенение мести и не думал, что сможет выбраться из её ядовитого, солёного плена. В те дни любовь для него отошла на второй план, была почти стёрта, вписана лишь в рефлексы натюрморта его отчаянной жизни. Навсегда потеряла значимость.       Карабкаться на мачту одной рукой – пропащая затея. Так не легче ли оставаться в трюме?       Ему всегда нравилось чувство безопасности. Своя жизнь во сто лиг важнее чьей-то ещё.       Киллиан думал, что больше никогда не почувствует приятного тепла в груди. И уже привык. Не думал, что сможет, не сравнивая, позабыв даже, полюбить другую, принять её, позволить стать его частью, пустить за штурвал.       Встреча с Эммой доказала ему, что жизнь – та ещё злодейка. Лишить его сердца до встречи с истинной любовью, растоптать все добродетели, желания и мечты – браво!       Он ведь анти-герой, к тому же пират. Ему не быть счастливым.       Женщинам не место на корабле.       Получить счастье – не значит его удержать.       Второй шанс даётся не каждому, и что если он его не достоин? Каждый день Крюк волей-неволей задумывался, что Эмму могут у него отнять – не важно, кто: превратности судьбы, злейшие враги, прихоти жизни. Абсолютно все миры были слишком жестоки, чтобы оставить его в покое.       Этот страх замораживал почву и воды под ногами, скользя по лёгким прямо к сердцу по невидимой колее. Киллиан отмахивался, сбивал льдины тревог и целовал Эмму при каждой возможности, глядя прямо в морские глаза и видя в них свой личный мир.       Но его бравада не сработала.       Каждое завтра приносит ему очередное разочарование, на которое он натыкается, как на остриё клинка – это никогда не происходит ожидаемо или запланировано, всякий раз - внезапной режущей болью под рёбрами и перехваченным дыханием.       Теперь Эмма во власти тьмы.       И уберечь её он, почему-то, не смог. Что должно было произойти, чтобы он позволил такому случиться? Киллиан отдал бы всё, чтобы узнать причину окутавшей душу любимой чёрной субстанции, плотными лоскутами завернувшей её сердце в нерушимые стальные оковы. Ему физически больно представлять, как оно мерно отстукивает в её груди, ни разу не запнувшись, потому что принимает зло, впитывает его и чернеет изо дня в день.       Крюк знает, где-то там, за тысячей и одним заслоном всё ещё существует его Эмма, хрупкая, притеснённая, одинокая, потерянная, бессильная. Жаждущая выбраться, безмолвно взывающая о помощи. Запертая в склепе мрака и пустоты, без единого лучика надежды, лишённая эмоций и права голоса.       Но что если она сама – Тьма? Что если вызволять уже нечего? Шансы уполовиниваются, но выбор от этого не становится ни на грамм легче.       Он безрассудно не хочет верить. Потому что всех можно спасти.       Каждый день он молится, чтобы завтра не наступило. Бесконечные сутки уже не кажутся проклятьем, напротив – избавлением. Так не придётся засыпать, бросать поиски, просыпаться наутро с ноющей болью на сердце и стискивать зубы, чтобы не выпустить её на волю.       Бессилие сковывает его незримыми цепями, он в ужасе оттого, что потерял её и что вопреки здравому смыслу не может отпустить. Тянется, словно к солнцу, уже почти не надеясь искоренить в ней зло. И не может остановиться. Киллиан буквально сбивается с ног, ищет скрывающиеся ответы, не собирается сдаваться, терпеливо выжидая очередные выходки Тёмной, планов которой никак не может разгадать. И засыпает в своей каюте, лишь только опустив голову на подушку от сильнейшей усталости.       Его лица касается её ладонь и ведёт по контуру убаюкивающим движением.       - Твои руки пахнут корицей, - он невольно улыбается и распахивает глаза, с замиранием сердца ожидая её Тёмный образ, но встретив улучшенную версию предыдущей – в платье, с рассыпанными по белоснежным плечам локонами. – Это для заклинания? Хочешь околдовать меня?       - Глупенький, - она нежно смахивает прядь волос с его лба, улыбаясь той самой, очаровательной улыбкой. Киллиан думает, что Эмма права: ведь она давно околдовала его, без всякой магии: светлой ли или тёмной. - Я лишь хотела сделать сюрприз.       Киллиан хотел бы сопротивляться, но… лишь закрывает глаза и приникает щекой к её ладони, тёплой, ароматной, дарящей успокоение. И чувствует, как сердце приятно тяжелеет, словно получив необходимую долю силы, о которой он словно и не просил.       Потому что к ней хочется возвращаться. Не важно, к Тёмной ли, просто хочется. Слышать её голос, чувствовать присутствие и ощущать трепещущее в груди чувство, которое все называют любовью.       - Я всё та же. Вот, сама сварила какао с корицей… - он слышит в её сладкой речи лживые ледяные нотки и жмурится сильнее, дабы не открыть веки и не прочитать правду в её, ставших стальными, глазах.       Молчание и темнота сомкнутых век забирают у пирата чувство полной безопасности, но так лучше.       Киллиану слишком больно, чтобы отвечать.       Главное – её ладони, прикасающиеся к его коже, трепетно, осторожно, порхающе. Он хотел бы этой умиротворяющей тишины, без подвохов и лжи, без подводных камней и кораллов, хотел бы, чтобы завтра не наступало, и мир бы замер в этом идеальном моменте, пускай и удушающем своим напряжением затишья перед бурей.       Свон – сама непредсказуемость, заряженное электричеством небо, готовое в любой момент разразиться шквальными порывами с летальным исходом и молниями на втором плане. Киллиану остаётся только выжидающе тихо дышать, стараясь не раздуть адское пламя армагеддона в её душе. И не потерять её насовсем.       Крюк не может называть Эмму Тёмной – потому что произнести – значит принять. Киллиан весьма суеверен, и, в связи со сказочной жизнью, верит, опасается судьбы героев «Чернильного сердца», которое ему посоветовал прочесть Генри: воплотить в жизнь сказанное. А здесь – с закрытыми глазами и ароматом корицы на её пальцах можно обманываться иллюзией хоть всю жизнь.       Она в этом платье такая милая, домашняя, слишком наивная. Ему очень хочется верить, что такая Эмма внутри. Ранимая, хрупкая, светлая. Без червоточин на сердце, без оглушающей боли в глазах, без перемолотых в пепел нервов, без ужасных планов мести, без мысли о собственной ненужности всему миру.       Тёмная Эмма чем-то даже нравится Крюку. Она – воплощение стиля и силы, власти и манипуляции. Бесстрашная, холодная и безразличная, словно каменная скульптура, взирающая на жизнь свысока, презрительно и безучастно, включая даже Киллиана, у которого от её взгляда внутренности сжимаются до молекул.       Он ей никто. Он теперь совсем её не узнаёт.       Ему хочется спалить все напоминания о ней новой. Даже «Весёлый Роджер», на котором она брала его за руку, а он судьбоносным магнитом тянул её к ней, без возможности остережения. Где он верил, что можно что-то спасти, бессильно отвергая все факты «против».       Отчаянные, потерянные восклицания «Что же случилось с нами?», слетающие с губ, практически заставляют его плакать. Киллиан берёт половину вины на себя, галантно перехватив груз невзгод из дамских рук, - и тонет. Захлёбывается чувством неправильности, горьким вкусом тайн и дрифтует глубже, ко дну-хранилищу его лучших, потайных и запретных эмоций, полученных в прошлом.       Он вспоминает то поле в Камелоте, усыпанное цветами, как в грёбаных «Сумерках», то, как ему удалось отвлечь Эмму от Тьмы, и её поцелуи, горячие, дышащие жизнью - и у него перехватывает дыхание от нежности и тоски.       То, что сгорело, не должно вспыхнуть вновь. Эти вспоминания только отягощают всё, балластом тянут в пучину безумия. Ничего не вернуть, не восстановить из пепла. Будущее не построить из пыли и лжи. Будущее вообще невозможно построить без уверенности в завтрашнем дне, о котором Крюк даже не хочет думать.       Киллиан порывом просыпается на «Роджере». Крупная дрожь пробивает всё его тело, превращая мышцы в медуз. Он давится слишком реальными грёзами, словно солёной водой. Щека горит от тепла чужой ладони, ещё минуту назад покоящейся на его коже. Киллиану хочется подвывать ветру снаружи, проникающему сквозь щели в корме с едва различимым свистом.       Он тщетно молится одними трясущимися губами, без сил встать на колени перед судьбой. Пожалуйста. Пожалуйста, Эмма…       Ему так хочется продлить этот день, чтобы не признавать свой проигрыш…       Но завтра уже наступило. И он в очередной раз потерял её среди бесконечного морского тумана и не уверен, что сможет её найти.