Honey & Milk

Плюс мотелей, перекрывавший огромный минус в виде скудного, скромного сервиса, был в том, что там никого и ничего не ебало. Никого — ни уборщиц, не знавших английского, ни ресепшиониста с красным от выпивки носом — не волновало, серийный ли ты убийца, женатик с проституткой, наркоторговец или тринадцатилетка, сбежавшая из дома родителей. Не волновало их, даже если ты был известнейшим в Америке вором и твое лицо с жирно пропечатанным «Разыскивается» висело у них прямо за спиной. Они скорее завернут гамбургер в этот листок, чем позвонят по номеру на нем; именно поэтому Леонард снял номер в мотеле, а теперь забирал ключи из мозолистой ладони ресепшиониста, не задававшего лишних вопросов. — Второй этаж. Двадцать третья комната, — безучастно выдал мужчина в засаленной красной кепке, скрывавшей добрую половину лица, и возвратился к просмотру футбола на маленьком экране телевизора, весьма прозрачно намекая, что и его больше не нужно тревожить. Не спрашивай — не говори. И, судя по запаху и интерьеру, прогресс сюда не заглядывал уже лет дцать как. Впрочем, и Леонарду здесь было делать нечего. Он развернулся и вышел, выбираясь из этого странного, потустороннего мира мотелей, где никто ничего никогда не слышал, даже если кого-то расчленяли бензопилой, а любая вещь могла хранить миллионы секретов. Но стоило лишь толкнуть дверь, как реальность встретила его редкими холодными каплями дождя. — Быстро ты, — прохрипел сбоку Барри, и Лен мгновенно нахмурился, едва сдерживая раздражение и оставляя едкий комментарий при себе. Его всегда коробило, если кто-то плевать хотел на его приказы. — Я сказал тебе оставаться в машине, — сказал он холодно, но все же протянул руки, застегивая на Барри собственную парку. Хотя бы догадался нацепить это, и все же лучше ему было ждать Лена там, где было сказано. — А если тебя кто-нибудь увидел бы? Парка оставалась единственным, что хоть как-то прикрывало костюм Флэша. Барри стянул капюшон, убрал маску, но все его тело по-прежнему было упаковано в слишком заметный алый костюм, и это могло их выдать. Пусть Лен и не знал, от кого они скрывались, Барри он предпочел верить на слово. — Б'ло жарко. — Что? В ответ Барри издал лишь набор звуков, который Лен расценил как «в машине было слишком жарко». Стоило, наверное, отключить обогрев или дать ему подержаться за криопушку, чтобы охладиться, но Барри и без того всю дорогу колотило. И сейчас он трясся, как наркоман в период ломки, стоя под дождем. Лоб под ладонью Лена пылал, как раскаленная дверца печки. Ему словно стало лучше и хуже одновременно: по крайней мере, он уже мог стоять и ходить — еще час назад Лену пришлось на руках нести его до машины, но лихорадочного блеска в глазах будто прибавилось, и Лен не думал, что это было к добру. Точнее, он и не надеялся. В его жизни никогда не было ничего простого. Даже когда он думал, что может провести нормальный вечер с кружкой пива в баре, а после вернуться домой, чтобы отлежать бока, допоздна смотря сериал, на его телефон впервые за всю историю их трудных отношений позвонил Барри Аллен, заплетающимся языком прося о помощи. Легче и понятнее не стало даже тогда, когда Лен нашел его в какой-то заброшенной, но явно обитаемой лаборатории за чертой города — разбитого, слабого, мокрого от пота и трясущегося от жара. — Нам нужно добраться до комнаты. Давай, Барри, — Лен постарался избавиться от стальных ноток в голосе, замечая невменяемое состояние героя, и крепко прихватил его за локоть, подталкивая к железной лестнице. Пушку можно забрать из багажника позже, сейчас главное — уложить Барри в горизонтальное положение, прежде чем он свалится где-нибудь по дороге. На силу мышц Леонард не жаловался, но тащить на второй этаж семьдесят килограммов беспокойного живого веса было не так уж легко. Повезло еще, что герой в алом проблевался по дороге — на пустой желудок справляться с жаром было немного легче. Шаг за шагом они преодолевали лестницу, и с каждой ступенью Барри нетвердо вставал на ноги, покачиваясь. Леонард одной рукой цеплялся за скользкие перила, подтягивая их обоих все выше и выше, а второй крепко держал Барри за талию. Тот словно пытался избавиться от прикосновений руки Лена, пытался уйти в сторону, дальше; наверное, тело походило на оголенный провод, кожа от жара казалась слишком чувствительной, и любое прикосновение и вправду могло казаться неприятным. Но Лен все равно не отпускал — в чем был смысл срываться с насиженного места во втором часу ночи, если сейчас он позволит Барри убиться при падении с лестницы? К тому же, терпеть Барри оставалось совсем недолго: шаг, второй, тяжелый вздох — и они были наверху. — Хороший мальчик, — пробормотал Леонард себе под нос, уверенный, что Барри не услышал. А если и услышал, то из его воспаленного сознания воспоминание выскользнет, не оставив следов. Но Леонард переживал больше не за память Флэша, а за память окружающих. Слишком шумные, слишком привлекающие к себе внимание. Лену приходилось постоянно смотреть по сторонам, ища взглядом случайных прохожих или совсем не случайных любопытствующих, чтобы потом повырывать им болтливые языки, если придется. Но, на счастье всем, они никому так и не попались на глаза. Более того, их номер был угловым — ближе всего к лестнице. Леонард, признаться, выдохнул от облегчения и, быстро разобравшись с замком, втолкнул Барри в темноту комнаты. Он не особо сопротивлялся — уцепился за столик в крохотной прихожей, пытаясь поймать равновесие, пока Лен на все замки закрывал дверь. И пусть хлипкая, но так спокойнее. Свет, зажегшийся в комнате, был ожидаемо желтым. От такого глаза будто нагревались, и белки начинали подтаивать слезами. Но свет никогда не был проблемой — зачем тратиться на новомодное освещение и лампы, когда большинство заглядывало в мотель, только чтобы переночевать. А чтобы поспать или потрахаться, свет был не особо нужен. Поэтому важнее были кровати. Осторожно, не спеша, Лен довел Барри до одной из кроватей и усадил на матрас, попутно инспектируя одеяла, подушки и простыни. На взгляд Лена, все было вполне неплохо — чисто, аккуратно, даже не застиранное белье. Не зря переплатил на десять баксов больше, чем следовало бы платить в мотелях. Барри такие вопросы не волновали: Лен едва успел убрать руку, когда парень свалился на кровать, устраиваясь поудобнее прямо поверх одеяла. Он заскулил, прислонившись щекой к холодной наволочке, и Леонард на всякий случай еще раз проверил температуру — лоб был мокрым и горячим, но, по ощущениям Лена, жар не повышался. Звонить ребятам из СТАР Лабс, значит, не стоило — непонятно почему, но со своим заплетающимся языком Барри выступал категорически, буквально до слез на глазах против. Лен не мог ему пообещать это вовсе — если состояние Барри будет критическим, он будет вынужден позвонить — не то чтобы ему самому сильно хотелось связываться с этой кучкой нердов, которых он когда-то похищал, но если речь пойдет о жизни Барри... Леонард готов был переступить через себя. А готов он к этому был нечасто. Как только Леонард убрал руку от Барри, тот зарылся лицом в подушку и долго и протяжно вздохнул, а после его тело как-то разом, в одно мгновение, обмякло, и напряженность осталась только на его лице — залегла в межбровную морщинку и спряталась между плотно сомкнутых губ. С минуту Леонард наблюдал за заснувшим Барри, замечая, как и его самого все больше отпускало. Собственные мышцы тела расслаблялись. С самого звонка Барри он весь был как натянутая струна, мозг работал на всю катушку, и Лен был готов ко всему — драться, шевелить извилинами или и то, и другое. А теперь... он мог выдохнуть. Они были в относительной безопасности. Руки и ноги стали медленно, но верно наливаться тяжестью. Лен почувствовал, как устала за время в пути спина, а стопам стало тесно в ботинках. В висках пульсировала кровь после выброса адреналина, но в этот раз было не до удовольствия. Никакого кайфа сегодня — слишком много неизвестных, слишком мало планирования, и Барри было по-прежнему нехорошо. И к слову о Барри... Лен еще раз окинул взглядом его, скукожившегося на кровати, словно он старался свернуться клубком и занять как можно меньше места. Они даже не были любовниками, уж точно не были друзьями, хоть и статус просто врагов переросли уже давно, а Лен все равно сорвался с места, как мальчик по вызову, но разве Барри не сделал бы то же самое для него? Это было чем-то вроде дела чести, только вот неопределенность статуса все равно коробила. Лен вообще ненавидел ярлыки, но сейчас он не отказался бы от одного, потому что собственные реакции напрягали: Леонард никогда не был слишком сострадательным человеком; он мог позаботиться о детях, о Лизе, и Барри не совсем вписывался в этот логический ряд. Хотя, если учесть, что он был похож на совсем зеленого пацана в свои двадцать семь, то определенную логику в том, что сейчас Лен снимал с него сапоги от костюма и накрывал его одеялом, найти было можно. Но Лен не хотел заморачиваться, правда. Он ведь просто собирался выпить пива и посмотреть сраный телевизор! И этого плана стоило придерживаться. Несмотря на усталость, спать не хотелось; по инерции, сердце все еще учащенно билось, а тело было готово драться, если потребуется. После краж Лен тоже не мог подолгу заснуть — в этот раз он украл Барри Аллена. Ну почти что. Так что вместо того, чтобы мерить шагами комнату, он выбрался наружу, осторожно прикрыв за собой дверь. Без Барри он двигался почти бесшумно, незаметно, как тень. Снова стать невидимкой было если не приятно, то точно расслабляюще — человек его склада характера не любил привлекать внимание просто так. Не спеша, не боясь промокнуть под дождем, Лен дошел до своего (фигурально выражаясь) автомобиля, забрал пушку, переложив ее в неприметную спортивную сумку; по дороге остановился у автомата с неоправданно высокими ценами, купил пару чрезмерно сладких батончиков для Барри и воды для них обоих, и возвратился в комнату, в очередной раз проверяя Барри. За то короткое время, пока Лена не было, он разметался по кровати, раскинув руки и ноги. Его бедовая голова съехала с подушки на матрас, и Лену показалось, что под одеялом, в своем плотном костюме он вспрел донельзя. В комнате стояла духота, от которой могла разболеться голова на раз-два. Не оставалось ничего иного, кроме как открыть окно в надежде, что прохладный воздух, пахнувший дождем и мокрым асфальтом, пойдет на пользу (а шею Лена не заклинит за время сна от сквозняка). Лен еще раз окинул взглядом Барри, высунувшего из-под одеяла ногу в красном костюме; материал казался плотным и толстым, и было бы неплохо его снять, но... Барри до хрипа в голосе отказывался от двух вещей: от звонка в СТАР Лабс и от снятия костюма. А Лен был не из той породы мужчин, которые раздевали кого-то против их воли. Ему вообще нужно было перестать думать об этом — он и без того сделал слишком много; не друг, не родственник и не любовник — он не должен был ничего этого делать, напомнил он себе, разуваясь и составляя ботинки около своей кровати. Просто с его чувством перфекционизма было сложно остановиться даже в такой вещи, как забота, за что Лиза на него в детстве часто дулась. А потом и дразнилась, называя «мамочкой-наседкой». Теперь она такого, конечно, не говорила. Ведь Лен, в конечном итоге, перестал спрашивать, надела ли она шапку, потому что, даже когда она ходила без шапки, она не заболевала. Так будет и с Барри — напрасно изводить себя. Их жизнь напоминала детские комиксы, а в них добро всегда побеждало зло, а герой выздоравливал. Стоило лучше озаботиться подготовкой ко сну, иначе тот самый пресловутый перфекционизм не даст уснуть. С некоторой опаской Лен заглянул в ванную комнату, но реальность оказалась лучше ожиданий. Пахло дезинфекцией и дешевым хвойным мылом, которым Лен и умылся, недовольно проводя ладонями по небольшой, но колючей щетине. Когда он доберется до дома, начисто побреется. Он даже рискнул и почистил зубы одноразовой щеткой из упаковки, припрятанной в шкафчике. Но в конечном итоге он все же не пошел спать, а смочил в прохладной воде полотенце и вернулся к Барри, замирая на пороге. Тот вздрагивал во сне всем телом, еле слышно поскуливая. Тихие звуки почти растворялись в шуме дождя, но каждый из них проходился лезвием по сердцу; Лен осторожно подкрался ближе и опустился на край кровати. Барри тут же пнул его во сне, но застыл всем телом, когда Лен прижал холодное мокрое полотенце ко лбу. Повернув его лицом к свету, только в этот момент Леонард заметил мокрые дорожки слез на щеках, дрожащую нижнюю губу и чрезмерный румянец. Нет, так... так Лен точно не мог лечь спать. Барри его беспокоил, как беспокоила Лиза, когда болела; Леонард даже боялся уйти из комнаты, потому что его по пятам преследовали страх смерти Лизы от жара и лихорадки, от того, что она задохнулась или ее сердце остановилось — даже не важна была причина. И сейчас снова накатывало. Лен тяжело выдохнул, не переставая обтирать Барри, но парень хотя бы перестал метаться. Снова обмяк и расслабился, лишь слегка дрожа под руками. Еще раз смочив в раковине полотенце, Лен возвратился, усталым взглядом подмечая, что нездоровый румянец уходил под горловину костюма. Нет, оставаться в нем было нельзя — костюм, кажется, плохо пропускал воздух и не давал телу Барри охладиться. Давно нужно было наплевать на заморочки Барри. Лен отбросил с его тела одеяло и на мгновение остолбенел, впервые за все время замечая, что Барри был все-таки пусть и не хрупким, но худым, поджарым. Раскинувшись на постели, он казался миниатюрнее и слабее, чем когда он бегал по городу, раскидывая преступников по камерам. Чувство, с которым Лен нащупал на костюме скрытую молнию, было похоже на благоговение — с таким же чувством он впервые взял в руки картину, которую мечтал украсть с восемнадцати лет, а добрался до нее только к двадцати двум; замок с тихим звуком пополз вниз, подгоняемый пальцами Леонарда, и расползавшаяся молния открывала невероятно белую, гладкую кожу шеи, ключиц, вздымавшейся грудной клетки. Под костюмом Барри и вправду вспотел — тонкая блестящая вуаль пота и розовые пятна; Лен практически бережно отер все полотенцем, продолжая расстегивать на костюме молнию, пока полы куртки не получилось расправить в стороны, чтобы открыть доступ воздуху. Увиденное заставило Лена остолбенеть. ...маленькая, но переполненная, истекающая молоком грудь? Пару раз оторопело моргнув, чтобы удостовериться, что ему не привиделось, Лен отвернулся, пытаясь проглотить образовавшийся в горле комок. Впервые за долгое время он почувствовал неловкость — он словно вторгся в иной, запретный мир, пусть и под благовидным предлогом. Он уже собирался было застегнуть куртку на Барри обратно и перебраться в свою постель, чтобы сделать вид, будто ничего не было, когда Барри вдруг заворочался, застонал во сне — явно от боли — и, не просыпаясь, вдруг коснулся своей груди, немного сжимая. Та вдруг стрельнула струйкой молока прямо на свитер Лена, и Барри вновь заскулил, мечась по постели. Лен не мог сдвинуться с места. Он даже не заметил, как перевел взгляд с окна на грудь Барри, на влажные опухшие соски с белесыми каплями пролившегося молока, а теперь не мог прекратить смотреть. Только его пальцы на ногах то и дело поджимались, и Лен даже не мог это проконтролировать. Поэтому Барри не хотел звать ребят из СТАР Лабс? Это ведь не было его нормальным состоянием. Именно поэтому он не хотел снимать костюм. Слишком смущающе? Стыдно? Как это случилось? Вопросы каруселью прокручивались в голове у Лена в разных вариациях и формах, но получить ответы сейчас он был не в состоянии. Все, что он мог понять, что это — причина состояния Барри, источник дискомфорта. Даже на неопытный взгляд Лена — не так уж много женской груди, тем более в период лактации, он видел — грудь была болезненно полной. Об этом говорили и попытки Барри во сне коснуться сосков, его метания, попытки поцарапать себя. И Лен должен был позвонить в СТАР Лабс, чтобы те пришли на помощь. Или должен был разбудить Барри и сказать, что они могут справиться. Или загуглить. Или что угодно. Но вместо всего нормального, Лен протянул руку и коснулся подушечкой большого пальца ареолы соска. Того, который выстрелил молоком так, что свитер Лена слегка прилип к животу во влажном месте. И Лен судорожно выдохнул, почувствовав необъяснимую волну жара, хлынувшую внизу живота, пока его палец аккуратно растирал нежную, но припухшую и измученную кожу. Влажную от молока. Подушечкой пальца Лен собрал влагу и, черт побери, слизнул ее. Он даже не ощутил вкуса, но внизу живота, словно тугая пружина, поджалось возбуждение; вдоль позвоночника поползли мурашки, член в штанах медленно, но верно начал твердеть. Блестящим от слюны пальцем Лен снова, чтобы проверить свои реакции, коснулся горошины соска. Под его прикосновениями Барри задрожал всем телом, по-прежнему не просыпаясь, наверное, поэтому Лен осмелел, укладывая на грудь всю пятерню и легонько, на пробу, сжимая. Без всякого труда молоко пролилось, пачкая Лену ладонь. Грудь казалась упругой, но тяжелой; Лен не знал почему, но его мозг ебашило на мельчайшие частицы от одной этой мысли, а член уже так давил на ширинку брюк, что можно было сойти с ума. Но он буквально не мог остановиться, хотя мысленно умолял себя оставить Барри в покое, стереть полотенцем все следы своего преступления и свалить в свою кровать, чтобы тихо подрочить, спуская в руку. Вместо этого он поднес ладонь к лицу, слизывая молоко до последней капли. Только в этот раз он отчетливее ощутил этот вкус, и даже солоноватость собственной кожи ему не могла помешать. Сладковатое. Сливочное. Лен вдруг понял, что тихо застонал, и тут же прикусил изнутри щеку, опуская голову вниз и глядя на собственную ладонь. Ему даже не было стыдно — это как с кражами, ему хотелось еще. Адреналин во второй раз за день долбил все его тело изнутри, и казалось, будто не хватает воздуха. Стоило остановиться прямо сейчас, потому что жадность никого не доводила до добра, но стоило ему снова посмотреть на Барри... ...тот больше не метался по кровати. Он продолжал скулить во сне, но румянец на щеках будто поутих. Но Лену казалось — или хотелось верить — будто то, что молоко выплеснулось, принесло ему облегчение. И это окончательно лишило Лена всякой возможности прекратить — а зачем, если им обоим от этого только лучше? И эта грудь, вся в белесой влаге — ни одна грудь для Леонарда еще не выглядела так маняще. Он полагал себя пансексуалом, возбуждавшимся от характера и яркой личности, а не от физической оболочки. Барри хватало своей пылкости, чтобы стать эротической мечтой Лена, но его тело, выглядевшее вот так, сносило башню настолько, что Лен попросту наклонился и, глядя вблизи, как грудь Барри часто вздымается от дыхания, медленно провел языком по мокрому соску. Барри дернулся. Его руки, лежавшие на кровати, сжимались в кулаки и тут же разжимались, а дыхание участилось. Лен лизнул снова, на пробу, и только он ощутил тот самый сладковатый привкус, как не смог больше контролировать себя: он больше не собирался дразнить себя — вместо этого целиком обхватил губами мягкий нежный сосок и потянул, начиная сосать. Безгранично нежная грудь послушно отдавала молоко, тепло наполнявшее рот. Глаза прикрылись сами собой, руки поддались, опуская тело сверху на Барри, и ладонями Лен крепко стиснул его талию, не позволяя дергаться и метаться. Не хотелось ненароком пролить сладковатое молоко или прикусить деликатную кожу. Лицо Лена горело от мысли, что вторая грудь была совсем не тронутой. Если скосить глаза или слегка повернуться, можно было заметить, что она была настолько полной, что одного прикосновения хватит, чтобы молоко полилось, принося Барри облегчение; между ног невыносимо потянуло, напоминая про сдерживаемое возбуждение, и Лен, поняв, что все границы и барьеры совести давно пали, приподнял бедра, просовывая под себя руку и расстегивая брюки. Но потом, подумав, вскинул руку. Не прекращая сосать, он прихватил пальцами сосок другой груди и сжал. То, как теплая жидкость заливала руку, было отдельным видом искусства. Мокрой рукой Лен обхватил себя, проводя ладонью по стволу. Член мгновенно запульсировал в крепкой хватке, и Лен застонал, плотно сжимая губы, чтобы не кончить. И в этот момент Барри наверху вскрикнул, будто бы от боли — Лен слишком сильно, слишком неаккуратно прихватил кожу губами. Он мгновенно отстранился, вскидывая взгляд наверх и замирая — совсем не спящий Барри смотрел на него слезившимися глазами, то и дело нервно и шумно сглатывая. Кажется, он не спал уже некоторое время — глупо было бы ожидать иного, но Лену настолько застило разум, что он даже не заметил, как тело Барри под его весом напряглось, как он схватился руками за простыни, а теперь глазел и не мог ничего сказать преступнику, который сосал молоко из его груди, дроча на сладковатый привкус во рту и горячее тело под ним. — Ч-что ты делаешь? Хороший вопрос. Лен усмехнулся и нарочно прошелся щетиной по груди, задевая сосок. Молока в нем уже не осталось — Лен сжимал его, чувствуя, как она опустела, пока Барри беззвучно раскрывал рот и царапал короткими ногтями простыню на матрасе. Его румянец теперь совсем не выглядел болезненным, как и блеск в глазах — они были такими от смущения, шальными. И, может, капельку от чувства унижения. Да, точно. Унижение. Именно поэтому он схватился за плечи Лена, пытаясь оттолкнуть, все прекратить. Но он был слишком слаб, и желания сопротивляться в нем было всего-ничего. Лен провел ладонью от солнечного сплетения Барри до низа его живота, и парня почти что выгнуло в спине, но тело Лена все еще не давало ему этого сделать. Значит, Барри хотел, но все еще цеплялся за социальные конструкты приличия, которые Лен подвинул в сторону. — Я забочусь о тебе, Барри. Видишь? — Лен нарочито бережно, деликатно обвел подушечкой пальца сосок еще полной груди. Она на ощупь была горячей донельзя, будто была готова взорваться от наполненности. — Прекрати, — пролепетал Барри. Лен закатил глаза, а после назло наклонился, вбирая сосок в рот. Никаких усилий не потребовалось, чтобы молоко снова полилось в рот. Лен засосал, причмокивая, и не глядя нашарил руку заскулившего Барри, притягивая ее к себе и укладывая на член. Ладонь нерешительно, слабо обернулась вокруг ствола, но Лен положил собственную руку поверх, сжимая крепче, и принялся двигать бедрами. Сухая горячая ладонь от предэякулята быстро сделалась липковатой. Барри уже беспрестанно стонал, но Лен еле его слышал из-за шума крови в ушах, похожего на шум дождя за окном. В этот момент прекрасно было все: вкус на языке, ладонь Барри на члене и сам Барри — с челкой, прилипшей ко лбу, с распахнутыми губами, весь розовый и горящий. Лен чувствовал, как внизу живота все многообещающе стягивало, и до пика оставалось совсем немного. Один шаг до пропасти. И этот шаг вдруг сделал Барри — вторая его рука вдруг легла на затылок Лену, не позволяя отстраниться от груди, все тело Барри на мгновение задрожало, мелкая молния куснула пальцы Лена, и он кончил, содрогаясь всем телом. Сперма брызнула в ладонь Барри, и он будто бы удивленно выдохнул; Леонард выпустил изо рта сосок и свалился на Барри, пряча лицо у него в мокрой шее, пока тело все еще дрожало после оргазма. Лен облизнул губы, собирая последние капли молока. Абсолютно без сил, он скатился вбок, выпуская Барри из-под себя; тот не шелохнулся, только лежал и рассматривал свою испачканную руку. — Я сыт, Барри. Что насчет тебя? — усмехнулся Лен, продолжая глядеть за смущением и непониманием, написанными на лице парня. Тот с вопросом в глазах посмотрел в ответ. После оргазма тело казалось невесомым, но соблазн был слишком велик, чтобы пересилить себя; Лен обхватил руку Барри за запястье и поднес ко рту спидстера. Барри его понял без слов. Пряча глаза, он нерешительно коснулся языком ладони, но стоило только начать, как его интерес стал слишком заметен. Поняв, что после всего, что случилось, сдерживаться было ни к чему, под пристальным взглядом Лена Барри принялся начисто вылизывать ладонь, собирая языком сперму. — Не забудь между пальцев, — почти что невинно протянул Лен, с удовольствием наблюдая, как, несмотря на все смущение, Барри послушно прошелся языком между пальцев и в конце концов шумно сглотнул. Некоторое время после этого они лежали, слушая стихающий шум дождя и улавливая звуки шагов жителей мотеля. Барри поднялся первым. Вытянувшись в полный рост, он казался не таким беззащитным, как когда он лежал на спине, мучаясь от лихорадки, и теперь Лен не чувствовал себя хозяином положения. Но ровно до того момента, пока Барри не спросил: — У меня это... продлится еще несколько дней. Ты можешь..? — вопрос повис в воздухе, но предложение даже не стоило заканчивать. Все было ясно без лишних слов, особенно когда пальцы Барри неосознанно потянулись к груди, но в последний момент он сложил руки, прикрываясь. Лен расплылся в улыбке, напоминавшей оскал. Наверное, впервые за свою жизнь он был настолько рад смене планов: полный желудок, пустые яйца и порнографическое шоу в живую — это было похоже на счастье.