А ты боишься?

      — Дзюнпей, ты боишься щекотки?       Стук баскетбольного мяча о гладкую поверхность пола громом раздался в тишине зала. Ну, не совсем в тишине. Возмущённое сопение Дзюнпея «набирало обороты».       Киёши всегда задавал странные вопросы. Всегда видел то, что не замечали другие. Нелепый, необычный, непонятный — в Теппее собралось много «не», которые, отнюдь, не были его недостатками. Просто были тем, что всегда притягивало к нему людей вместе с искренней улыбкой.       — Вот нашёл, что спросить, — проворчал Хьюга, поднимая мяч и прижимая его к груди, словно это могло защитить его от вздумавшего неожиданно пощекотать его Теппея — а так будет, Хьюга в этом не сомневался.       — Ладно-ладно, не делай такой угрожающий вид, — рассмеялся Киёши, подбираясь ближе к подозрительно косящемуся на него парню.       — А то я тебя не знаю, — фыркнул Дзюнпей, поправляя одной рукой очки на носу. — Обязательно же сам проверишь, боюсь или нет, несмотря на то, что я тебе отвечу.       — Я легонько, — Теппей встал у него за спиной, и от ощущения его рядом у Хьюги перехватило дыхание. Как в первый раз — но так было всегда.       И пусть прошлой ночью Киёши жадно целовал его шею, которую он сегодня изо всех сил старался скрыть воротом рубашки, чтобы не видно было следов — всё равно от того места, где кожи коснулось тёплое дыхание, разбежались мурашки. И ласковое, хриплое «Киёши» из губ Хьюги снова прозвучало с необыкновенными любящими нотками, предназначавшимися только одному человеку.       Губы Теппея скользили по шее Дзюнпея, а его горячий язык тоже касался гладкой кожи, действительно чуточку щекоча.       — Не боишься, — тихо проговорил Теппей, пряча улыбку в чёрных колючих волосах Хьюги.       — Это не щекотка, дурак, — смущённо пробурчал тот, чувствуя, как щёки покрываются предательским румянцем. Снова как в первый раз. — Ну а ты боишься?       Киёши молчал, только обнял Дзюнпея за талию, притянув его к себе. И неважно, что в зал могли зайти в любой момент, а Хьюга спрашивал его только о щекотке — этот вопрос окутал его, цепкими лапками бередя что-то в душе.       Он боится. Боится очень многого. Боится какой-нибудь из будущих игр, в которой его нога всё-таки откажет ему. Боится, что не сможет защитить тех, кто верит ему. Боится увидеть за стеклами очков Дзюнпея только колючее равнодушие в его глазах. Под маской доброго и лёгкого парня всё-таки скрывается ужасный трус.       Тычок кулаком в бок вывел Теппея из этого подобия транса, и он удивлённо уставился на Хьюгу, каким-то образом умудрившегося развернуться к нему лицом.       — Я тебя про щекотку спрашивал, балда, — кажется, что от Дзюнпея искорки отлетали — как всегда, когда он злился — но под напускным раздражением виднелось беспокойство.       «Почувствовал всё-таки», — улыбнулся Теппей, в который раз понимая, что этот вспыльчивый парень видит его насквозь.       — Нет, не боюсь, — весело засмеявшись, он сжал Хьюгу в объятиях, словно мягкую игрушку, не обращая внимания на недовольные поначалу вопли.       Говорил он не только про щекотку, на которую ему действительно было всё равно. Ведь когда рядом есть любимый человек, все страхи теряют свою силу.