Дорога на Капую

Капуя была обречена. Герцог Валентино знал об этом, как только отец показал копию секретного договора, подписанного испанским и французским королями. Длинноносый Людовик Двенадцатый и узкогубый Фердинанд Второй сумели договориться. Они поделили чужое королевство, владения Неаполя, без лишних церемоний и пиетета, никто и не вспомнил, что несчастный Федериго Арагонский приходится родственником им обоим. Франция наложила руку на просоленный беспечный Неаполь и цветущий ласковый Абруцци. Испания выбрала богатую Калабрию и набожную Апулию. Кому какое дело, что думают об этом итальянцы? Внимательно перечитав договор, Чезаре Борджиа свернул его и отдал отцу. В то лето римские дни были особо душными, ночью дышалось чуть легче. Окна были распахнуты, и дрожащие огни свечей словно предвещали несчастье. Чезаре просыпался только к вечеру; он знал, что в приемной его проклинают послы и купцы, но первыми, кто входил в кабинет, были солдаты. Планы отца были просты — объявить Федериго Арагонского вне закона за преступный заговор с турецким нехристем-султаном. Это сразу развязало бы руки как французам, так и испанцам, жадным до богатых беззаботных итальянских земель. Это позволило бы самому Чезаре встать щитом между интересами новых хозяев Италии и заодно урвать свое. Он — испанец по крови под французскими флагами. Все ради его мечты, ради его собственного герцогства Романья, — ценой мук и смерти обреченной Капуи. Когда Чезаре закрыл двери, покидая покои отца, пламя свечей взметнулось и погасло. Душный июль пал на землю, как тяжелый плащ. Восемь тысяч пехотинцев, две тысячи всадников — по выжженной, обезумевшей от жары тосканской долине. Надень доспех, и через полчаса на нем можно жарить яичницу. Французы, немцы, швейцарцы, итальянцы — на все лады проклинающие беспощадное солнце. Среди многоголосья, бряцанья пик и шпор, незнакомых песен и запахов вареной фасоли Чезаре Борджиа чувствовал себя потерявшимся в библейском Вавилоне. Это и был сущий Вавилон, место всех пороков; только летом тысяча пятьсот первого года город грехов не ждал Божьего возмездия, а нес его непокорным сам. Триста всадников, из которых состоял весь боевой отряд сына Папы Римского, — лишь малая толика для армии французов. Но Людовик, кузен Луи, как просил называть себя король, хотел видеть, как герцог Валентино выполняет свой долг вассала и верноподданного. Подчиняться герцог Валентино должен был графу д`Обиньи, и Чезаре не видел причин оспаривать приказ кузена Луи. «Этого не повторится, когда в моих руках будет Романья», — вот о чем должен был думать Чезаре. Но он не думал. Он отрешенно наблюдал, будто со стороны, как чужая армия змеей вьется по старой пыльной дороге, которую прокладывали еще древние римляне. Как лазурь французских флагов выцветает и тускнеет под невыносимо ярким итальянским небом. Как солдаты, болтая на варварской смеси немецкого и швейцарского, сворачивают головы курам на крестьянских подворьях и задирают юбки не успевших спрятаться девок. А потом отряд снова двигался с места, и Чезаре не оглядывался на, чтобы посмотреть, как весело и ярко пылают соломенные крыши. Он видел такое не раз: не так уж много времени прошло с тех пор, когда Чезаре точно так же ехал среди французских солдат — заложником, а не князем. Впрочем, разница небольшая. Моя Романья, напоминал сам себе Чезаре, не глядя на раздувшиеся по жаре трупы на ветвях олив. Флаг, который французы выставили в знак переговоров, осажденные снесли первым же пушечным выстрелом. Вителоццо Вителли — он стоял рядом с Чезаре — только засмеялся. Чезаре знал, почему: именно на это Вителли и рассчитывал. В крепости Капуи засел его старый враг — человек, приказавший повесить его брата Паоло, и теперь Вителли готовился отомстить. И отомстить страшно. Неповоротливые, чудовищные, безжалостные пушки знаменитой артиллерии Вителли уже поднимали жерла к старинным стенам, словно разевая пасти, чтобы разорвать и поглотить Капую целиком. В войне французов против испанцев почему-то умирали итальянцы. Мигель де Корелла произнес что-то по-испански, Чезаре не расслышал, что именно. Но знакомый кастильский говор был глотком свежей воды среди июльского зноя, грохота пушек и запаха раздавленных персиков. Они стояли посреди персикового сада, Чезаре поднял глаза, чтобы увидеть, как качаются на ветвях розовеющие плоды. «Моя Романья», — подумал Чезаре по-испански. Как всегда, по-испански.