В трех шагах от отчаяния, в двух шагах до любви

      Слабый огонек стройной, чуть покосившейся от жара свечи, дрожащий пару немыслимо коротких месяцев, наконец, окончательно погас, отпустив к потолку седые нити дыма. На мир опустился чернильный, колкий мрак, второй кожей опутав несопротивляющееся тело, замершее в томительном ожидании, предвкушении несбыточного чуда. Тихо шуршит от порыва ветра гирлянда из тысячи разноцветных журавликов, знаменуя конец цветущей юности, открывая стеклянные двери в мир несправедливости и грусти, где отныне и до самого конца, связанный по рукам и ногам, до тех пор, пока собственная свеча не блеснет в последней ночи, посмеявшись над склонившимися над ней печальными лицами. Теперь так будет всегда.       Последние слова отца было уже не разобрать. Отведенные ему часы он провел в бреду и лихорадке. Все говорил о чем-то своем, отдаленном и никому непонятном, дорогом и бережно сохраненном в его окостеневшем сердце, беспрестанно шептал себе под нос вещи, будоражащие его воспаленный приближающейся смертью рассудок. Хотелось конкретики и смысла, чтобы понять и разделить память, поставив навечно клеймо на сердце, но из тех кривых обрывков фраз было невозможно составить хотя бы одно нормальное предложение, вырвать хотя бы одну четкую мысль, обрести хотя бы одно понятное воспоминание. Бледные губы иссохли и растрескались, закатились когда-то ясные карие глаза, белоснежное лицо стянула последняя судорога, исказив его то ли в муке, то ли в блаженстве. Он умер, так и не осознав, что умирает. Чонгук до конца не мог поверить в происходящее, пока отец не испустил последний выдох. Он так и остался стоять, парализованный ужасом, разбитый реальностью, сжимая в руках недавно сделанного журавлика и врученные отцом четки.       Мать упала на колени, не справившись с ударом, позвала по знакомому имени, пригладила лысую голову, плотно обтянутую почти прозрачной кожей, обогнула остро выступающие скулы кончиком пальца, слегка дотронулась до изгиба синеватых губ, окончательно убедившись, что это — конец. Минуту она не двигалась, похоже, даже не дышала, а затем отдалась пучине отчаяния, которое так давно обхаживало их дом, скрипя половицами. Она прижалась к кровати, комкая постеленное белье и роняя горькие слезы, продолжая взывать к любимому имени, тщетно надеясь вырвать его владельца из мира вечных снов. Постепенно осознание сжало руки, перекрыло горло, помутило разум. С каждым разом ее голос становился все тише, а имя не четче, пока не угасло совсем.       Чонгук так и остался стоять в стороне, опираясь на стену, придерживаясь за тумбочку, чтобы не упасть. Глаза его были полны слез, а душа опустошена. Он смотрел на несчастную мать и мертвого отца, никак не в силах принять, что такова реальность, что он действительно ушел. Перед глазами стояли совсем недавние разговоры, встречи, его улыбка и вера, что он все-все переживет. Когда ему огласили диагноз, он был крепок, неукротим, бесстрашен и силен. Тогда за обеденным столом он храбрился и обещал, что не даст болезни себя уничтожить. Его слова звучали твердо, голос был непоколебим, поэтому Чон подавил в себе жалость, а услышав из душа стон, смиренно прошел мимо, чувствуя, что резная маска бессмертия на отце только ради него и матери.       Официально в этот день мир Чонгука остановился, так и не восстановил свой привычный ход через неделю, через месяц, через год. День прощания слишком ярко отпечатался в памяти. Лицо отца в последний миг земной жизни несмываемыми чернилами было нанесено на сердце. Чон не хотел сохранять в груди так много боли, не хотел так раздувать свою утрату, отдавая прошлому больше, чем настоящему. Но остановившийся мир, стагнация и коридор с закрытыми дверьми, подталкивают обратно. Туда, где горит покосившаяся свеча, звучит слабое бормотание, а мать сжимает в руках белый платок, забывая им вытирать льющиеся по впалым щекам слезы. Может именно поэтому Чонгук так отчаянно ударился в легкую атлетику, желая превозмочь эту остановку и заставить все вернуться на круги своя. Нарезая круги по школьному полю, чувствуя ветер и свою свободу, ощущая кожей простое знание — я жив, значит, все впереди. Но беговая дорожка не кончалась, как и бушующий в сердце ураган, ищущий выход из сосуда скорби, замерший в том проклятом дне, когда цветная гирлянда из тысячи журавликов в очередной раз не смогла исполнить чье-то желание.       Вторник. До школы еще почти час. Чонгук делает пару маленьких глотков и убирает бутылку назад в сумку. Сегодня его утренняя пробежка по парку немного затянулась. Обычно он заканчивает куда раньше, но на этот раз пробежал несколько лишних кругов, задумавшись о чем-то своем, как обычно незначительном. Ему необходимо поскорее вернуться домой, принять душ и поторопиться на занятия. В последнее время Чон зачастил опаздывать и уже снискал немилость преподавателей, которые поощряют его рвение к спорту, но переживают о надвигающихся экзаменах, которым предстоит решить его судьбу. А вот Чонгук не переживает. Особенно, когда наматывает бесчисленные круги в парке у дома, срастаясь с музыкой в наушниках и ветром.       Чон переключает песню в новеньком плеере, разминает плечи и вновь бежит. Однако на этот раз уже не один. Он уже давно заметил пятно, преследующее его на утренней пробежке. Совершенно ничего удивительного, обыденная реальность для красивого и спортивного парня-старшеклассника, который так и не обзавелся девушкой. Чонгук свыкся с тем, что его постоянно кто-то преследует с самыми различными целями. Чаще, конечно же, это безумные фанатки, у которых тысячи его фотографий хранятся на карте памяти телефона, но бывают и исключения. Вот этот очень симпатичный парень с фотоаппаратом в руках и улыбкой подхалима точно преследует его с какой-то другой целью, которая Чону абсолютно неинтересна. Но парень догоняет, упорствует жутко, выбивается из сил. Поэтому Чонгук в знак уважения вынимает один наушник.       — Что надо? — резко спрашивает он, чуть замедляясь, позволяя незнакомцу поравняться с собой.       — Привет, Чонгук! Меня зовут Ким Тэхен! Ты, наверное, меня не знаешь, но я в нашей школьной газете состою и….       — Давай ближе к делу, у меня есть еще дела.       — А! Тогда может, присядем? Так будет проще, — чуть задыхаясь, просит парень.       — Нет, у меня пробежка.       — Хорошо, хорошо.… Как насчет поделиться мыслями о предстоящем соревновании? В прошлом году ты почти выиграл золото! В этот раз ты ведь собираешься потеснить Минхёка?       — Не знаю.       — Что? — удивляется Ким, давясь вопросом.       — Я об этом еще не думал, — честно признается Чонгук. — Я просто побегу, как обычно.       — Вот так, а не хочешь ли дать мне интервью для школьной газеты? Но в более спокойной обстановке, — похоже, что Тэхен переоценил свои спортивные навыки: брать интервью на бегу — точно не его стезя.       — Нет, не хочу.       — Многим было бы интересно узнать о тебе что-нибудь!       — Да, и мне тоже.       Тэхен явно обескуражен чистосердечным признанием. Он постепенно отстает, а потом и вовсе перестает преследовать Чона, останавливаясь и сгибаясь от усталости, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Чонгук расслабляется, когда остается один. Надоел ему уже до отвращения этот журналистский кружок, который с завидным постоянством объявляет на него охоту, чтобы получить какую-то эксклюзивную информацию. И так ясно, что спортивные навыки Чона никому не интересны, фанаток в нем интересует совсем другое. Для него все это — бесполезная трата драгоценного времени, которой живут люди, обожающие тешить свое изголодавшееся самолюбие всевозможными глупостями.       Дома уже везде горит свет. У двери сильно пахнет тостами и свежезаваренным кофе. Чонгук только открывает тяжелую стальную дверь, как слышит быстрые шаги. В прихожую врывается мама в своем любимом розовом халате и мягких тапочках на оттенок темнее. Ее лицо омрачает беспокойство, которое давно стало неотъемлемой его частью. Как бы Чон ни пытался сгладить эти угрюмые черты, избавив маму от лишних тревог, после смерти отца с ее лица не сходит вуаль тоски и скорби, беспокойства и грусти. Временами она пыталась храбриться, говорить, что пережила свое горе и, предав отца земле, начала новый этап жизни, однако по ней видно, что никому ничего она не отдала, сложила все в себе, спрессовала и отдалась непрерывным терзаниям.       — Ты снова встал так рано…       — Нормально. У меня пробежка.       — Кажется, ты совсем не высыпаешься, — уже обеспокоенно говорит мать, складывая руки на груди. — Чонгук, ты ведь не перетруждаешься?       — Нет. Я просто бегаю по утрам. Какие тут могут быть проблемы?       Чон и сам не замечает, как повышает голос. Он не слышит раздражения в своих словах, не чувствует, что вкладывает в них много отрицательных, запретных чувств, поэтому и не понимает, почему мама так сжимается и нервно покусывает бледные губы. Они совсем друг друга не понимают. Чонгук давно это заметил. Еще когда был жив отец. Пока он лежал в больнице, а они сидели за одним столом, напротив друг друга ощущая, как между ними выкладываются мозаикой галактики, разрывая кровные связи и оставляя болезненную пустоту. Им просто не о чем друг с другом говорить. Да и Чону на самом деле не хочется, ведь все, о чем может думать эта женщина — бездыханное тело где-то на кладбище или оставленное им добро. Иных тем нет. Она зациклена на нем, как Чонгук зациклен на том дне. Вроде бы много общего, а все равно никаких точек соприкосновения: Чону тошно делиться с кем-то своей болью, а ей бы только повод дать.       В душе под струей в меру прохладной воды становится легче думать. Чонгук успокаивается и больше не хочет злиться. Но всякий раз, как к нему лезут с этим лживым беспокойством, ему хочется вывернуться наизнанку. Не заживают такие раны быстро. Не помогут слова «все будет хорошо». Не станет легче от «он в лучшем мире». Не подбодрит похлопывание и предложение порыдать в чью-нибудь жилетку. Чонгуку больно. И он хочет иметь право испытывать эту боль без чужого вмешательства и надоедливых вопросов о самочувствии и настроении. Почему люди не могут просто оставить его в покое и дать возможность свыкнуться с тем, что все смертны, особенно те, кого ты сильно-сильно любишь? Почему надо объяснять каждому сочувствующему, что скорбь и сопереживание к черту Чону не уперлось: и без них тяжело на сердце. Почему все люди думают, что они одни такие уникальные и эмпатичные? Что-то у кровати отца их было не видать, когда он ходил под себя, бредил и стенал от невыносимой боли.       Чонгук вздыхает, чувствуя, как нарастает в груди неконтролируемая злоба вперемешку с горечью и терпкой грустью. Надо чем-нибудь отвлечься. Надо чем-нибудь себя занять. Надо найти место, куда можно будет отпустить душу, где больше не придется лгать. Пока такого места нет. Только нежно-голубой кафель ванной и дорожка, ограниченная белыми полосами, зацикленная и непрерывная. Хоть чему-то в этом мире не придется заканчиваться.       После уроков Чон быстро собирает вещи в рюкзак, игнорируя все девичьи заманчивые предложения, легко прощается с говорливыми друзьями, отказываясь от досуга в караоке или кино, и бредет в пропахшую потом раздевалку, где облачается в любимый черный спортивный костюм. Под ухом опять жужжат какие-то почитатели, но Чонгук не обращает внимания, затыкая уши наушниками. Чону нравится стадион по одной очень простой причине: на нем его никто не дергает. Это абсолютно безопасная зона, в которой он может целиком отдаться бегу, позабыв обо всем. Все фанатки и желающие стать частью жизни Чонгука остаются на трибунах, временами скандируют мотивирующие кричалки, но чаще делают видео и фотографии, которые потом гуляют по сети, невообразимыми образами находя Чона. Но они не лезут. Не пытаются коснуться или завести разговор, потому что где-то рядом ходит злой и строгий тренер, прихрамывающий и размахивающий мечом для кендо. Именно благодаря составленным им сводом правил на стадионе воспрещается донимать спортсменов.       Чонгук занимается до самого вечера. Сначала бегает в гордом одиночестве, потом разминается с ребятами из клуба легкой атлетики, затем слушает наставления тренера, выполняет им составленный комплекс упражнений, а затем бегает уже по собственной инициативе (несмотря на протесты самого тренера). Только когда мышцы начинают ныть, легкие гудеть, а ноги напоминать вату, Чон останавливается, немного отдыхает и идет на последние пять кругов. К этому времени на стадионе практически не остается фанаток, да и вообще людей. Спокойно, тихо, идеально. Как любит Чонгук. Чон останавливается, разводя руки в стороны, и дышит полной грудью. Тренировка закончена.       Пройдя немного, он вынимает наушники и утирает выступивший пот рукавом со лба и шеи. От формы уже начинает неприятно пахнуть, самое время ее постирать, решает Чонгук, когда замечает у трибун человеческую фигуру, явно дожидающуюся его одного.       — Хорошо поработал! — хвалит незнакомец. — Держи!       Прежде чем Чон успевает что-то понять, незнакомец в него запускает каким-то предметом. Благо рефлексы у Чонгука развиты потрясающе (не зря столько лет отдал спорту), поэтому он легко ловит летящий в него увесистый предмет. Только он хочет кинуть его обратно, чтобы отомстить, как понимает, что предмет — бутылка. Обыкновенная вода. Холодная и еще запечатанная. Чон недоверчиво поглядывает то на презент, то на незнакомца, который подходит все ближе, вырываясь из темноты трибун в свет стадиона. Чонгук ожидал кого угодно, но только не забавно выглядящего парня со щеками в глупых квадратных очках. Какой-то заплутавший школьник не представляющий собой никакой угрозы, классифицирует его, откручивая крышку и пригубливая бутылку.       — Ты мой очередной фанат? — прямо спрашивает Чонгук, утирая губы.       — Я? Ну, почти…       — Может, ты из школьной газеты? Я интервью не даю.       — Не, точно не оттуда.       — Выглядит так, словно ты лжешь.       Парень улыбается. Странновато (если не жутковато). Но Чон не чувствует опасности. Это просто какой-то в меру странный школьник, прямо, как и Чонгук. Даже можно сказать, что он хороший, ведь так добродушно предложил Чону холодненькой водички после столь утомительной тренировки. Однако все это не делает парня менее подозрительным. Тут есть какой-то подвох. С чего бы ему делиться водой? Да и с какой стати караулить Чонгука на стадионе? Что ему надо? Что он замышляет? Дело нечисто скажет любой.       — В этом году ты точно обойдешь Минхека, — уверенно проговаривает парень. — Я слышал, что ты улучшил свой результат. К тому же в этом году ты не поранишься прямо перед соревнованиями?       Чонгук едва челюсть не роняет. Во-первых, откуда этот парень знает о том, что он улучшил свой результат? И, во-вторых, как он узнал о происшествии в прошлом году, которое не дало Чону взять золото? Такой информацией владеет отнюдь не каждый школьник. Вообще об этом известно только в секции легкой атлетики. Неужели это какой-то вдумчивый и реально заинтересованный в беге начинающий журналист? Чон самую малость восхищен.       — Я просто побегу, как обычно, может, и смогу, — развязно отвечает Чон, упорно выпячивая свое равнодушие.       — Значит, в этот раз точно победишь! — воодушевленно отзывается парень. — Я обязательно приду посмотреть.       — Ладно, кто ты? — сдается Чон.       — Пак Чимин, приятно познакомиться.       — Я не об этом: ты мой сумасшедший фанат или очередная ищейка кружка писак?       — Значит, есть только два варианта? — загадочно улыбаясь, уточняет Чимин. — Прости, уже поздно, мне пора домой. Удачи!       Прежде чем Чонгук успевает что-то сказать, парень исчезает из поля зрения, быстро вышагивая в сторону выхода. Чон еще немного терзается различными вопросами, строит самые безумные предположения, а потом забивает. К чему все это? Лишние мысли никогда не приводят к победе, только путь делают тернистей и опасней. Это всего лишь странный школьник. Скорее всего, внимательный фанат. Пак Чимин, значит. Чонгук не планировал, но запоминает: и броское имя, и щеки, и странно горящие глаза за толстыми стеклами.       На следующий день Чонгук, как только выходит на стадион, сразу замечает своего новоиспеченного знакомого. Чимин сидит в первом ряду. Все такой же щекастый, улыбчивый и очкастый. В качестве приветствия он машет Чону, а тот игнорирует. Будет он еще с фанатом носиться: привыкнет еще, потом не оторвать будет. Во время тренировки Чонгук совершенно забывает о нем. А после трибуны оказываются пусты. Чон даже удивляется и немного расстраивается. Он был почти уверен в том, что парень останется его сторожить.       В четверг утром Чонгук случайно натыкается в раздевалке на запыхавшегося Ким Тэхена. Отличный шанс, чтобы разузнать, кто такой Пак Чимин и является ли он частью противного кружка. Тэхен над вопросом долго думает, морщится, размышляет. Спустя почти пять минут напряженной интеллектуальной деятельности выдает свое: «Кажется, таких у нас нет», — но доверия размазанный ответ не вызывает. Неужели прикрывает? Или же Чимин никак не связан с этим кружком…       И вновь он приходит на тренировку. Сидит все так же в первом ряду. Во время перерыва Чон, несмотря на то, что не хочет, упирается в него жадно взглядом. Чимин улыбается в ответ и опять машет. Чонгук проклинает все на свете, но наступает на свою раздутую гордость и жажду одиночества, и вышагивает к Паку, наблюдая за тем, как все шире становится его улыбка.       — Привет, Чонгук, — мило здоровается Чимин, чуть наклоняя голову в бок.       — Зачем ты приходишь?       — Конечно же, на тебя посмотреть.       — Чего? — натурально возмущается Чон, кривясь. — В каком смысле?       — Ты выглядишь очень круто, когда бегаешь, — объясняет Чимин. — Глядя на тебя мне тоже хочется сорваться с места и побежать.       — Так почему нет? Стадион общий. Берешь и бежишь.       Пак заливается звонким смехом, прикрывая ладошкой рот. «Какие у него странные пальцы», — думает про себя Чонгук, разглядывая полные руки, словно набухшие в областях суставов. Но сам Чимин довольно мил, решает минутой позже Чон, охватывая взглядом не только руки. Ему идут его щеки, залитые легким румянцем. У него красивые и мягкие губы нежно-розового цвета. Очень узкие, но вместе с тем проникновенно глядящие карие глаза, в которых тлеет пламя неизвестной природы, манящее Чонгука своим огнем. Что-то в этом парне есть притягательное. Кажется, он не особо красив, но все же взгляд сложно оторвать. Он обаятельный. Особенно когда так заразительно смеется. Чон еще пытается его в чем-то подозревать и относиться к нему настороженно, но не может. Этот парень слишком незатейливый и открытый. По нему не скажешь, что он хранит в себе какую-то жуткую тайну.       — Как насчет маленького соревнования? — интересуется Чон. — Кто победит на стометровке, того угостит проигравший в каком-нибудь ресторанчике. Например, в том, что на углу.       — А, где подают шашлык?       — Да, верно, — кивает Чон. — Ну, так что?       — От соревнования откажусь: не мне с тобой тягаться, а вот насчет ресторана... Может, составишь мне компанию после тренировки?       — Что? Серьезно? — не верит Чонгук, широко улыбаясь. — Мы с тобой знакомы всего ничего, а ты уже готов на меня так потратиться?       — Ну, это отличное место, чтобы узнать друг друга получше, разве нет? Раз предлагаю, значит, в средствах не так ограничен. Но я не настаиваю, если что.       Давненько Чонгука никто не звал в ресторан просто так, чтобы поесть и познакомиться. Чимин все еще чуть-чуть подозрителен, но Чон не против испытать на себе, что же он скрывает. К тому же дома опять мама, опять разговоры об отце, приевшийся рис или лапша и тоска. Чонгуку осточертел этот незыблемый сценарий, установленный свыше трагедией годичной давности. Пусть хотя бы этот вечер он проведет вне чрева грусти и скорби, которых и без того много в его обычной жизни.       — Только счет пополам, — говорит Чон, возвращаясь на стадион. — Я в спонсорах не нуждаюсь!       Чимин провожает его невероятно красивой улыбкой. Так плохие люди улыбаться не могут. Чонгук уверен.       После тренировки Чимин действительно остается Чонгука ждать. Даже несмотря на то, что Чону приходится задержаться из-за очереди в душевую. Когда он выходит, Чимин все так же спокойно сидит на трибуне, вглядываясь вдаль. Пак выглядит так умиротворенно, но с тем увлеченно, что Чонгуку становится неловко его тревожить.       — Ты уже все? — вдруг спрашивает Чимин, поворачиваясь.       — Да, можем идти.       При близком рассмотрении оказывается, что Чимин ниже. Чон об этом не задумывался, но парень оказывается не только ниже, но и компактней: у него уже плечи, меньше грудная клетка, тонкая талия. И все же у него есть щеки. Забавное сочетание. Чонгук издает тихий смешок.       — Ты в средней школе? — смело предполагает Чон, продолжая рассматривать парня.       — Нет, я в выпускном классе.       — Шутишь? Ты, что ли, меня старше? — совершенно не веря Чимину, смеется Чонгук.       — Да, — не обращая внимания на смех, отвечает Пак. — Можешь звать меня хеном. Больше смеяться Чонгуку не хочется. Неужели действительно этот парень выпускник? Так еще и старше! У Чона есть знакомый выпускник по имени Чон Хосок. Вот по нему сразу видно, что он старше. Да и держится он иначе. В нем чувствуется это старшинство. Глядя на Хосока, Чонгук прямо хочет чему-то у него научиться, чувствуя, что хен превосходит его в знаниях. Но этот Чимин… Он слишком прост, обычен и невинен! Да быть не может, чтобы он был старше. Точно обманывает. Чонгук вдруг понимает, что не видел Чимина в школе. Вот вопиющее доказательство его лжи.       — Что-то я тебя не видел в школе, — переходит в атаку Чонгук. — Хотя у меня довольно много знакомых.       — А, я в другой школе учусь, — отвечает Чимин, поправляя волосы быстрым движением.       — Ты, что ли, шпион? Может, Минхеку всю информацию сливаешь?       Чонгук понимает, что говорит полную чушь. О какой еще такой секретной информации идет речь? Глупость. Всего лишь попытка вывести на чистую воду и откровение.       — Вовсе нет, — спокойно парирует Пак. — Да и что там я могу рассказать. Не думаю, что Минхеку будет интересно слушать, как ты круто выглядишь, когда бегаешь.       — А откуда у выпускника столько свободного времени? — продолжает напирать Чон, желая прижать Чимина к стенке.       — Я очень способный, — уклончиво отвечает старший. — Такое чувство, что ты меня в чем-то подозреваешь, я прав?       — Я все пытаюсь выяснить, кто ты: фанат, журналист… Мне это не дает покоя.       — Если я назовусь твоим фанатом, ты не откажешься от похода со мной в ресторан?       — Если после этого я не окажусь связанным в каком-нибудь мрачном подвале.       — Ничего обещать не могу, — заливаясь смехом, отвечает Чимин.       Как бы Чонгук ни пытался настороженно относиться к Паку, он производит слишком уж хорошее впечатление. Поэтому он принимает. Фанат выпускник? Отлично. Но Чон не верит ни тому, ни другому. Предположим, что у Чимина есть веские причины скрывать такие обыденные вещи. Чонгук в душу лезть не хочет, зная, как там бывает черно.       Ресторан выглядит отлично. Не зря его так активно все рекламируют. Стены обиты бамбуком, широкие темно-красные столы, сверкающие чистотой, и картины в традиционном стиле создают особый уют. В заведении сильно пахнет жареным мясом, всевозможными специями и слабыми сладкими духами. Они устраиваются в углу, тут же хватаясь за меню. Чонгук приятно удивляется тому, как быстро они делают заказ: зачастую его друзья долго мусолят красные фолианты, зауныло обсуждают, что взять, споря из-за денег и предпочтений. Чимин решает сразу, чего хочет.       Еду приносят через пятнадцать минут и все это время они говорят о мясе. Чонгуку немного неловко, но мясо для него действительно животрепещущая тема и он может часами о нем разглагольствовать, позабыв обо всем. Он даже извиняется перед Чимином за свою одержимость, но старший только улыбается, говоря: «Это прекрасно, что ты так любишь покушать».       Когда приносят блюда, Чонгук сразу без прелюдий нападает на мясо, щедро заливая его кисло-сладким соусом, поэтому не сразу замечает, что Чимин практически и не ест, немного ковыряет заказанный стейк и больше обхаживает зелень и кимчи.       — Ты как-то мало ешь, — задумчиво изрекает Чон.       — Я на диете, — напряженно смеется Пак, в очередной раз поправляя волосы. — Видишь, какие щеки наел?       — Но ты не выглядишь толстым. Да и твои щеки не так уж ужасны.       — Спасибо, — уже смущенно благодарит Чимин. — Но все же диета для меня важнее.       Чонгук пожимает плечами, запихивая в рот очередной кусок сочного мяса. Он, конечно, совершенно с хеном не согласен, но переубеждать в чем-то его не готов. Пускай он сам решает, что ему есть и в каком количестве. Это не проблема Чона. Поэтому он отстаёт, переключаясь на другую, более интересную тему.       — Ты действительно следишь за моими спортивными успехами?       — Да, мне очень нравится легкая атлетика.       — Бег не такой уж зрелищный вид спорта.       — А мне кажется наоборот. Я с прошлого года наблюдаю за тем, как ты пересекаешь финишную черту и это очень… завораживающе.       — Не совсем тебя понимаю, но это здорово. Я нечасто встречаю людей, которые заинтересованы именно в беге, а не в моем лице.       — Я обратил внимание на тебя в прошлом году. Когда ты бежал пять тысяч метров с ушибом, это было потрясающе. Ты не смог обойти только Минхека. Я за тебя очень болел.       — На самом деле я сглупил, выйдя в своей не лучшей форме. Но тогда меня никто не мог остановить.       — Это было реально очень круто.       — Ты так любишь бег? Сам бегаешь? Тоже на длинные дистанции?       — Просто люблю смотреть.       — Странный ты.       Дальше диалог идет бодро, расслабленно, интересно. Чонгук не чувствует обыкновенного напряжения, не принуждает себя отвечать, говорить с Чимином просто и даже весело. Пак забавный, хотя вокруг него так и витает что-то загадочное. Секретов у него много. Но Чон не жаждет их раскрывать. После двух часов задорных посиделок, они расходятся, перед этим обменявшись номерами. Чимин обещает, что придет посмотреть, как Чонгук бегает. Чон смеется, но верит.       Впервые за долгое время, вернувшись домой, Чонгук не чувствует тяжести на сердце. Но появившаяся мама, отчитывающая за позднее возвращение, опять вспоминает отца, «а с ним бы ты так не поступил», говорит чушь и раздражает. Чон запирается в комнате, отказываясь от разговора, продолжая слушать, как она бродит перед его дверью, причитая и размазывая слезы.       Чимин приходит и на следующую тренировку. На этот раз он приносит витаминный коктейль и предлагает его Чонгуку. Чон принимает презент с опаской, внимательно рассматривает, принюхивается.       — Ты же его не отравил? — интересуется он, глядя на Пака.       — Мне его попробовать первым, чтобы ты успокоился?       Чонгук едва не соглашается. Не будет же его Чимин травить, верно? Мог бы сделать это и в первую встречу. Хотя именно сейчас он втерся в доверие, поэтому отличный момент для того, чтобы… Чон зачеркивает все лишние мысли и залпом выпивает коктейль. На вкус не так плохо, но определенно не особо вкусно. Во рту остается странноватый солоноватый привкус, от которого Чонгук избавляется с помощью двух пластинок мятной жвачки.       После тренировки они решают немного прогуляться, но на этот раз отходят от темы бега и переходят к фильмам и музыке. Чонгук давно ни с кем не говорил о своих любимых фильмах и исполнителях. Вроде бы у него есть друзья, например те, что в клубе атлетики, но почему-то Чон не может вспомнить похожих диалогов, когда они были наедине с кем-то и свободно обменивались мнениями. Да и уже давно Чонгук не может так расслабленно с кем-то говорить. В диалог постоянно вклиниваются соболезнования, фразы: «не хотел тебя обидеть», «все в порядке?», «расскажи, что ты чувствуешь». После отцовской смерти слишком многие стали строить из себя приюты сострадания. Однако это вовсе не помогает, лишь утомляет, от того Чонгук начал избегать разговоров с другими людьми. Может, именно незнание Чимина делает их диалоги такими легкими, бодрыми и интересными.       — Кстати, через две недели выходит одна романтическая комедия…       — О девушке, которая умеет откатывать время на двенадцать часов? — сразу же подхватывает Чимин.       — Да, точно. Наверное, странно, что парень хочет такое посмотреть.       — Вовсе нет, я бы тоже хотел посмотреть.       — Тогда, может, сходим вместе?       Чимин вдруг замирает, сраженный полученным предложением. Он пытается состроить улыбку, но видно, что его это потрясло. Пожалуй, слишком сильно. Чонгук не понимает. Что в этом предложении не так? Неужели это прозвучало как-то жутко? Неправильно? Чон и так, и сяк прокручивает свою фразу в голове, но не чувствует в сказанном никакого подвоха.       — Что-то не так? — решается он спросить. — Не то, чтобы я настаивал, но было бы здорово сходить вместе или…       — Я гей, — громко и четко произносит Чимин.       Сначала Чонгуку хочется рассмеяться, отметить чувство юмора хена, а потом он понимает, что это — не шутка. И ситуация проясняется. Было не два варианта. Три. Фанат. Журналист. Воздыхатель. До Чона дошло.       — Ты хочешь сказать, что запал на меня?       Пак решительно кивает, отводя взгляд.       — Вау, — только и может ответить Чонгук.       Еще никогда ему не признавались в симпатии парни. Да, были странные ситуации, в которых можно было заподозрить чужой интерес, но так прямо. Чимин оказывается невероятно смелым. Чон бы не смог так сказать о столь сокровенных чувствах. Однако восхититься Чонгук не может. Гей. Значит, любит парней. Значит…       — Я больше по девушкам, — неловко говорит Чон. — К тому же мы только познакомились и вообще…       — Я просто хочу, чтобы ты это знал. Ничего страшного, если ты не захочешь со мной после этого общаться.       Чонгук не может возразить. Сейчас он и не знает: хочет ли он общаться с Чимином. Нормально ли это? Не опасно? Конечно, он приятный парень, но гей. Так еще и влюбленный в него. Не чревато ли это всякими неприятными последствиями?       — Знаешь, лучше, если мы это забудем, — предлагает Чонгук. — Да и сейчас уже поздно, мне пора домой.       На часах всего шесть. Чону просто хочется сбежать от разговора и размышлений. Чимин не препятствует, прощается и желает ему удачи. Слова его звучат очень тоскливо и грустно. Он и сам понимает, что возможно это их последняя встреча. Чонгук все не может взять в толк: на кой черт Чимин признался именно сейчас? Кто его за язык тянул? Неужели это признание не могло подождать? Неужели он рассчитывал на взаимность? Они ведь только познакомились, только начали друг друга узнавать и находить точки соприкосновения. Такое чувство, что он специально сморозил эту глупость, чтобы отвадить от себя Чона. Но зачем? К тому же в минуту откровения глаза у него горели честностью. Или же показалось?       Чимин абсурдно странный.       Наверное, не стоит им общаться. Чонгук напряженно размышляет об этом все выходные. Хен написал после расставания: «Спасибо за все», — и больше уже не писал. Зато написать что-то захотел Чон. Например: «Мы же можем быть просто друзьями, без всяких там любовных намеков?». Неловкость сковывает. Чонгук даже набирает сообщение, но представляя, как Чимин его читает, а затем печатает ответ, сильно смущается, хочет провалиться под землю и все удаляет, оставляя пустое поле, сравнимое только с его пустой головой.       На самом деле Чонгук уже проявлял интерес к своему полу, но все же больше его тянет именно к девушкам. Чимин, конечно, очень милый, возможно, Чон был бы не против его коснуться пару раз, но.… Это слишком быстро. Они едва знакомы. С какой радости Чимин все это выгрузил на Чонгука? Да что с ним не так…       На тренировки Чимин больше не ходит. В первый день Чон радуется, что Пак не оказывается назойливым маньяком, но уже на следующий день расстраивается, не замечая знакомой фигуры и улыбки: с ним можно было хотя бы о чем-то поговорить. Давно себя Чонгук не ощущал настолько глупо одиноким. Раньше-то Чимина не было и все было хорошо, а теперь-то что произошло? Попал под чары соблазна? Чону настолько становится тоскливо и невыносимо, что он, нарядившись понарядней, идет в караоке с Хосоком и приклеенным к нему Тэхеном. Раньше Чонгуку очень нравилось петь. Но сейчас никак. Он берет микрофон и принимается выжимать из себя звуки. Выходит настолько страдальчески, что Хосок решает, что у него прихватило живот и ему срочно надо выйти.       Чон выходит. Но в комнату уже не возвращается. Умывает лицо, покупает в автомате себе латте, пишет Хосоку: «Мне нехорошо, пойду домой», — и уходит. Там погрустневшая мама, как обычно, смотрит какое-то шоу, утирает красные глаза платком. Плачет она вовсе не от творящегося на экране. Просто этим легче прикрываться. Ей сложно признаться в том, что плачет она совсем по другому поводу, а телевизионная мыльная опера лишь предлог, чтобы рыдания не были столь стыдными, а причины их очевидными.       — Такая чудесная история, — хрипло докладывает она, прикрывая лицо руками.       Как человек, который появился в жизни на какое-то одно несчастное мгновение, может оказаться таким значимым и необходимым? Как такое вообще могло произойти? Чонгук умом понимает, что о Чимине-то практически ничего не знает. Кроме всяких не особо важных мелочей. Пак темнит и что-то скрывает. Да и вообще людей-то на планете много! А вот скучать бессонной ночью, ненавистью прожигая циферблат настенных часов, Чонгук будет именно по нему.       Что в нем такого особенного? Он просто обаятельный. На ум Чону приходят такие эпитеты: теплый, душевный, знакомый. Они только-только установили какую-то связь, но ощущения Чонгука идут в разрез с реальностью: будто бы они многие годы знают друг друга. Почему одни люди кажутся чужими, а другие почти родными? У этого есть какое-то научное объяснение? Чон настолько увлекается этим вопросом, что даже забивает его в интернет и почти до самого утра не смыкает глаз, выискивая ответ, который хотя бы немного его удовлетворит.       Утром Чон вываливается из кровати и едва не топится в душе от недосыпа. Две кружки кофе не помогают прийти в себя, но Чонгук собирается в деятельную массу и отправляется в школу. Впервые после занятий он отказывается идти на тренировку. Тренер выслушивает объяснения с ужасно недовольной рожей, сетует на молодую кровь и на то, что надо тратить юность на спорт и учебу, а не на загадочные бессонницы.       Дома Чонгук собирается с духом и перед тем, как завалиться спать, печатает Чимину: «Мы же можем быть друзьями, да?».       К счастью, хен отвечает согласием.       Несмотря на то, что Чимин влюблен, особо сильно свои чувства он не выпячивает, что очень нравится Чонгуку. Он ведет себя обычно. Конечно, случаются минуты слабости, когда он заливается краской и смущенно отводит взгляд, когда у него дрожат губы и колени, начинает кусать от волнения губы. Когда Чимин чем-то смущен, это слишком очевидно. Но в основном он ведет себя, как хороший, понимающий друг. Чону нравится их общение, потому что с Чимином ему не надо натужно улыбаться, выслушивать соболезнования и слова жалости, не нужно как-то оправдываться и пытаться что-то объяснить. С ним он просто может быть собой. Чонгук надеется на то, что и Чимин может с ним быть собой, не прикрываясь масками.       Но в какой-то момент Чон понимает, что раз Пак — его поклонник, то, скорее всего, ему известны какие-то факты, о которых он не распространяется. Чонгука волнует лишь один. Он решает не ходить вокруг да около, поэтому на очередной прогулке усевшись на скамейке прямо спрашивает:       — Чимин-а, ты знаешь, что мой отец умер?       — Да, знаю, — моментально отвечает Чимин. Лицо его никак не меняется. Не следует никаких надоевших наигранных удивлений: «Правда? А я не знал!».       — Не хочешь мне ничего сказать на этот счет?       — А должен? Могу сказать «соболезную твоей утрате».       — Да и так нормально. Вообще я не люблю эту тему. Так что спасибо, что не раздражаешь меня вопросами о нем.       — У каждой раны свой срок заживления: одни сходят за неделю, а другие преследуют всю жизнь.       — Порой мне кажется, что так будет всегда, — прорывается на откровенность Чонгук. — Словно я застрял в том дне, когда он умер. То есть дни идут, сменяется погода, а я все там…       Чон вдруг понимает, что сказал что-то совсем странное, совсем не в его стиле, что-то такое, о чем он точно будет жалеть. Он просит Чимина все забыть, вскакивает и предлагает пойти выпить чаю или в ресторан, причем платить будет именно он. Тут же начинает говорить о какой-то глупой игре, которую недавно скачал на телефон. Чон и сам понимает, что просто пытается замять тему, прикрыть случайно вскрытую собственную рану. Зачем вообще завел разговор? На душе опять скребут кошки, а в голове все мысли только об одном: «Какого черта он просто взял и ушел?». Чимин обладает какой-то необъяснимой способностью раскалывать людей своим присутствием, заставляя тех раскрывать страшнейшие тайны, как будничные вещи.       Чимин принимает все, как есть. Они идут кушать в кафе. Опять старший на какой-то диете. Затем они немного гуляют, обсуждая игры. Хен, как оказывается, не самый результативный игрок, но посмотреть за ходом игры любит. Чонгук даже предлагает ему как-нибудь поиграть с ним у него дома.       В какой-то момент раздается телефонный звонок и Чимин нервно хватается за трубку, словно сейчас поднимется вопрос жизни и смерти. Чонгука удивляет прыткость и резкость хена. Вообще Чимин кажется крайне нерасторопным, медлительным, погруженным в какие-то свои мысли. А тут такая небывалая активность. Он отходит в сторону, отвечая кому-то. Вроде не кричит. Диалог спокойный. Тогда чего он так взволновался? Разговор заканчивается спустя пару минут и Чимин возвращается. На лице сияет виноватая улыбка.       — Знаешь, мне надо срочно домой, — признается он.       — Прямо сейчас? — удивляется Чон: обычно они гуляют по три-четыре часа, а сейчас едва прошло полтора.       — Да, моим родителям нужна помощь.       Чонгук научился читать Пака. Особенно, когда он лжет: опять поправляет волосы, вновь отводит взгляд, даже голос звучит чуть иначе. Врет он паршиво. Но что Чон может ему на это сказать? Да и доказательств не так много. К тому же, какое имеет право он лезть со своими подозрениями? Ревнивый муж, что ли. Чимин продолжает что-то упорно скрывать, а Чонгук просто не имеет права требовать от него что-то.       — Завтра же суббота, да? У меня есть кое-что для тебя особое. Так что давай встретимся пораньше, хорошо?       — «Особое»? — недоверчиво изгибает бровь Чонгук, представляя явно что-то неправильное.       — Да, мне сейчас пришла эта мысль. Думаю, тебе придется по душе. А сейчас мне пора! Пока-пока!       Чимин уходит, а перед этим оборачивается и машет на прощание, лучисто улыбаясь.       Чону интересно: что ж он скрывает?       На следующий день они встречаются в дешевом кафе около школы. Чон не особо любит это место, но тут подают неплохой кофе и пирожное с клубникой очень даже ничего. Хотя он бы предпочел место посолидней. Чонгук сразу находит Чимина в полупустом кафе, и мгновенно примечает его бледность и болезненный вид.       — Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Чон, внимательно разглядывая хена.       — Я кровь сегодня сдавал, — смеется Чимин. — Все хорошо. Давай лучше об обещанном.       Пак достает прямоугольный предмет и кладет перед Чонгуком. Им оказывается какая-то книга. Не сказать, что это сильно Чона радует.       — Книга, да? — чуть расстроенно отзывается Чонгук, беря ее в руки и пролистывая. — Честно, я не особо люблю книги. Мангу усваиваю куда лучше.       — Вот как, ну, я очень советую ее тебе. Мне кажется, что ты в ней найдешь что-то для себя.       — Я? — удивляется Чон. — Там есть какие-то неизвестные мне техники дыхания или секреты победы на дистанции в пять тысяч метров?       — Такого там нет, но есть кое-что другое.       Опять загадки. Чимину, похоже, нравится постоянно что-то недоговаривать.       — О чем она вообще? — интересуется Чонгук, вертя презент в руках. — Фэнтези? Фантастика? Детектив? Может, любовный роман?       — Жизнь, — кратко отвечает Чимин, глядя Чону в глаза.       Сложно в этом признаваться, но именно взгляд убеждает Чонгука тем же вечером взяться за ее прочтение. Интригует.       Чонгук не большой любитель книг. Даже школьная литература дается ему с трудом. Его сложно чем-то завлечь. Большая часть произведений проходит мимо него, не задевая ни одной струны молодой души. С этой книгой будет точно так же. Но Чон поддается словам. «Уровни жизни», — красиво выведено на обложке на фоне воздушного шара. Вообще ни о чем не говорит. О чем может быть эта книга?       Чонгук начинает читать. Первые две части ему кажутся совсем уж непонятными и далекими. Вроде бы что-то и проскальзывает интересное и значимое, но ничего конкретного из прочитанного он для себя не выносит. В какой-то момент он начинает откровенно скучать. Благо книга небольшая. Надо ее прочесть и честно сказать хену: «Вот ничего не понял, я дурак, прости». Но начинается третья часть. Потеря глубины. И Чонгука с первого абзаца уносит в море.       «Соединить двух человек, которых никто прежде не соединял. Порой это смахивает на первую попытку соединить водородный и тепловой шары: желаете сначала рухнуть, а потом сгореть или сначала сгореть, а потом рухнуть? Но иногда это срабатывает, и появляется нечто новое, и мир становится другим. А потом, рано или поздно, по той или иной причине, одного из них отнимают. И оказывается, то, что отнято, превосходит сумму того, что было в начале. Наверное, математически это невозможно, но эмоционально — вполне».       Сердце Чонгука разбивает дрожь. Он перечитывает абзац несколько раз, чтобы быть уверенным, что все понял правильно. И продолжает читать.       «В каждой истории любви скрыта будущая история скорби».       Чон вдумчиво прочитывает третью часть один раз. Затем второй. У него выступают слезы, но он отважно продолжает читать. Его погребает изумление. Как могут обладать слова такой силой? Затем он просто сидит, не в силах расстаться с книгой, листая страницы, перечитывая особо задевшие места, чувствуя некровное родство с душой автора. Это исключительно особая книга. Это книга об утрате, о потере, о правде жизни. Автобиографичная история о том, как писатель мирится со смертью своей возлюбленной жены. Личная и болезненная. Пусть Чон утратил не любовь всей жизни, но ему так знакома эта горечь. Слова хена начинают играть совсем другими красками, и Чонгук понимает, что не может написать о своих впечатлениях в банальном сообщении, не может выразить благодарность символами, ему нужно встретиться и сказать прямо в глаза. Он еще не знает, с чего начнет свою речь, но уже знает, чем ее закончит: «Это все благодаря тебе, хен».       Вдруг Чонгук понимает, что есть еще человек, которому может что-то дать эта книга, которому она возможно так же сильно нужна. Чон решительно выходит из комнаты и идет на кухню, где в атмосфере привычного уныния протирает тарелки мама, невидящими глазами смотря перед собой.       — Мам, — зовет Чонгук и она тут же откликается на его зов, удивленно вскидывая брови.       — Да? Я не занята. Что ты хотел?       — Есть одна книга, которую я хочу, чтобы ты прочитала.       — Книга? — еще больше удивляется она. — Я сейчас не читаю…       — В ней есть кое-что особое. Специально для тебя. Для таких как ты.       Сейчас она не понимает. Смутно улыбается, вытирая руки о передник и принимая книгу.       — Раз ты так говоришь, то я обязана ее прочитать. Откуда она у тебя? В библиотеке взял?       — Нет, мне дал ее мой друг.       От этого улыбка матери становится шире. Чонгук понимает почему. Когда он еще так счастливо кого-то называл своим другом?       На следующий день он встречается с хеном и ведет его в свой любимый ресторан, тратя все карманные деньги и не давая Чимину даже заикнуться о разделении счета.       — Рад, что тебе так понравилась эта книга.       — Да, я так ей увлекся, что даже дал почитать ее маме. Но я ее тебе верну, правда! Только потом еще раз перечитаю после того, как она закончит.       — Я думаю, что тебе стоит оставить ее себе.       — Что? Нет, я так не могу. Она ведь и для тебя много значит, да?       — Я уже вынес из нее все уроки, так что, если тебе она так нравится, то я хочу, чтобы она осталась с тобой.       — Спасибо тебе, правда, я не очень хорош в словах благодарности, но я очень признателен.       — Все хорошо! — вновь звонко смеется Чимин, показывая большие пальцы. — Я рад, что тебе так она понравилась.       Встреча проходит отлично. Но Чонгук видит. Чимин все еще мало ест, соблюдая какую-то диету. Это наводит на нехорошие мысли. У него же нет какого-то расстройства пищевого поведения? Он же весьма худой. Куда ему еще худеть?       День соревнований все ближе. Оттого, Чонгук больше времени тратит на тренировки, а Чимин пропадает где-то на учебе. Как-то старший не особо любит говорить о своих школьных буднях, ограничиваясь одними и теми же оборотами. В остальном они отлично проводят время. Несмотря на то, что встречи их стали короче и большая часть общения перенеслась в виртуальную среду. Чона теперь сложно отодрать от телефона. Там же Чимин! Хен пишет много забавных вещей, рассказывает различные истории, советует музыку, фильмы, игры и книги. Уже несколько раз они обсуждали «Уровни жизни» Барнса и другие его произведения. Но особенно Чонгуку нравится установившаяся между ними откровенность. Чон впервые с кем-то начал делиться эмоциями, связанными со смертью отца. Впервые он жалуется на мать и ее зацикленность на прошлом, впервые рассказывает о своем гневе и апатии, даже признается в том, что бег — его неуклюжий метод для преодоления той потери. Чимин первый человек, который знает наверняка, что красавчик Чон Чонгук, якобы помешанный на беге, на самом деле цепью связан с болью, которую принесла смерть отца.       Чимин не пытается отчаянно утешать, вешать всевозможные слова поддержки и нести чушь. Он спрашивает, каким был отец, что любил, какие воспоминания оставил после себя. Чонгук вспоминает и с удовольствием рассказывает, чувствуя, что отец не просто ушел и не вернулся, а прожил длинную, интересную, полную событий и эмоций жизнь. После каждого рассказа Чон ощущает, что сделал шаг. Маленький. Совсем незначительный. Но шаг в сторону освобождения от тени прошлого.       Чонгук не остается в долгу и тоже пытается выслушать Чимина, прекрасно понимая, что что-то хен таит. Однако старший отказывается открываться. Он ловко переводит темы, игнорирует некоторые вопросы, по-прежнему что-то скрывает. Скорее всего, нужно время, чтобы он смог честно сказать о своей тайне. Чон готов ждать.       Тем временем переписка их становится все развязней, и начинают проскальзывать странные вещи. Не для Чимина, а для Чонгука. Чону всегда казалось, что он способен держать себя в руках, что сто раз подумает перед тем, как сказать какую-то глупость, что никогда не попадет в глупое положение из-за сообщений. Но почему-то с хеном он все чаще выставляет себя дураком. «Ты очень милый», «обожаю твой голос», «тебе не стоит худеть, ты и так великолепен», «постоянно думаю о том, что ты делаешь» — все это печатается совершенно необъяснимым образом. Понимает Чонгук, что написал, только после того, как Чимин что-то отвечает. В момент написания им владеет такая эйфория, такое счастье, что ему не устоять от смущающих фраз, которые бы в реальной жизни заставили его самоуничтожиться. Благо реагирует Пак спокойно. Или же не благо?       «Что ты чувствуешь к Чимину?» — спрашивает как-то у себя Чонгук во время пробежки. Этот вопрос настолько выбивает его из колеи, что он путается в ногах и проезжается носом по стадиону.       — Ты выглядишь так, словно влюбился, — говорит Хосок-хен на обеде между делом, точно не ожидая, что это заденет Чона настолько, что он не сможет справиться с едой.       Он же не влюбился, правда?       Чимин милый, симпатичный, интересный, забавный. Чонгук все это знает, но это вовсе не означает, что он в него влюбился? Это просто значит, что он ценит его, как друга, как человека, как личность. Чон толкает в голове уйму высокопарных речей, убеждает себя в том, что появившиеся к Чимину чувства исключительно дружеского характера, но как только от хена приходит сообщение, Чонгук сияет, как Сириус, глаза у него горят, руки потеют, а окружающие решают, что он, как минимум, выиграл миллион. Но это всего лишь пара предложений. Всего лишь Чимин-хен.       Чонгук начинает понимать, что чувствует к нему что-то большее после того, как они семь дней подряд из-за загруженности не встречаются. Почти три недели они встречались каждый день на пару часов, а тут вдруг семь дней друг без друга. Чон редко ощущает тоску по кому-то. Он отлично справляется с расставаниями. Так он считал. Но вот нет встречи с Чимином всего-то какую-то одну неделю, и Чонгук начинает мучительно скучать, без конца написывая Паку. Тренер даже отчитывает Чона за постоянное использование телефона: «Совсем скоро соревнования, сосредоточься, пожалуйста, на беге», — настойчиво просит он.       А вот Чонгуку не сосредоточиться.       Ночью ему снится странный сон. Он где-то в отеле, похоже, очень дорогом. Комната выглядит вычурной, богатой, слишком роскошной для школьника вроде Чона. Тут алые стены, стеклянные столы, огромный мини-бар, гигантские окна, которые открывают вид на охваченный ночью город. Но все детали изобилующей богатым изыском комнаты исчезают, когда появляется Чимин. Он выходит из душа, вытирая свои непослушные черные волосы. На нем только халат, который кажется слишком коротким на нем: едва достигает середины бедра и непростительно дерзко открывает грудь.       Чимин улыбается, как и в жизни, добродушно и участливо. «Хочешь взглянуть?» — интимно-тихо спрашивает он, берясь за белоснежный пояс своего халата и развязывая его. Чонгук млеет, размахивает руками, разрываясь между: «сними с себя все», «нацепи как можно больше». На пол падает невинно-белый халат, вслед за ним челюсть, достоинство и «он мне нравится, как друг». Теперь все это не вернуть.       Чонгук открывает утром глаза с одной четкой мыслью: ему нравится Чимин.       Этого он уже не выдерживает. Хватает телефон и печатает хену совершенно честно: «Я безумно скучаю по тебе». Через минуту Пак отвечает: «Да, я тоже». В следующую минуту Чонгук назначает Чимину встречу, несмотря на то, что у него сегодня тренировка, учеба и вообще, какого черта он творит. После того, как Пак соглашается, Чон пишет уже тренеру лживую, неправдоподобную отмазку, получая совершенно ожидаемое: «Что у тебя сейчас в голове?». Чонгук едва вновь честно не отвечает: «Пак Чимин, Пак Чимин, Пак Чимин».       На этот раз Чон назначает встречу не в кафе или ресторане, как обычно, а в маленьком парке около школы, где раньше коротал многие часы. Там тихо, народу мало, зелень и свежий воздух — отличное место, чтобы раскрыть душу. Он приходит туда почти на два часа раньше и напряженно нарезает круги, думая о том, что нужно сказать Чимину. С чего лучше начать? С чего-нибудь обыденного. Надо как-то подвести диалог к открытию сердца. Но как? Чон строит сложнейшие алгоритмы, продумывает диалог с десятью разветвлениями и уже когда он практически подходит к состоянию «у меня все получится!», раздается приветливый бодрый голос:       — Я успел заблудиться, пока искал это место, — смеется Чимин, подходя ближе.       Начало для всех единое и очень простое: надо сказать «привет» и улыбнуться. Чонгук не справляется уже на этом этапе. Он видит Чимина в ярко-желтой толстовке с его несравненной улыбкой и сияющими глазами и уже ни о чем не думает. Мозг обрабатывает информацию кадрами и отказывается мыслить, сердце стучит безумно, явно пытаясь выбить ребра к черту. Чонгук отдает себе отчет, что подходит к Чимину слишком быстро. Чон ловит тот момент, когда касается талии старшего, как ощущает его худобу и тепло. А дальше провал. В следующий момент он властно прижимает Пака к стволу ветвистого дуба, протиснув колено между ног, жадно целует в открытые навстречу губы, переплетая пальцы рук, ощущая всем телом чужое тепло и покорность.       — Что ты делаешь? — с придыханием спрашивает Чимин, разрывая поцелуй, пока Чон целует его в щеки, уголки губ и подбородок.       — Кажется, схожу по тебе с ума, — признается Чонгук, прижимая к себе хена ближе. — Ты со мной?       — А как же, — довольно улыбается Чимин, облизывая губы. — Куда ты без меня?       Они не отпускают друг друга еще час, уходя все дальше в парк и отдаваясь запретным ласкам. Чонгук не хочет отпускать руку, переставать чувствовать тепло тела и мягкость губ. Но у Чимина в очередной раз звонит телефон. Пак тут же отвечает, все так же нервно. Разговор короткий, но после него ему надо срочно куда-то уйти.       — Мы же встретимся завтра? — спрашивает Чонгук, все еще не желая отпускать руку хена.       — Конечно, но сейчас мне надо уйти. Очень надо.       — У тебя так постоянно, — чуть обиженно говорит Чон. — Что у тебя за дела такие?       — Ничего интересного, — врет Чимин, поправляя волосы. — Мне надо идти, хорошо?       — Ты мне когда-нибудь об этом расскажешь?       Впервые Чимин прощаясь, улыбается лживо, наигранно, явно делая над собой усилие. Чонгук этого не понимает. Только что же все было хорошо. Что произошло? Откуда эта холодная улыбка? Счастье и сладость от первого долгожданного поцелуя с хеном остается горьким послевкусием. Даже получив вечером ободряющее сообщение: «Я так счастлив, спасибо», — Чонгук не может искренне порадоваться. Все прозрачней и явней становится тайна, которую так упорно скрывает хен.       На самом деле Чонгук никогда особо не задумывался об отношениях с Чимином (да и вообще об отношениях). В его случайных мечтах все было, как у парочек в романтических комедиях: свидания, парки, развлечения, совместный отдых, поцелуи, обнимашки, секс.... Обыденная, но с тем уникальная история любви, которая будет одна на двоих. Но что-то в отношениях с Паком идет совсем не так. После той встречи в парке и долгого и страстного поцелуя прошло уже три дня. Они много общаются в сообщениях, но встретиться им сложно. Чонгука волнует то, что хен не может объяснить, почему так происходит, что именно не дает им встретиться. Он уже устал придумывать нелепые отмазки и просто говорит прямо, что не может. Чон иначе представлял себе отношения двух вроде бы влюбленных друг в друга людей.       «Может, ты меня уже разлюбил?» — спрашивает Чонгук, поддавшись особо меланхоличному настроению. Чимин тут же перезванивает. На фоне слышен какой-то неприятный шум, который вскоре угасает: хен переходит в более спокойное и тихое место.       — Это не так, Чонгук-а. Ты и представить не можешь, какое место занимаешь в моем сердце.       — Последнее? — язвит Чон, понимая, что больнее делает только себе. — Ладно, ладно, я просто не понимаю, почему мы не можем встретиться.       — Сейчас такое время, сложное, — слова звучат тягуче, болезненно. Да что там такого прячет Пак?       — Через неделю будут соревнования, помнишь?       — Конечно, помню.       — Ты хотя бы на них придешь?       — Чонгук…       Совсем плохо. Чон старался себя настраивать только на лучшее, смотреть на ситуацию позитивно, искать в ней плюсы и вообще не рубить с плеча. Но сейчас.… Уже знает, что не придет. Значит, опять какие-то важные секретные дела, о которых он, конечно же, ничего не скажет? Чонгук теперь не особо верит в честность и правдивость слов хена. А что если он обманывает? Вдруг, это какая-то убогая шутка? Может, вариантов было больше, чем три: фанат, журналист, воздыхатель, ненавистник. Почему Чонгук раньше об этом не подумал?       Чон изо всех сил подавляет в себе накатившую волну апатии, вспоминает улыбку Чимина и все то хорошее, что он уже ему принес. Может, он его действительно разлюбил? Узнал получше и понял, что он совсем не в его вкусе? Надо узнать наверняка. Слова-то хорошо, но без действий они лишь мишура, цветные фантики, не стоящие и гроша.       — В кино, — говорит Чон на выдохе, набираясь мужества. — Послезавтра ты пойдешь со мной в кино?       — Да, — твердо отвечает Чимин.       Это вселяет немного уверенности.       — Ты же действительно любишь меня? — напоследок спрашивает Чонгук.       — Пожалуйста, верь моим словам.       «Тогда докажи», — думает про себя Чон, вешая трубку.       — Почему ты такой кислый? — интересуется Хосок в столовой, заметив крайне удрученную рожу Чонгука. — Что-то случилось?       Обыкновенно Чон отказывался говорить, отвечая, что все у него нормально и вообще просто лицо такое. Но сейчас ему не хочется молчать. Он Чимина совершенно не понимает. Так может, поймет кто-то другой? Хосок вот, например. Чонгук рассказывает вкратце о вспыхнувшей в нем любви к человеку, у которого уж очень много секретов, который то клялся в любви, то вдруг отказывается от свиданий и скрывается, при этом продолжая говорить, что влюблен. Что это может значить?       — Какая-то странная ситуация, — изрекает задумчиво Хосок. — Ты же ничего не сделал такого, что тебя стоило бы избегать?       — Ну, мы целовались, — смущенно отвечает Чон, расчесывая шею. — Но я себя контролировал и точно не сделал ничего, что могло бы не понравиться.       — Может, тебе и нормально, и все отлично, а вот партнер недоволен, обижен, травмирован. Вам бы поговорить об этом с глазу на глаз.       — Так значит, я действительно сделал что-то не так?       — Возможно, не возьмусь утверждать. Все же вы еще такие зеленые и несмышлёные, естественно, причиняете друг другу боль. Надо чаще говорить и прочувствовать партнера, тогда все будет окей. Но, судя по всему, ты прав и от тебя что-то скрывают…       — Может, я третий лишний? — расстроенно произносит Чонгук, совсем скисая.       — А может, это тебя вообще не касается. Проблемы бывают самые разные, Чонгук-и.       — Мне впервые кто-то так понравился и тут такое. Я думал, раз у нас все взаимно, то будет, как в сказке.       — Сказка на то она и сказка! Но не отчаивайся. Лучше съешь что-нибудь!       Несмотря на то, что ничего нового Хосок Чонгуку не открыл, его поддержка помогла. Чон решает, что, пожалуй, слишком сильно уповает на идеальные отношения. Все же они живые люди и у них никогда не будет все, как в сказке. Но это не значит, что будет плохо. Сейчас у Чимина какой-то сложный период. Задача Чонгука: поддержать. Чон даже пишет старшему пронзительное письмо о том, что готов того выслушать и помочь всем, чем может. Письмо самому Чонгуку кажется слишком личным и откровенным, поэтому ему становится вдвойне больнее, когда Чимин отвечает: «Спасибо». Чон все уяснить себе не может: он настолько не вызывает доверия, что ли? Приходится смириться и понадеяться на поход в кино.       Кино должно начаться в двенадцать. А Чонгук поднимается в шесть утра. Умывается и отправляется на утреннюю пробежку. Затем он завтракает хлебцами и начинает собираться. Моется под душем, долго выбирает парфюм из своей огромной коллекции, затем битый час проводит перед шкафом, не в силах сделать выбор. Ему нравится и черная рубашка с джинсами, и белая рубашка с брюками, и худи с черными джинсами. Он долго примеряет то одну вещь, то другую, то третью, но так и не находит то самое, идеальное сочетание. В итоге он останавливается на черной рубашке с перламутровыми пуговицами и новеньких синих джинсах. Еще почти двадцать минут он мучает волосы, размышляя: поднять челку, сделать пробор или оставить как есть. В перерыве между примерками он пишет Чимину «с добрым утром, любимый», но тот не отвечает. Чонгук долго тоскливо пялится на дисплей, но ответ так и не приходит. «Он обещал», — твердит себе Чон, собираясь. Он будет верить.       Чонгук приходит к кинотеатру за двадцать минут до сеанса, покупает билеты, попкорн и колу, собираясь насильно кормить ими Чимина, даже если тот опять скажет что-то про диету. Он усаживается за столик и ждет. Когда до сеанса остается пять минут, его начинает одолевать беспокойство. На утреннее сообщение хен так и не ответил. Неужели игнорирует? Чонгук пишет вновь, не теряя надежды, попивая колу и поедая попкорн. Спустя десять минут после начала сеанса Чон пишет еще раз: «Хен, фильм начался, ты придешь?». Но и это сообщение остается без ответа.       Фильм заканчивается через час двадцать. Чонгук все еще сидит. Его кола уже кончилась, поэтому теперь он пьет ту, что купил Чимину. Билеты разорваны на мелкие кусочки и рассыпаны по столу, но Чон продолжает упорно сидеть, не сводя с дисплея телефона взгляда. Через час кончается попкорн и кола. Чонгук берет себе еще один стаканчик, но на этот раз спрайта.       «Ты проспал?»       «Хен, ты придешь?»       «Я все еще жду»       «Съел весь попкорн и выпил всю колу»       «Хен, ты не придешь?»       «Жду»       Когда минует третий час, надежды у Чонгука не остается, как бы позитивно он не пытался мыслить. Ни одно сообщение Чимин так и не прочитал. Чон звонит, но попадает на автоответчик. В последний раз Чонгук звонит Паку у лифта, но опять отвечает механический голос. «Мне больно», — зачем-то пишет Чон, стирая подступившие слезы. Он не удивится, если Чимин этому даже рад.       Чимин звонит только вечером. Чон улыбается. Он это серьезно? Несмотря на нежелание слушать его голос, Чонгук отвечает.       — Чонгук-а, мне так жаль! — с первой же секунды начинает Пак. — Мне так стыдно, прости меня, пожалуйста.       — Оставь себе свои извинения, — холодно и равнодушно отзывается Чон. — Лучше уж скажи, где ты был?       — Я…       И опять тишина. Любит? Да, конечно. Вон как сильно. Даже придумать не может, почему не пришел.       — Я в тебя действительно влюбился, — признается Чонгук. — Я вот все понять не могу, зачем ты мне признался? Поиздеваться хотел? Жизнь надо мной достаточно уже поиздевалась. Зачем, Чимин-хен? Просто зачем?       — Чонгук-а, прошу, поверь, я безумно тебя люблю, и мне очень жаль, что так вышло, но я не мог прийти.       — Тогда скажи почему, что не дало тебе прийти?       — Меня…       — Я все еще слушаю.       — Это сложно, правда.       Все с ним ясно.       — Мне тоже сложно, Чимин-хен. Поэтому не отвлекай меня больше. Я должен подготовиться к забегу и его выиграть.       — Чонгук, пожалуйста, поверь хотя бы в то, что я люблю тебя.       — С радостью бы, но ты не сделал ничего, чтобы твои слова чего-то стоили.       Раздается шум. Странное гудение. Голос Чимина пропадает.       — Хен? — зовет чуть обеспокоенно Чонгук.       Связь обрывается.       «Прости меня, мне жаль», — через несколько минут строчит старший.       Бег объективно лучше людей. В этом Чонгук уверен наверняка. Он вот никогда не солжет, не обидит, не причинит боль, не скажет, что любит. Отличный компаньон. Молчаливый, равнодушный, постоянный. Не требует особых затрат. Поэтому-то Чон отдался ему после смерти отца. Несмотря на то, что Чонгук на несколько недель поставил кого-то выше бега, сейчас он вновь к нему вернулся. И что же? Бег не ревнует. Еще одно доказательство, что он — идеальный партнер.       Чимин больше не пишет, не звонит, хранит то самое необходимое Чону молчание. На самом деле Чонгук каждый день думает хену написать, попытаться уже, наконец, вывести его на чистую воду, но что-то не хочется уже совсем. Новая рана болит. Не так сильно, как та, что осталась от смерти отца, но тоже доставляет много неудобств. Чонгук винит себя в том, что повелся на чьи-то слова и так запросто принял другого человека. Знал же, что вся фанатская любовь — глупость с ограниченным сроком годности. Никому настоящий Чон Чонгук не нужен. Хотя, наверное, только бегу. Но сложно говорить о желаниях и хотениях вида деятельности.       Чон вернулся в свое обособленное, одинокое и закрытое существование. Даже мама заметила перемену и за завтраком поинтересовалась: «Ты поссорился со своим другом?». Чонгук ничего не ответил, запихнув тост в рот. Хосок сразу понял в чем дело, несмотря на то, что Чон отказался комментировать свои отношения. «Ты найдешь и лучше!» — пообещал он, поглаживая Чонгука по волосам. А Чону и не надо. Хватит ему всех. Надоели. Лучше уж быть совсем одному.       Так нет же. Продолжает все так же атаковать Ким Тэхен, пытаясь втереться в доверие. Соревнования уже завтра, а этот все ходит, продолжая надоедать своим присутствием.       — Я все обыскал! Кучу народу опросил, но так и не выяснил, откуда он! — сообщает за обедом Ким, усаживаясь за стол к Чонгуку и Хосоку. Чону очень хочется сказать: «Тебя никто не звал, свали», — но ему приветливо улыбается Хосок, а значит надоеда остается.       — О ком это ты?       — О Пак Чимине! Чонгук сказал, что он из какого-то кружка журналистики, только из другой школы. Я уже столько людей спросил. Никто не знает ни о каком Пак Чимине из такого кружка.       — Пак Чимин? — удивленно переспрашивает Хосок.       — Забей, — вздыхает Чон. — Уже не надо.       — А, ясно. Ну, со мной учился Пак Чимин, насколько я помню.       — С тобой? — изумляется Чонгук. — Ты серьезно?       — Да, мы в одном классе были. Но в начале года он круто грохнулся во время урока и попал в больницу. У него вроде бы какие-то серьезные проблемы с сердцем: то ли порок, то еще что-то. Не помню уже. Знаю, что ему нужна была какая-то операция, вроде очень сложная, поэтому он перестал ходить. Ну, он вообще был замкнутым и не особо общительным. Постоянно болел. Но милый был и дружелюбный.       — Не думаю, что это он, — нервно отвечает Чон, качая головой. Этого просто не может быть. Чимин, которого он знает, ничем не болен.       — Точно! У меня же фотография есть с начала года.       Хосок долгие пять минут роется в своем смартфоне. Даже начинает казаться, что он не найдет то злополучное фото. Чонгука почти покидает беспокойство, как Чон передает ему телефон, увеличивая фотографию. Узкие глаза, черные волосы, щеки, знакомая улыбка. Это не может быть он. Но это Чимин. А это, судя по всему, его секрет, который он так ревностно охранял.       Чонгук вскакивает, едва не опрокидывая свой поднос. Его попросту трясет. Он хватается за свой телефон, затем за поднос, потом садится на место, понимая, что сейчас должен успокоиться.       — Говоришь проблемы с сердцем? — переспрашивает он. — Ты уверен?       — Да кого угодно спроси в моем классе. Деталей не помню, но точно было что-то с сердцем.       Чонгук думает с минуту, игнорируя вопросы Тэхена и слова Хосока.       Получается, Чимин серьезно болен? Вот же придурок! Чону зла не хватает. Как он мог о таком не сказать! Да за кого он вообще его принимает! Чонгук встает, уже зная, что будет делать. Благо сегодня нет тренировки, а на три урока можно и забить. Чон так и делает. Собирает вещи и уходит, несмотря на то, что его видел преподаватель физики и ему это, несомненно, аукнется. Чонгук к этому готов. Даже если ему пригрозят исключением, он уйдет.       Как только Чонгук оказывается на улице, тут же набирает Чимину. Хен отвечает с задержкой, но все же отвечает.       — Чонгук? — удивленно спрашивает Пак, явно не веря в происходящее. — Я не думал, что ты мне еще позвонишь... У тебя же завтра соревнования? Тебе надо хорошенько выспаться и…       — К черту соревнования. Чимин-хен, у тебя правда проблемы с сердцем?       Тишина на целую минуту дает надежду на то, что Хосок ошибся.       — Откуда ты узнал? — уничтожает ее в пыль Чимин. — Я надеялся, что ты не узнаешь.       — То есть ты серьезно…       — Постой, — перебивает Пак. — Если ты будешь кричать, то лучше повесь трубку. У меня завтра важная операция и мне никак нельзя волноваться. А если ты будешь кричать, то я точно переволнуюсь.       «Чимин болен», — наконец, доходит полностью до Чонгука. Сейчас не время для разборок и выяснения отношений. Чимин сейчас приоритетней. Нельзя заставлять его волноваться и о чем-то переживать. Чон спрашивает себя: «Сможешь ли ты похоронить свое недовольство ради него?», — и решительно отвечает «да», проклиная себя за то, что так поздно узнал о том, что же происходит с дорогим человеком.       — Глупости, я не буду кричать, — спокойно отвечает Чонгук, стараясь глубоко дышать. — Тебе незачем волноваться.       — Я уже достаточно наволновался, — беззаботно смеется Пак.       — По поводу?       — Я тебя так подвел, обидел и вообще.… Ты ко мне так хорошо относишься, а я в ответ... Впервые в меня кто-то влюбился, мне кто-то признался, а я…       — Со мной все отлично! Я просто хотел сосредоточиться на тренировке! Конечно, мне немного обидно, что в кино не получилось сходить, но это не трагедия. Мы же сходим в следующий раз, да?       — Не знаю, — грустно отвечает Чимин. — Возможно, больше мы не…       Только не говори эти слова. Чонгук готов отдать все сокровища мира, только бы Чимин так не говорил. Это невыносимо. Только не опять. Чон не хочет переживать это вновь. Это несправедливо. Почему именно ему приходится так страдать? Но уже не сбежать. Не поменять сложившихся чувств. Чонгук не давал клятвы, что будет с ним до самого конца, но как может быть иначе, когда ты кого-то любишь? Любить — это значит по умолчанию идти до самого конца. Именно поэтому для любви нужна смелость и сила. Слабый никогда не сможет полюбить. Чонгук сдерживает и крик, и слезы, и стон.       — Я могу тебя сейчас увидеть? — спрашивает он.       — Прямо сейчас? — удивляется Чимин.       — Да.       — Можешь.       Чимин отправляет адрес и Чонгук направляется туда, не тратя ни одной секунды напрасно. Он добирается довольно быстро за каких-то десять минут. Дверь ему открывает не Чимин, а женщина, которая при виде него расплывается счастливой улыбке.       — Ты ведь Чонгук? Чимин очень много рассказывал о тебе, проходи, раздевайся. Он сейчас в комнате. Ты пьешь чай или горячий шоколад? Или может кофе с молоком? Хотя у нас есть и лимонад. Что будешь?       — Пока ничего, — растерянно отвечает Чон, стягивая ботинки.       — Если чего-то захочешь, то я тут. А комната Чимина направо, не промахнешься, — инструктирует женщина, скрываясь на кухне.       Чонгук следует маршруту и быстро находит нужную слегка приоткрытую дверь, на которой так и написано: «Чимин», — а внизу имеется какая-то неразборчивая приписка. Чон почти минуту пытается разобрать, что написано, пока не раздается голос:       — «Коротышка», это младший брат написал, когда меня перерос.       У Чонгука сердце не на месте от теплоты голоса. Он резко открывает дверь и оказывается в обители Чимина. Комната небольшая, светлая, с красивыми лиловыми шторами. Тут убрано и чисто, пахнет свежестью. Имеется рабочий стол с компьютером, шкаф с книгами и учебниками, а напротив шкаф с одеждой. Чимин сидит на кровати в мягкой нежно-голубой пижаме и выглядит не так критично, как себе уже успел представить Чонгук. На нем нет очков и сильно взъерошены черные волосы.       Чон быстро к нему подходит и не знает, куда себя деть. Стоит и жадно смотрит, как верный пес, дожидаясь команды.       — Можешь присесть на кровать, — предлагает Чимин. — Или…       Он не успевает договорить, как Чон плюхается рядом, кладет руки на узкие плечи Пака, а затем аккуратно целует в губы, надеясь, что он имеет право так поступать. Поцелуй оказывается коротким, мимолетным, только чтобы убедиться в том, что Чимин здесь и все еще с ним.       — Теперь ты можешь мне все рассказать? Может, я прошу о слишком многом, но, хен, я пойму тебя, поверь.       — Мне так перед тобой стыдно, — с трудом говорит Чимин, опуская голову.       — Только не надо этого, — просит Чонгук, бережно сжимая чужие дрожащие ладони в своих руках. — Я не хочу, чтобы ты волновался. Тебе же вредно, да?       — Да, — кивает Пак, шмыгая носом. — Я, правда, не ожидал, что ты об этом узнаешь. Вообще ты постоянно делаешь что-то такое, что ставит меня в ступор.       — Я настолько плох?       — Не в этом смысле. Когда я попытался с тобой подружиться, я был уверен, что у меня ничего не получится. Думал, что я покажусь тебе чокнутым, и ты будешь держаться от меня подальше. А ты, наоборот, со мной сблизился. Когда я признался тебе в том, что гей, я думал, что ты меня возненавидишь, а в итоге ты в меня вообще влюбился.       — Ну, бывает и вот так.       — Слишком много счастья для меня.       — С каких пор быть счастливым зазорно?       Руки Чимина больше не дрожат. Чонгук легко поглаживает их, надеясь, что прикосновения дадут хену дополнительную поддержку. Впрочем, если сейчас Чимин откажется говорить, Чон готов это принять. Он просто обнимет его, поцелует и они расстанутся. Не будет давления и попыток выдавить истину. Чонгук чувствует себя ужасным дураком и конченным дегенератом. Почему он не догадался спросить кого-нибудь из выпускного класса о Чимине? Почему так просто забыл об этом? На какое количество страданий он обрек влюбленного в него человека, просто по незнанию? Чон совершенно забывает о том, что тоже страдал, концентрируя все внимание на старшем.       — У меня проблемы с сердцем с самого детства. Раньше говорили, что операция не потребуется, но в этом году мне стало хуже. После обморока в начале года врачи поставили меня перед фактом, что мне нужна серьезная операция. Мои родители и я взвесили все «за» и «против» и согласились, потому что по прогнозам без нее я могу не дожить и до двадцати пяти.       Внутренности у Чонгука сжимаются в ком. Двадцать пять — это же совсем ничего. Жить, зная, что в двадцать пять тебя уложат в гроб — это все равно, что не жить совсем.       — Мне назначили день операции, я стал готовиться, соблюдать диету, проходить необходимые обследования.… А потом задумался: «А что, если это конец?». То есть все, конечная точка моей жизни. Операция сложна, прогнозы не так оптимистичны, есть риск, что я вообще не очнусь. Я всю жизнь как под колпаком, так теперь еще и умру на стерильном операционном столе, не почувствовав вкуса жизни? — Чимин умолкает на пару минут, собираясь с мыслями. — Я влюбился, как только увидел, как ты бежишь, превозмогая боль, выкладываясь на все двести процентов. Это было для меня так вдохновляюще, что я несколько ночей спать не мог, вспоминая тебя. Я и решил, что перед операцией, несомненно, встречусь с тобой, чтобы рассказать о своем восхищении, чтобы хотя бы попытаться приблизиться к тебе.       Чимин умолкает, переплетая пальцы с Чонгуком, любуясь тем, какими маленькими кажутся его ладони по сравнению с руками Чона.       — В тот день, когда ты предложил мне пойти в кино, я ужасно испугался того, что сильно к тебе привяжусь, и буду страдать в сто крат сильнее. Решил, что зря все это затеял и поэтому и признался в своих чувствах. Думал, что так будет проще для нас обоих. Ты меня возненавидишь, а я запомню то хорошее, что с нами уже случилось. Но ты написал, что скучаешь. А потом позвал встретиться. Даже поцеловал. Я никогда еще ни с кем не целовался... Я был настолько счастлив, что родители подумали, что я что-то принимаю.       Чимин звонко смеется, а затем поднимает на Чонгука глаза.       — Любовь пришла ко мне в самый неподходящий момент. Мое время было отдано всевозможным обследованиям и консультациям с лечащим врачом. Мне было ужасно обидно, что я не смог пойти в кино. Но мне стало нехорошо, тогда и я целый день провалялся дома. Так еще и дату операции перенесли. Раньше я думал, что посмотрю твой забег и сразу лягу под нож, а теперь…       — Почему, — задыхаясь от волнения спрашивает Чонгук. — Почему ты ничего мне не рассказал?       — Из-за своего эгоизма. Далеко не все захотели со мной общаться, узнав, что я могу умереть. Человек подсознательно жаждет избежать боли. Я подумал, что если ты узнаешь об этом, то уже не будешь меня любить, да и вообще начнешь соблюдать дистанцию. Я подумал, неужели даже перед смертью я не могу, хотя бы чуть-чуть побыть эгоистом?       Чонгуку сложно это понять. Он все равно считает, что надо было об этом сказать. Он бы его не бросил. Наоборот бы посвятил ему больше внимания. Правда тогда влюбился ли бы в него? Жалость бы перекрыла все остальные чувства. Но что сделано, то уже не изменить.       — Я поступил ужасно, — вдруг вздрагивает Чимин, закрывая лицо руками. — Даже зная о твоем отце, я...       — Тише-тише, — ласково просит Чонгук, касаясь груди Пака, чувствуя, как под пальцами в рваном ритме бьется сердце. — Все хорошо. Посмотри на меня.       Чимин кивает, поднимая глаза на Чона.       — Дыши глубоко и расслабься, хорошо? Я совсем не злюсь. Наоборот я рад, что ты, наконец, мне открылся, — Чонгук даже не врет, хотя винит себя за узколобость и недогадливость. — Значит, операция завтра?       — Да, начало в десять часов, как раз, когда начнется твой забег на пять тысяч метров. До сих пор жалею, что не окажусь там и не смогу тебя поддержать.       Чонгук и не знает, что ему сказать. Надо правильно подобрать слова. Но в голову ничего не приходит. Он совершенно опустошен. Чимин может совсем не вернуться. Уйти, как ушел отец. И вновь Чон ничего не может с этим сделать. Просто жизнь такая шутка: у кого-то она начинается, у кого-то подходит к концу. Но почему к концу должна подойти жизнь именно Чимина? Чонгук вновь крепко сжимает теплые ладони. Почему ничего не выходит удержать?       — Не побегу, — твердо говорит Чон. — Приеду в больницу и буду ждать конца твоей операции.       — Что? Нет! Ты не можешь, — протестует Чимин. — Ты же так к этому готовился, разве нет?       — Да какая разница! Это всего лишь бег, а ты — мой Чимин, человек, которого я люблю и которому ничем до сих пор не мог помочь. Ты дороже этой идиотской пробежки. Мне не нужна эта победа и даром. Я буду с тобой.       — Чонгук-а, я понимаю, что ты считаешь, что так лучше, но я хочу, чтобы ты побежал.       — Неужели ты так сильно не хочешь меня видеть?       — Нет, я хочу, чтобы ты жил полной жизнью, которой никогда не мог жить я. Чонгук, я не врал, говоря, что восхищаюсь тем, как ты пересекаешь финишную черту. Не хочу, чтобы напрасно пропали твои старания. К тому же мне и так не по себе от того, что меня будут сторожить мама и папа.       — Это всего лишь соревнование, таких будет еще много.       — Но это единственное, которое я так пламенно ждал.       Какого черта он говорит настолько милые вещи? Чонгук из последних сил сдерживает себя, чтобы не прижать хена к кровати и не задушить поцелуями.       — Хорошо, я побегу и выиграю у Минхека, но взамен ты выживешь и вернешься ко мне.       — Как-то не очень равноценно, — издает смешок Пак.       — Тогда проси все, что хочешь. Я даже готов за тебя умере…       Чимин не дает договорить, закрывая ладошками Чонгуку рот и качая укоризненно головой.       — Не надо бросаться такими словами. Самое ценное, что есть у человека, это его жизнь. Я счастлив, что ты готов на такое ради меня. Но не надо. Правда. Береги свою жизнь, как берег бы ее я, — Чимин касается ладошками щек Чона и слегка их сжимает. — Чонгук-и, я, правда, люблю тебя. Чем бы ни закончилась моя операция, пожалуйста, проживи длинную и очень веселую жизнь. Не надо больше грустить.       В глазах Чонгука скапливаются слезы. Почему умереть должен именно он? Чону хочется сказать: «Если тебе предстоит умереть завтра, то я просто умру на следующий день от тоски», — но он так не скажет, понимая, что зря взволнует хена. А сейчас ему нельзя волноваться. Чонгук вдруг понимает, что Чимин безумно красивый. У него такие аккуратные и плавные черты лица, в них столько нежности и мягкости. Так и хочется целовать это лицо без конца. Неужели больше не будет такого шанса?       Чонгук вновь нежно касается чужих губ, запоминая касание, уже предчувствуя, как больно будет все это вспоминать, если Чимин завтра не проснется.       Чон еще час сидит у хена дома, но они почти не говорят. Только обнимаются и целуются, стараясь насытить друг друга томительной близостью, с ужасом осознавая, что возможно это их последнее свидание. Прощаясь Чонгук видит, что в глазах Чимина скапливаются слезы. На прощание Чон целует пальцы, целует в лоб и в последний раз в губы, чувствуя уже на них соль.       Удивительно, но как только Чонгук приходит домой, а его голова касается подушки, он тут же засыпает до самого утра, позабыв обо всем. С первыми лучами солнца он встает, идет в душ, потом на завтрак. Он пишет Чимину несколько мотивирующих приятных сообщений и хен на них тут же отвечает, желая тоже всего наилучшего. В конце он пишет: «Очень люблю тебя». Чонгуку хочется от этих слов умереть. Он никак не может соотнести вчерашнего живого, теплого и такого близкого Чимина со смертью. Такие люди не должны умирать. Почему нельзя поменяться местами? Погруженный в свои мысли Чон, едва не опаздывает на сбор. Тренер натужно пыхтит, выражает недовольство через все доступные ему слова и гримасы. Чонгук почти и не реагирует, пропуская все острые фразы, концентрируясь только на одной, самой важной мысли: «Чимин хотел прийти посмотреть».       Перед стартом Чон облачается в черную майку и шорты, делает пару глотков воды и выходит на стадион. Обыкновенно его пугала ревущая толпа, визжащие фанатки, другие спортсмены, но сейчас он не чувствует ровным счетом ничего, сосредотачивая все существо лишь на одной мысли. К нему подлетает Хосок с Тэхеном, и желают удачи, Ким вновь принимается за свои расспросы, размахивает ручкой с ярко-зеленым набалдашником, улыбаясь дежурной, ненастоящей улыбкой. Вчера на прощание Чимин улыбался от души. Несмотря на слезы в уголках глаз, его улыбка не была наигранной. Чонгук скучает, только осознавая, что возможно скучать еще сильнее, например, когда тело Чимина до последнего волоска станет частью влажной могильной земли. От улыбки и его нежности останется потертый портрет из лучших времен и дата, в которую невообразимо кощунским образом попытаются вместить его жизнь. Так уже произошло с отцом.       — Так, что ты можешь сказать? — взволнованно спрашивает Тэхен, готовясь в очередной раз остаться без ответа.       — Победа будет за мной, — ровно проговаривает Чон, проходя мимо, слыша вздохи и ахи за своей спиной.       На линии старта уже стоит Минхек в своем победном белом одеянии, как и год назад. Он усиленно машет своей группе поддержки, состоящей из симпатичных девушек со всех курсов, но заметив Чона, переводит все внимание на него.       — Привет, Чонгук, — нарочито формально обращается он, делая легкий поклон. — В этом году хорошая погодка, да?       Чон кивает, вставая у линии старта и разминаясь.       — Кто, интересно, победит в этом году? — хитро спрашивает Минхек, сверкая глазами. — Я настроен показать себя во всей красе.       — Я тоже, — равнодушно отвечает Чонгук. — Хочу победить.       — Давно я не видел тебя таким воодушевленным! Тогда давай постараемся вместе!       Перед началом забега еще раз подходит тренер, объясняет тактику, разминая плечи Чонгуку, опять повторяет о финальном ускорении и о том, что главное не истратится в начале, равномерно тратя силы на этом длинном пути. Еще тренер напоминает, что где-то на трибунах сидит человек с кафедры физической культуры, и победа на этом соревновании — отличная возможность пробиться в университет по какой-нибудь особой, спортивной программе. Вновь рождаются фантазии о том, что будет, если Чонгук придет первым, какие бренды в будущем станут гоняться за ним с контрактами, и как он будет гордо выступать на Олимпийских играх, представляя собой страну, показывая невероятные результаты. Чон иногда цеплялся за такие речи, начинал себе тоже что-то выдумывать, например, в прошлом году это было выздоровление отца и его фигура на трибунах, размахивающая руками, старающаяся всеми силами его поддержать. Прекрасные мечты оборачивают изумительным оружием против наивных мечтателей. Гарпунами входят в тело и тянут в бойкие воды отчаяния, обрекая на вечную муку несбыточного.       Сейчас Чонгук не хочет думать ни о чем. Но думает. О Чимине, который готовится к операции, которому еще вчера днем пришлось выйти из дома и отправиться в больницу. Каково это знать, что можешь умереть? Чон не понимает, почему выходит так, что вот он даже и не задумывается о смерти, а Пак вынужден нести этот груз, осознавая свою конечность. Вроде бы же оба — обычные люди, и никто не застрахован от несчастного случая, но Чонгук до вчерашнего дня никогда не задумывался о том, что тоже может умереть. Но больше осознания тщетности и отсутствия вариативности конца человеческой жизни, его тревожит собственное вопиющее бессилие. Где-то в глубине души Чон искренне считал, что он — плечо, опора, помощь, что в час беды его сердце не дрогнет, и он станет незаменимым. Но вот беда коснулась драгоценного. И что же? Что ты смог сделать, Чон Чонгук? Перед лицом смерти как жалок и бесполезен человек. Как вообще возможно было забыть те горькие материнские слезы и собственную бесформенную массу, пятящуюся к стенке, не способную даже сказать слова от ужаса и страха? Как можно было быть таким наивным?       Время консультаций и подбадриваний подходит к концу. Чонгук остается один. Рядом что-то говорит Минхек, организаторы проверяют обувь и всеобщую готовность. А Чон стоит, разрываясь от своих мыслей и чувств, от осознания, что сегодня, быть может, он потеряет еще одного дорогого сердцу человека. И как дальше-то с этой потерей жить? Со смертью отца смириться не вышло, а со смертью Чимина и подавно не выйдет. Теперь будет так же, как мать, бродить неприкаянно по квартире, без умолку говорить о нем и о них, вспоминая счастливые мгновения, проклиная за каждый недочет, недосдачу. Он просто сведет себя с ума, окончательно загнав в трясину мрака.       — На старт! — раздается громом голос.       Чонгук действует машинально, подчиняясь отточенным инстинктам. В голове каша, в сердце смута, как вообще в таком состоянии можно бежать? Но раздается свисток и Чон, позабыв о том, что не может бежать, вырывается вперед.       Он хорошо помнит день, когда перед ним открылись двери секции легкой атлетики. Многие ребята из класса занимались баскетболом, футболом, волейболом, но Чонгук с детских лет не любил командные и тем более контактные виды спорта. Учитель из младшей школы переживал, что Чон излишне застенчив, неразговорчив и плохо сходится с детьми, большую часть времени проводя в полном одиночестве. Тогда-то отец и зашел к нему в комнату, спросив: «Может, ты хочешь бегать?». Это было всего лишь одно из предложений. Он просто хотел, чтобы у Чонгука появилось какое-то хобби, где он сможет себя проявить. Поначалу Чон не проявил к этому особого интереса, но затем ему начало нравиться. Бег для него ассоциировался со свободой и честностью. А еще с отцом.… Несмотря на загруженный график, сложные дни, он всегда приходил болеть, временами с дурацким плакатом, нарисованным мамой и украшенным блестками из ее косметички. Тогда Чонгуку было неловко, но после того, как он умер, эти воспоминания стали настолько драгоценными и дорогими, что до сих пор он держит их в сердце, обращаясь к ним в самые сложные времена. Отец болел за него всегда, кричал громче всех, размахивая плакатом и ему было совершенно неважно, какое место с конца занимает Чонгук. В прошлом году отец впервые не смог посетить соревнования. Тогда Чон очень хотел победить ради него, но та травма испортила ему все. Абсурдно винить себя в смерти человека из-за того, что банально не смог пройти дистанцию лучше всех. Но Чонгук винил. Он должен был постараться лучше.       Чимину не поможет эта победа. Возможно, он о ней вообще не узнает. Чонгук задумывается, о чем же будет думать Пак перед наркозом, считая от одного до десяти. Будет ли он думать о нем, как сейчас делает Чон? Вообще, как сейчас чувствует себя Чимин? Он боится? Волнуется? Лучше бы перестал. Чонгук не хочет признаваться, потому что обещал, но он жалеет, что не уперся и поддался его словам. Ему изначально не хотелось побеждать. Он бежал, чтобы занять голову, чтобы уйти от терзающей боли, чтобы комната, ставшая его ночным кошмаром, наконец, распахнула двери, и он смог уйти. Сейчас Чонгук чувствует: растворился мрак, погасла тоскливо горящая свеча, зажегся яркий свет, и распахнулись двери и окна. Но какой с этого толк, если сегодня он может вновь оказаться заперт в своем кошмаре? Почему если только почти удалось оправиться от одной смерти, то за ней следует другая, предрекая еще больше страданий, потому что если с отцом было двадцать лет, то с Чимином не было и месяца. Еще так многое не сделано, еще столь многое не испытано и это, получается, конец? Как вообще возможно с таким смириться?       Чонгук и сам не заметил, как вышел на последний круг. Он идет третьим, но фокусируется только на своей дорожке, готовясь к последнему рывку, который решит этот забег. Трибуны воют, голоса перекликаются. Конечно, нет тут самых дорогих. Нет отца, который умер. Нет матери, которую Чон просто по привычке не стал приглашать. Нет Чимина, который может умереть. Чонгук не верит, что возможно чувствовать себя настолько потерянным и одиноким, будучи живым. Но он чувствует и эта боль застилает ему глаза, но вместе с ней в его уме воспроизводятся знакомые слова. «У тебя все получится», — хрипло кричит отец с трибуны. «Тебе совсем необязательно быть первым, чтобы быть лучшим», — тепло говорит мама, поглаживая по плечу. «Я тебя безумно люблю», — говорит уже Чимин, надевая маску и вдыхая наркоз.       «Я вас тоже всех люблю», — мысленно признается Чонгук, набирая скорость.       Последние четыреста метров — мир на грани яви и сна. Чон никогда бы не подумал, что его тело может так бежать, что его ноги могут развить такую скорость, что он может Минхека так просто и так невообразимо легко обогнать. Финишная лента кажется Чонгуку миражом. Даже срывая ее своим телом под крик и гам, Чон продолжает бежать, не разделяя всеобщей радости. До него только сейчас начали доходить такие банальные истины. Почему это не произошло тогда? Когда был жив отец? Когда плакала мама? Когда они вчера прощались с Чимином? «Ты даешь недостаточно», — сжимает крепче зубы, проклинает себя Чонгук. Глаза режут слезы, и он не чувствует себя победителем.       Ад распахивает двери в больнице, когда он встречает опухшую от слез маму Чимина. Она нервно теребит одежду, качает головой. Чонгук хочет оглохнуть, лишь бы не услышать: «Он умер, очень жаль». Но эти слова не слетают с ее утонченных губ. «Операция оказалась сложнее, чем предполагали врачи, возникли осложнения». Чон говорит, что останется, что будет ждать вместе с ними конца, вне зависимости от того, каким он будет. Мама Чимина качает головой, поглаживает Чонгука по плечу и просит: «На тебе совсем нет лица, он очень расстроится, если узнает, что заставил кого-то так страдать». Кажется, Чоном можно манипулировать только одним именем Чимина.       Дома Чонгук не находит себе места, ходит по комнатам, нервно кусает губы и жалеет, что его нет в больнице. Мама Чимина обещала позвонить, когда хен очнется, но телефон хранит обет молчания. А у Чона напрочь срывает крышу. Он начинает рыться в вещах мамы, разыскивая одолженную ей книгу, а когда находит, опять начинает читать, жадно вчитываясь в слова, на этот раз, ощущая со всей полнотой их ужас и неизбежность. Казалось бы, ну куда сильнее: все возможно. Теперь каждая фраза, как ножом по сердцу, как иголкой в солнечное сплетение. Бумага намокает от слез, а Чон продолжает читать, чувствуя, что не переживет еще одной смерти. Но предчувствуя, что придется, даже с этим разрушительным отчаянием.       — Чонгук? — зовет мама, включая свет в комнате, ловя заплаканного Чонгука с книгой в руках на полу. — Что случилось?       — Ничего, — лжет Чон, утирая слезы, поднимаясь и шатаясь, прижимая книгу к груди.       — Сядь, поговорим, — просит настойчиво мама, нажимая на плечо сына, усаживая на свою кровать. — Что произошло? Почему ты плачешь?       «Ей нельзя говорить», — напоминает себе Чонгук, но уже размыкаются губы и он рассказывает что-то сумбурное, непонятное. Он просто говорит, что может потерять опять человека, которого любит. И он этого не переживет. Только не снова.       — Чонгук, посмотри на меня, — просит нежно мама. — Мы со всем справимся. Смерть — это ужасное событие для жизни любого человека, но с ней жизнь наша не заканчивается, как бы нам того ни хотелось. Не концентрируясь на отсутствии, подумай лучше о том, что между вами было. Вспомни тепло, а не грусть расставания. Так всегда делаю я, когда думаю о папе…       — Я не хочу жить, если он умрет, — тяжело дыша, борясь со слезами, говорит Чон, закрывая глаза. — Просто не хочу…       — Я понимаю, мне тоже было нелегко. Да и до сих пор эта рана болит.… Когда мне очень сложно, я вспоминаю, как он неуклюже готовил завтраки, когда я болела, вспоминаю, какие нелепые галстуки постоянно покупал, вспоминаю, как он никогда не опаздывал на наши свидания. Он умер, но все это я не забуду никогда, пока сама не умру. Мы должны измерять счастье не в годах, прожитых вместе, не в разнице между длинами наших жизней, а в том, сколько радости и счастья нам принесли наши отношения. Понимаешь, Чонгук?       Чон кивает. Очень легко это сказать. А как на практике применить? У них с Чимином было слишком мало времени. Почему время не подчиняется воле? Почему самые заветные желания так и остаются неисполненными?       Мама бережно обнимает Чонгука, как делала это множество раз в детстве, но не сделала, когда умер муж. Она вдруг жалеет, что тогда так не смогла подойти и обнять. Он-то мертв, а Чон все еще жив и еще может быть счастлив. Неоправданно много времени люди тратят на мертвых, забывая о том, что есть и другие, которым все еще нужно помочь.       Чонгук засыпает от усталости прямо на кровати мамы в ее объятиях и слезах, проклиная жизнь за то, что она так несправедливо коротка.       Больше всего Чон боялся, что ему приснится Чимин в белой одежде, с крыльями за спиной и нимбом над темной макушкой. Но ему приснилось ровным счетом ничего. Чонгук встал с тяжелой головой, умылся. Ему так никто и не позвонил. Мама ушла на работу, а Чон должен был отправиться в школу. Но он не идет. Звонит Чимину, затем его маме, но дважды встречает тишина. Он пишет сообщения, но и через полчаса на них не приходит ответ. Уже почти три. Почему они все еще молчат? Чонгук надевает первую попавшуюся футболку, джинсы, накидывает куртку и выходит на улицу.       Если это действительно произошло, то он должен знать.       Дорога занимает больше времени, чем ожидалось, и за него Чонгуку не удается хотя бы немного успокоиться: он грызет то ногти, то губы, нервно качает ногой, не может найти себе места. Люди поглядывают на него с беспокойством, а он на них с презрением, потому что они не поймут, как сейчас много в нем чувств и как он сдерживает их поток, не давая тому разлиться.       Больница — уже знакомая локация, но Чонгуку все равно дается она тяжело. Он мучительно медленно идет, выискивая знакомые лица, прижимаясь к стенам и сокрушаясь от мысли, что Чимин, быть может, на последнем этаже, укрытый белой тканью, лишившийся души. Чона штормит, но он доходит до нужной палаты, где красуется имя «Пак Чимин». Заглядывает внутрь и тут же отворачивается, прижимает лопатками к стене и глубоко дышит. Никого нет. Койка пуста. На полу стоит ведро. Это значит…       Нервным движением Чонгук поправляет волосы. Дыхание никак не желает восстанавливаться. Он еще раз поворачивается к ровным черным буквам, перечитывая. Пак Чимин. Пак Чимин. Пак Чимин. Сердце стучит в ушах и кружится голова.       Его больше нет?       — Чонгук? — задается тихий хриплый голос.       Чон резко поднимает глаза, сталкиваясь со знакомой фигурой, облаченной в кашемировый салатовый свитер. У мамы Чимина спутались волосы, опухло лицо, и страшно покраснели глаза, словно началась аллергия. Она стоит в пол-оборота и держит стаканчик кофе, удивлённо глядя на Чонгука.       «Где Чимин? Что с ним? Как операция? Не говорите, если плохо», — генерирует лихорадочно Чонгук, делая несколько шагов в ее сторону.       — Я не спала ночь, — растерянно говорит она. — Наверное, выгляжу как зомби.       Чон делает над собой усилие, требует голос подчиняться, а губы двигаться.       — Чимин? — только и может выдавить он.       Женщина кивает и указывает пальцем куда-то вперед. Чон не дожидается объяснений, идет по указанию, пока не натыкается на палату с прозрачным стеклом, прикрытую плотной занавеской. С замиранием сердца он отодвигает ее, вторгаясь взглядом в белоснежное пространство.       Сложно разобрать, кто лежит на койке в окружении массивной аппаратуры. Глаза совсем отказываются видеть, но поднимается маленькая ладонь. Машет. Чонгук вспоминает знакомство и расставание, кажется, прошло так много лет, а всего месяц, как они знакомы. Он прижимается к стеклу лбом, не веря, что Бог, вселенная, мироздание, иная вышестоящая инстанция исполнила его желание. Чимин лежит в окружении аппаратов и лучисто улыбается, приветствуя Чонгука.       — Нам выделили другую палату, — раздается тихий голос рядом. — К нему пока нельзя, но чувствует он себя хорошо. Точно! Совсем забыла.… Надо же было позвонить, — произносит женщина, потирая усталые глаза. — Совсем уже ничего не помню.       Чонгук не злится.       Он касается ладонью гладкого стекла, представляя, что касается теплой кожи Чимина.       Все когда-нибудь умрут. Чон понимает. Но не сегодня. И не завтра. Чонгук останется до тех пор, пока не насытится событиями, не напитается счастьем, не забыв одарить и тех, кого полюбил. Он проживет эту жизнь, раскрасив ее самыми яркими красками, потому что так хотели бы для него отец, мама и Чимин.       Пак улыбается, словно соглашаясь с его мыслями.       Он выполнил свое обещание.       Он вернулся.