Спасение

Молодой человек стоял на палубе раскачивающейся шхуны и смотрел вперед, как будто бы силясь разглядеть что-то в чистом горизонте. Не найдя ничего, что могло бы привлечь его внимание, он, почти свесившись за борт, скользил взглядом по воде, поблескивающей на ярком солнце. Соленый морской воздух, пропахший железом и йодом, щекотал его ноздри, а порывистый ветер немного охлаждал юношеский пыл. Однако этого было недостаточно для того, чтобы он вернулся в свою каюту. Качка под ногами до сих пор была непривычной, но она гораздо приятнее, чем за двадцать лет жизни набившая оскомину земная твердь. Кетиль Бондевик со стороны казался холодным человеком. Он всегда выглядел безразличным, когда с ним кто-то разговаривал на корабле, не проявлял ни к кому никакого интереса и как будто бы смотрел глазами-льдинами собеседникам прямо в душу. Именно поэтому экипаж не сильно жаловал юношу, однако его члены все равно должны были соблюдать хоть какие-то правила приличия перед сыном богатого норвежского торговца. Кетиль слишком долго мечтал о качке на волнах, шуме прибоя и неизведанных странах, чтобы тратить драгоценные минуты своего времени на людей, которых навалом и в его стылой родине. Он с самого детства слушал рассказы своего отца о морских приключениях и трудностях, встречающихся на пути: штормах, заканчивающихся припасов, разбойниках и дикарях. Но самое интересное и любимое — сказания о разных морских чудовищах. Норвежец хоть и перерос интерес к неизведанному лет семь назад, однако теплые воспоминания о детских мечтах грели его сердце. Маленький Кетиль представлял себя в роли предводителя пиратов, наводившего ужас на все торговые суда, которому даже Ермунганд был бы совсем не страшен. Или же он видел себя богатым торговцем, или мечтал, как откроет новые земли. Юноша улыбался, откинув голову назад и наслаждаясь морскими брызгами. Реальность оказалась несколько более приземленной. Шхуна, груженная лесом, вышла из Бревика, и Кетиль уже несколько дней слонялся по палубе, привыкал к плаванию, восхищался и ловил на себе презрительные взгляды. Ему без разницы. Он никогда не был в море так долго. К тому же, находясь здесь без отца, который бы приглядывал за ним, двадцатилетний мальчик представлял себя взрослым мужчиной. Игра определенно стоила свеч, просто окружавшие его люди ни черта не понимали. Юноша царапнул ногтями обшивку из дерева. Они еще с детства юнгами насытились драением палуб и криком чаек и больше не видели в море — этом огромном слаженно работающем механизме — ничего необычного. У них был соленый ветер, пробирающий до мурашек, и Северный крест над головой, а у Кетиля — учеба и вечно опекающая его матушка. Хватит с него — вырвался. И теперь он наконец-то по-настоящему свободен. Уже несколько дней дул попутный ветер. Значит, что совсем скоро они пришвартуются у берега Северной земли. Исландия, быть может, и не была таким экзотическим местом, как, к примеру, потрясающие воображение материки на юге, но тем не менее увидеть ее вживую определенно стоило. Кетиль представил водопады, глыбы льдов и горы, а еще потоки клокочущей, вскипевшей воды, вырывающейся из мшистой земли. Исландия, наверное, от этого всего как будто бы трещала по швам и… Норвежец вынырнул из неторопливых рассуждений. Сперва ему показалось, что его до сих пор обманывает слишком живое воображение, но нет — под ногами действительно была тряска. Не такая, как бывает при штормах или просто слишком торопливых волнах. Кетиль интуитивно чувствовал, что дело совсем не в воде. Колебания участились. Он огляделся по сторонам и приметил встревоженные и полные недоумения лица бывалых матросов. Послышался взволнованный шепот, больше похожий на гул пчелиного улья. Люди в экипаже точно знали морских баек побольше, чем Кетиль, и если уж они излучали страх, то для юного норвежца это точно было плохим знаком. Через тридцать секунд разверзся ад. Шхуну ни с того ни с сего сильно накренило в сторону, и по выдраенной палубе, глухо громыхая, покатились бочки. Кетиль судорожно схватился за кого-то, чтобы не упасть, и, удерживая равновесие, кое-как прорвался к грот-мачте, находясь там в относительной безопасности. Юноше показалось, как будто бы он завяз во времени, как в студне. Он стоял, застыв, не в силах пошевелить конечностями, и тупо смотрел на суетившуюся команду. Послышался сдавленный крик — человек упал за борт. Он по-любому больше не жилец, и это был первый раз, когда норвежец так близко увидел чью-то смерть. Она, в самом деле, не была чем-то романтически возвышенным, какой описывалась в мальчишеских книжках о приключениях. Смерть была следствием случайности и быстрой, как раскалывающая небо вспышка молнии. Кетиль зажмурился, чувствуя, как липкий страх и тошнота подходят к горлу. Мечты о морских странствиях, что совсем недавно грели его душу, теперь превратились в леденящие сердце кошмары. Детство кончилось. Так не должно быть. Ему всего лишь двадцать, его должна была ждать интересная, полная приключений, жизнь. Юноша стиснул зубы и открыл глаза. Волосы на его загривке встали дыбом, а руки задрожали мелкой нервной дрожью. Это — настоящий ад на земле. Казалось, что сама природа озверела, отчего-то захотев пустить ко дну целый корабль. Темная, как чернила, вода за бортом забурлила. Запахло тухлой рыбой, и Кетиля замутило. Шхуну завертело на волнах, она начала двигаться прямо в сердце огромного водоворота, который успел взяться не пойми откуда. Немолодой моряк, стоявший рядом с ним, прошептал: — Это конец, — его обескровленные губы зашевелились в беззвучной молитве. Совсем скоро Кетиль понял, что же именно он имел виду. Из воды показался исполин, размером больше, чем любое здание, которое в своей жизни видел юноша. Своей грязно-зеленой тушей он закрыл чистый горизонт и яркое солнце. Голова этой твари была пугающе огромной, два глаза-блюда, казалось, обвели взглядом каждого будущего мертвеца, находящегося на обреченном корабле. Чудовище открыло хищный клюв и довольно заклокотало. Кетиля вырвало. Он судорожно, до заноз, вцепился в грот-мачту, полными ужаса глазами наблюдая за тем, как из воды вылезают массивные, покрытые присосками, щупальца. Они обвили носовую часть шхуны, и древесина затрещала, ломаясь на щепки. Послышались полные отчаяния крики людей, бившихся в агонии. От моряков, которые минут двадцать назад работали и перекидывались шутками, осталась куча остывающих тел с костями, прорвавшими кожу и выглядывающими теперь наружу. Люди умирали от хищных щупалец, тесноты и давки. Некоторые, обезумев от страха, прыгали в воду, прямо в пасть к плотоядному чудовищу. Кракен [1]. Это был определенно тот самый моллюск из историй отца. Однако Кетилю не было легче от осознания того, какая именно тварь решила поразвлечься, заморив никого не трогающее торговое судно. В голове норвежца смешались все молитвы, что он знал, а застывшие от страха губы не могли произнести ни строчки. Он понял, что теперь ему никто не поможет, ведь бог жесток, раз допустил существование такого чудовища, как это. — Только не меня, — тихо умолял Кетиль, сам не зная кого, — только не… С чавкающим звуком рухнула фок-мачта, забирая жизни еще нескольких десятков людей. Шхуна разлеталась на части и тонула в водовороте. Участь погибших товарищей ждала остальных, к несчастью, до сих пор живущих и вынужденных лицезреть все эти ужасы, что творились на корабле. Кетиль знал, что его черед уже близко. Он все силы вложил в то, чтобы посмотреть прямо в глаза морской твари и не упасть в обморок от разрывающего сердце ужаса. Зрачки Кракена сузились, когда он увидел лицо обезумевшего от отчаяния человека. — Пощади, — надрывно прошептал юноша. Моллюск заревел, подобно раненому зверю, и больше Кетиль ничего не слышал.

***

Кетиль осоловело смотрел на потолок из соломы. После, немного придя в себя, обвел взглядом небольшую комнатушку, осознав, что любое, даже самое малейшее движение отдается тупой болью в раскалывающейся от мигрени голове. Норвежец определенно в первый раз видел это место. Простенькая кровать, на которой он лежал, сколоченный комод, сундук, стоявшие вдоль стены бочки — все это было совершенно чужеродным, по-серому приглушенным и безжизненным. — Очнулся? — послышалось совсем близко, и юноша вздрогнул от неожиданности. Нарушивший тишину человек тенью сидел подле кровати так, что Кетиль поначалу его даже не приметил. — Кто ты? Слава богу, что норвежец изучал северные языки. Однако ему было бы попроще, если бы это был датский или, например, шведский, поскольку исландский несколько выбивался из общей картины. Говорящий на нем незнакомец занял место в ряде тайн и загадок прямо перед неизвестной комнатой. Он сидел, сжав губы в тонкую нить, и внимательно вглядывался в лицо Кетиля. Ему на вид было лет семнадцать, не больше, а исходящая от него холодность соперничала с аурой норвежца. — Откуда родом? — медленно и четко проговорил исландец, пальцем указывая на грудь Кетиля. — Я Кетиль Бондевик, торговец из Норвегии. Я… Юноша почувствовал, как будто его ударили дубиной по затылку. Перед глазами пронеслись обрывистые воспоминания о пережитой катастрофе. Он отчетливо слышал звуки волн и крики умирающих, чувствовал запах моря и смерти. Кетиль начал задыхаться от паники и усилием воли спрятал лицо в руках, чтобы отогнать наваждение. — Боже. Он в безопасности. Он выжил и сейчас лежит на матрасе, колющимся соломой. Норвежец повторял это, чтобы успокоиться, но ему до сих пор казалось, будто он кружился в водовороте из склизких щупалец и мертвых тел. — Я нашел тебя лежавшим без сознания на берегу, — чужой голос звучал монотонно и сухо. На Кетиля это подействовало успокаивающе. Человек, разговаривающий с ним, был единственным доказательством того, что он жив и находится в своем уме. А еще того, что все произошедшее — правда. Норвежец судорожно выдохнул, чувствуя ставшую привычной с недавнего времени дрожь в руках. — Тебя лихорадило три дня, — исландец выдержал небольшую паузу, — если честно, то я не думал, что ты очнешься. Кетиль рассеянно кивнул и совсем позабыл поблагодарить его за заботу, потому что минут тридцать отвечал на вопрос о том, что же с ним произошло. Голос норвежца дрожал и срывался, его трясло от нервов и болезненных воспоминаний. Он не знал, для чего рассказывал чистую правду. Кетиль не надеялся, что юноша адекватно воспримет эту безумную мешанину из исландских слов, произнесенных с норвежским акцентом, и думал, что из-за рассказа о Кракене тот назовет его умалишенным и выгонит из своей лачуги. Однако исландец — как оказалось, его зовут Эмиль — внимательно и спокойно выслушал его, правда, изредка немного меняясь в лице. — Я верю тебе, — коротко сказал Эмиль, как будто бы он каждый день встречал существ из мифов и выхаживал людей, от этих самых существ пострадавших. Кетиль опешил. — Но я сам себе до конца не верю, а ты… — норвежец удивленно замолк, потому что его спаситель, больше не обращая внимания на него внимания, отвернулся и начал возиться с какой-то посудой. Протянув ему миску с чем-то наподобие похлебки, Эмиль проговорил: — Поешь и ложись спать. Я вернусь вечером, — не дождавшись ответа, исландец вышел из хижины. Кетиль остался наедине со своими мыслями, и это — самое худшее, если честно. Само существование Кракена — это полное безумие. Норвежец сжимал в руках деревянную плошку и пытался разыскать хоть какие-то несоответствия в рассказанной истории, но их не было. Кетиль не мог найти другого объяснения тому, как он едва ли не мертвый оказался на Северной земле. Возможно, он помешался и только что выдумал этот рассказ, но это было чересчур. Такое количество деталей, визуальных и звуковых образов невозможно создать ни одному воспаленному сознанию. Норвежец выстраивал логические цепочки, вспоминал все в подробностях, а после дрожал от испуга и перенапряжения. Ему казалось, что он больше никогда не выйдет в море, потому что память о произошедшей катастрофе слишком сильна, он думал, что навсегда потерял ту связь с водой, которую раньше ощущал чуть ли не физически. Или?.. Кетиль начал судорожно размышлять. Он определенно точно помнил, как осознанно смотрело на него то чудовище перед тем, как он упал в обморок. Как будто Кракен понимал, что норвежец говорит и что хочет. Возможно, то, что Кетиль остался в живых — это ее, этой морской твари, заслуга. Или просто случайность, или проклятие или же благословение всевышних — этого норвежец не знал. Он с трудом вылил в себя похлебку, а после забылся беспокойным сном.

***

Постепенно воспоминания о произошедшем начали понемногу выцветать из памяти Кетиля, давая ему хотя бы небольшую возможность спокойно существовать. Правда постоянным спутником его жизни стали ночные кошмары. Но это ничего, он справлялся, лежа на одной кровати вместе с исландцем (в его лачуге не было даже второго матраса) и смотря в потолок. Кошмары как будто парализовали его, норвежец не мог шевелиться, думать, а просто чувствовал, как холодный пот катится по вискам. Кетиль был благодарен за то, что хотя бы остался жив. На самом деле, он был многим обязан Эмилю. Исландец ухаживал за ним, кормил, несмотря на то, что у него самого еле хватало еды для себя. Норвежец не понимал, почему он не оставил его умирать там, на берегу, но никогда не спрашивал, потому что знал — все равно не ответит. Эмиль был довольно своеобразным. У него были глаза глубокого синего оттенка, цвета моря, как добавлял про себя Кетиль, а волосы были как будто бы выплавлены из платины. Однако его необычность проявлялась не только в необычной внешности. Он жил на самой окраине небольшого поселка и предпочитал не контактировать с людьми. Исландец был молчалив, каждый день ходил ловить рыбу и, вернувшись, готовил еду, а после, на ночь, читал какую-то древнюю книгу. Ее он доставал из запертого сундука, аккуратно брал в руки, боясь повредить рассыпавшиеся в пыль корешок и страницы, и садился читать, повернувшись к Кетилю спиной, будто бы боясь, что иноземец разрушит все волшебство момента. Еще одним сокровищем Эмиля был кораблик, вырезанный из дерева, который лежал в этом же сундуке. Исландец доставал его, когда думал, что норвежец уже спит. И тогда Эмиль подолгу сидел, сгорбившись и держа игрушку в руках. Норвежец понимал, что еще немного и он сойдет с ума, если продолжит бездельничать в рыбацкой хижине и говорить ее хозяину не больше десяти предложений за день. Сначала Кетиль попросил разрешения помогать по дому. На это заявление Эмиль чуть нахмурился, но принял его помощь в готовке ужина. Они даже перекинулись парой фраз на отвлеченные темы — норвежец попытался заговорить о погоде, и Эмиль ответил ему, но, наверное, только из вежливости. Кетилю, в самом деле, стало гораздо легче. Он, нарезая овощи и какую-то неизвестную ему зелень, иногда толкался локтями с исландцем, слышал чужой мерный голос и наконец-то чувствовал себя хотя бы немного нужным. В тот день Эмиль первый раз пожелал ему спокойной ночи.

***

С момента появления Кетиля в Северной земле прошел месяц. Окружающие его вещи больше не казались серыми и неприветливыми. Он стал лучше говорить и понимать по-исландски, выучил где и что находится в хижине Эмиля, а также, наверное, узнал все его привычки. Общение с ним было уже не напряженным, как раньше, и это радовало. Оставалось надеяться, что Эмиля это радовало тоже. Хотя он начал заметно теплее, если так можно выразиться, относиться к Кетилю. Однако норвежец довольно часто замечал, как тот с щемящей грустью смотрел на него, а после, поняв, что не остался незамеченным, тушевался. Норвежец сидел на пороге хижины и вглядывался в горизонт. Перед его взором открывалось бескрайнее море, рыбьей чешуей поблескивающее на солнечном свету. Он чувствовал меланхолию. Вместо привычных мыслей о Кракене его посещали воспоминания о родине. Где-то далеко за горизонтом была Норвегия, где был его родительский дом, в котором мать и отец оплакивали погибшего сына. Сердце Кетиля ныло от тоски по семье, родному языку, бескрайним лесам и петляющим рекам. Норвежец чувствовал душащий стыд из-за того, что причинил столько страданий своим родителям, ведь он до сих пор никак не дал им понять, что жив и здоров, и пока что не думал о возвращении к ним. Хотя почтовое сообщение, ровно как и отплытие на родину, было большой проблемой. Все упиралось в деньги, которых у Кетиля не было, и в его боязнь открытого моря. Он научился переживать панику, сидя на берегу и вглядываясь в прибрежные воды, в основном из-за того, что Эмиль, рыбача подле него, успокаивающе проговорил, что Кракены у побережья не водятся. По крайней мере, он за семнадцать лет не увидел ни одного. Исландец теперь был очень даже приветлив, и Кетилю было не по себе из-за того, что раньше считал его черствым и бесчувственным. Как оказалось, это было огромной ошибкой, ведь именно Эмиль помогал обжиться ему в Северной земле, почему-то безвозмездно давал кров и пищу, выслушивал истории о том самом дне. Кетиль с нежностью вспомнил его волосы, почти платиновые. Такие, какие, наверное, были у альвов [2]. И тихо выдохнул, сконфузившись. Он чувствовал себя очень странно, убеждая себя в том, что эта постыдная зависимость — он не мог подобрать иного определения — возникла у него, вероятно, из-за признательности и невозможности отблагодарить Эмиля за все то, что он сделал. Это ощущение было слишком необычным и неудобным, заставляло его испытывать подобные приливы нежности в самые неподходящие для этого моменты. Благодаря судьбе, что закинула его в захолустье Исландии, он обрел новые узы. Вероятно, приятельские. Кетиль почувствовал себя неблагодарным сыном, ведь образ родного дома начал таять на глазах, стоило только Эмилю выйти из своей лачуги. Это случилось не в первый раз, ему уже даже не стыдно. Они вместе пошли на рынок, потому что исландцу нужно было присмотреть что-то для рыболовных снастей. Здесь было довольно тихо и немноголюдно, но норвежец все равно ловил на себе неприятные, острые, как нож, взгляды, потому что слухи о нем в небольшом поселке распространились довольно быстро. Эмиль тоже был не в своей тарелке. Он не любил своих односельчан, и это было взаимно. Эмиль купил все, что ему было нужно без особых проблем. Однако торговцы довольно странно смотрели на него, но, как оказалось, все худшее было впереди. Когда они почти вышли с рынка, Эмиля толкнул в плечо какой-то проходящий мимо парень, примерно одного с ним возраста. Исландец остановился, недовольно сузил глаза и поджал губы. Кетиль физически почувствовал неприятную атмосферу и обхватил себя за плечи. — Везет тебе на утопленников, — прохожий презрительно приподнял уголок губ в отвратительной усмешке. Перемены, что произошли с Эмилем меньше, чем за долю секунды, повергли норвежца в шок. Его лицо, шея и уши пошли красными пятнами, рот искривился в зверином оскале. Кетиль понял, как же сильно Эмилю подходило его имя. Исландец замахнулся рукой, однако норвежец успел схватить его за рукав плаща и оттащить его в сторону от прохожего. — Пойдем отсюда, — успокаивающе попросил Кетиль, отчего-то до сих пор не убирая рук. Эмиль стоял совсем близко, его глаза цвета моря, казавшиеся раньше такими глубокими, потухли. Он закусил нижнюю губу и неосознанно подался вперед к норвежцу, но, взяв себя в руки, резко отстранился и молча пошел по направлению к дому. Кетилю осталось только тихо проследовать за ним. Он вспоминал лицо того человека и проклинал его, ведь Эмиль теперь находился в ужасном расположении духа. Зависимость. Норвежец пытался понять смысл той фразы про утопленников, но так и не понял. Дойдя до дома и оставив там покупки, Эмиль предложил ему сходить вместе порыбачить. Кетиль, конечно же, согласился составить ему компанию. В водной глади отражалось догорающее закатное солнце. Вот он, шум прибоя, о котором норвежец мечтал, недавнее столкновение с морским чудищем, о котором он тоже мечтал, когда был двенадцатилетним мальчишкой. Все, что он хотел, как бы иронично это не звучало, исполнилось, однако сейчас он чувствовал только тревогу. Эмиль долгое время молчал. Кетиль, скрытно наблюдая за ним из-под полузакрытых ресниц, видел, как тот долгое время смотрел в одну точку, поджав губы. Норвежец не посмел отвлечь его каким-нибудь вопросом, потому что знал — сам расскажет, когда будет нужно. И Эмиль начал свой рассказ, тихо вздохнув перед этим. Он стоял на берегу моря, обхватив себя руками, и его фигура была такой миниатюрной и хрупкой по сравнению с окружающей его водной стихией. Он смотрел на волны, разбивающиеся о берег, и его взгляд остекленел. — Моя мать умерла, когда я родился, и отец растил меня в одиночку. Я очень сильно, — Эмиль замялся, — любил его. Он каждый вечер читал мне сказки и рассказывал интересные истории о море. Я до сих пор помню его приятный голос и мозолистую руку, что гладила меня по волосам. Эмиль потупил взгляд и закусил губу. — Он работал на китобойном судне. И однажды он, как обычно, ушел в море. Я провожал его в тот день, и, когда судно отца отплывало, я увидел фигуру кита, будто сотканную из светло-серебристых нитей. Этот кит умирал, погружаясь на дно. Если Кетиль ничего не путал, то видение, о котором говорил исландец, было очень похожем на фюльгью [3] из древних саг. Норвежец уже ничему не удивлялся, а молча смотрел на то, как Эмиль пытается скрыть выражение безысходной скорби. — Говорили, что то судно затонуло, и никто не спасся. Мне было десять лет тогда, и я совсем не верил в то, что отец мертв, ведь я думал, что он не смог бы оставить меня одного. Я месяц ждал его на берегу, но он не вернулся. По ночам мне снился китобойный корабль с невредимым экипажем, и, просыпаясь, я бежал к морю, но там никого не было. Поэтому односельчане подумали, что я лишился рассудка. Кетиль встал со своего места и вплотную подошел к Эмилю. Исландец выглядел так, как будто сломается на порывистом морском ветру: он побледнел, а его плечи нервно подрагивали. — Тот кит, которого я видел, был предзнаменованием его смерти. И Эмиль сломался. Кетиль некрепко приобнял исландца, чтобы тот мог легко его оттолкнуть, если нужно. Но он сам уткнулся лбом в чужое плечо. Норвежец понял, почему тот спас его, почти утонувшего. Понял, почему он поверил в историю о Кракене, почему его волосы цвета платины и почему его шугаются местные жители. Эмиль дрожал, больше не скрывая своей слабости. — Я не мог больше молчать. Кетиль тихо, только ради него одного в этом мире шептал, что не может представить, какую боль тот испытал. Он выражал сочувствие, говорил, что это несправедливо, ведь с Эмилем, таким потрясающим человеком, не должны были происходить такие трагические события. Норвежец говорил, как сильно он ему дорог. Исландец, оправившись после истерики, показывал норвежцу свою новую сторону: с заалевшими щеками умолял Кетиля прекратить ему врать. Однако слова норвежца — самое правдивое, что он говорил в своей жизни. Они стояли, не размыкая рук. Солнце спряталось за горизонтом, и на смену ему явилась ночная темень. На небосводе, как масляные росчерки на холсте художника, появились зеленоватые полосы полярного сияния, которое было совсем не редкостью для осени. Они оба видели их сотни раз, но этот был особенным.