Уходи, прошу, не стой, Я тут один, и ты мешаешь думать. Ну, что стоишь, застыв, любишь что ли? Хотя, кто такого полюбит.
Прошло уже два дня. Два чертовых дня! Но ничего не изменилось. Когда он сидел на кровати, до сих пор чувствовал то самое тепло горячей кожи, те стоны, что разносились по поверхностям дешёвого номера, заполняя мелкие дыры, заглушая дождь, те прикосновения, дарящие доверие... привязанность... то, что хочется схватить мертвой хваткой, вцепиться так, что побелеют костяшки и заболят ладони. Он ушёл. Нет. Это не может быть правдой... это же Сэм. Но нет... он ушёл, а кулаки медленно сжимаются. И что, твою мать, теперь делать?! Стоны. Сладкие, прерывистые. Доверчивые, ореховые глаза, заглядывающие в душу. Приятный шелест новых одеял, успокаивающее горячее дыхание. Сэм кажется совсем ребёнком; волнуется, чуть подрагивает в сильных братских руках, но раскрывается, окунаясь в омут с головой. Удар. Ещё удар - так, что зеленовато-фиолетовые синяки покрывают нежную кожу, а позже - разодранные, красноватые оттенки на костяшках и кровавые следы на белой стене. Он ушёл. Ушел. А вместе с ним - яркая улыбка, ямочки на щеках, светящиеся азартом и детским восторгом щенячьи глаза, тёплые ладони, нежные, выпущенные вместе с горячим воздухом слова. Теперь н и ч е г о нет. Абсолютно.Уходи, нет, я серьезно, Оставь слова и забирай чувства. Нет, я не хотел, да и, скажи, кто знал, Что внутри у тебя станет так пусто.
- Уходи, - тихо-тихо, почти беззвучно. Голос хрипит, наливается свинцовой тяжестью обиды и боли, но он должен это сделать. Должен отпустить. - Дин, я... мне жаль, я так просто не могу, прости... - в очередной раз оправдывается Сэм, он выглядит идиотом, удерживая на плече лямку потрёпанного, старого рюкзака и пытаясь что-то доказать. Как правильно. Как неправильно. Да какая, к черту, разница?! Мы же были счастливы. Вместе. Но это же грешно, грязно, извращенно, отвратительно. Младший брат страдает, мучается, но уже, кажется, зависит от тёплых прикосновений, ласковых слов, шеи, в которую можно уткнуться и почувствовать мурашки на горячей коже, сильного тела, от Дина... поэтому уходит... он так это объяснял...Если бы мы знали, как влюбляться, Тогда наверняка бы выбирали себе теплых людей, А не обложки глянцевые, если бы умели разбираться, Не пришлось бы страдать и болеть.
Очередная девушка уходит ни с чем. Дин сидит на кровати, виновато поглядывая, как она одевает майку, шорты, джинсовую куртку... и уходит, слегка хлопнув дверью. Каждое движение; нежное прикосновение к торсу, губам... Сэм! Он так делал! А счастливое воспоминание о прошлом хуже пытки ножами и раскалёнными кочергами. Это было. Этого уже не будет. Пачка сигарет. Раньше не курил. Зачем? Раньше зависимостью было кое-что другое. Это заменитель. И снова дрожащие руки держат чёртову отраву, снова тяжёлая затяжка. И снова ожидание, пока никотиновый дым доберётся до лёгких. Потом можно тушить.Если бы мы знали, как расстаться, Тогда наверняка бы не пришлось умирать однажды. Не довелось бы драться за каждый брошенный вслед взгляд Да только этому научат навряд ли.
Охота. Вервульф в Айове. Вендиго в Остине. Дикая усталость, мотельный номер; старый, изношенный. Измученный человеческими ногами. Сэм рядом; обнимает со спины, целует в изгиб мокрой от пота шеи, трется носом о волосы, пахнущие дымом и порохом. Дин просто кладёт руки на руки брата, выдыхая, закрывает глаза. Дин стонет, словно умирающее животное, падает на стул. Его нет! Он ушёл! Охота - то ещё дерьмо - раньше отвлекающее, теперь делает больнее. В сто крат. И снова затяжка. Дым, вьющийся серыми кудряшками, возвышается к грязному потолку с чёрными пятнами. Скоро лёгкие покроются плесенью и бег станет пыткой. Скоро все станет пыткой.В один клик давай лети, Такая карма у двух потухших светил. Ты мне расскажешь про салюты, я – про никотин И так уж вышло, что кому то нужно уходить.
Дин? Где же Дин? Веселящейся, вечно шутящей и улыбающейся? Тебя же не выбить из колеи расставанием с Сэмом. Это же не ты тот парень с лиловыми синяками под глазами, кровавыми костяшками и искажённым треснутым зеркалом лицом? Не ты! Звонок разрезает тишину. Сэм. На поцарапанном экране высвечивается родное имя. Дин потирает глаза, убеждается, что это он. Его Сэмми. - Дин, привет, со мной все нормально. Начал охотится в одиночку, я буду иногда звонить. Тогда Дин просто соглашается. Холодно. Отстранённо. С металическими нотками в голосе. А хотелось - прижать к себе, на колени падать, умоляя, прося вернуться, но нет. Сэму этого не надо... Сэм хочет нормальные отношения. Поэтому Дин скрипит зубами, давит боль, но хрипит согласие и отключается. И снова затяжка. А Сэм, слыша холодные гудки в трубке, оседает на пол, закрывает лицо руками и всхлипывает, невыносимо ощущая, как острая пустота в душе направляет к Дину.Уходи. Попробуй не обернуться, За твоей спиной я дышу так тяжко. И ты слышишь, как громко бьется пульс мой, И как за соседней дверью кто-то закашлял.
Старые часы переваливают отяжелевшие стрелки за двенадцать, а он сидит. Молча, снова затягиваясь. Пропуская никотин, кашляет, слегка хрипя.Легче не будет!
Часть сердца забрали, вырвали из груди, не задумываясь, отобрали, как младенца у матери. И это невыносимо больно... Первый толчок - самый болезненный. Лоб покрывается испариной. Тяжелое сбивчивое дыхание заполняет комнату. - Больно? - заботливо интересуется Дин, наклоняется и целует шею с нервно дергающимся кадыком. - Все хорошо... - доверчиво шепчет Сэм, сам тянется за поцелуем и задерживает дыхание, закрывая глаза. Дин измучен. Каждая клеточка тела просится, ноет, тянется к Сэму, снова дотронуться до его тела, почувствовать подушечками пальцев тепло, ощутить нервное дыхание и сбившиеся удары родного сердца, бьющегося в унисон. Нежность младшего брата, объятья, улыбка, поглаживания всего тела... так не нравившиеся Дину раньше. Теперь так хочется этого. Он твердит себе «Сэм не хочет! Ты не должен заставлять его выбирать! Не должен заставлять мучиться! Отпусти!» И однажды он отпускает. Скрипя зубами, руша все надежды, уничтожая мечты и воспоминания, удаляет номер брата. Стирает память телефону, будто себе, и разбивает его. Вдребезги, об стену. И уезжает, оставив пластмассовые осколки на пыльном полу. В неизвестность. На другой конец земли, где солнце все ещё всходит и из-за свинцовых туч виднеются его ярко-пшеничные лучи. Где вероятность встретиться с младшим братом ровна нулю. Сэму это не нужно. Он не хочет быть грязным, извращенным, испорченным... А Дин просто хочет для него счастья. Поэтому возле мотеля остаётся след колёс, а последнее сообщение, набранное впопыхах дрожащими пальцами, перед удалением номера, молча прощается за него. Навсегда.