***
Год спустя. 3-е ноября. — Хэнк, я не знаю! Будет здорово, если ты поможешь мне немного в эти выходные! — одной рукой качая колыбель с Лорной, второй Рейвен пыталась безуспешно причесать Ванду, одновременно говоря по телефону. — Мама, я не хочу сидеть с нянькой! Она не дает смотреть нам телевизор! — Пьетро пнул кресло ногой, зло топоча, пока сестра возилась с волосами своей куклы. — Пьетро, прекрати! Хэнк, да, я тут еще. Господи, я не буду устраивать никакой встречи… Я не могу, — Рейвен всхлипнула, но сдержала слезы, понимая, что на нее смотрят дети и ей просто не позволительны слабости. — Я до сих пор не понимаю, как такое могло случиться. На том же месте, в тот же день. И этот рисунок… Не знаю, что и думать, я убрала его подальше. Все это будто нарочно! Но Эрик не мог… — Рейвен наконец завязала хвост Ванде и попросила детей выйти, чтобы продолжить шепотом: — Да, они всегда были близки с моим братом, просто не разлей вода, но Эрик бы не стал сводить счеты с жизнью! У него не было депрессии, ничего такого. Словно… — она всхлипнула, — словно Чарльз пришел и забрал его с собой… — на том конце трубки что-то говорили, и Рейвен на секунду прикрыла глаза рукой, чтобы прийти в себя. — Если ты хочешь устроить день памяти, то, пожалуйста, но я не буду участвовать. Я потеряла в этот день двух самых любимых людей, и мне не до гостей, черт побери, — она все-таки позволила слезам пролиться, тихо всхлипывая в трубку, когда раздался звонок в дверь. — Все, прости, это няня пришла, я должна идти. Она распрощалась с другом и попыталась привести себя в порядок. Побледневшая и осунувшаяся от бессонных ночей из-за малышки, она напоминала собственную тень. Сначала Чарльз, потом Эрик, оставивший ее беременную с двумя детьми. Если бы не Хэнк, помогавший всем, чем мог, их дети давно бы оказались в приюте. Третье ноября стало проклятьем для их семьи. Рейвен шмыгнула носом последний раз и вышла в гостиную. Няня уже одевала близнецов, открывших ей дверь, на прогулку. — Все хорошо, миссис Леншерр? — Да, отлично. Просто устала. — Ну, ничего, отдохнете как раз от этих сорванцов! Лорна спала, и близнецы ушли, так что Рейвен позволила себе рухнуть на диван в гостиной и прикрыть глаза. Ей показалось, что прошла всего одна минута, когда снова позвонили в дверь. — Иду, — она заставила себя с ворчанием подняться. — Я же просила вас собирать свои рюкзаки хорошо, дети, и не бегать туда-сюда! Рейвен открыла дверь и застыла, ощущая, как ее ноги врастают в паркет при виде двух мужчин, стоящих на пороге. — Привет, любимая. Сегодня годовщина, мы с Чарльзом решили, что ты захочешь пойти с нами…Часть 1
29 октября 2018 г. в 15:25
Шел дождь. В этот день всегда шел дождь, все последние пять лет, что Эрик помнил. Каждое третье ноября он просыпался под шум капель, стучащих по подоконнику. Всегда — до будильника, всегда — еще полчаса лежал, глядя в серый от пасмурности потолок, вслушиваясь в гул стучащего в груди сердца. Каждое третье ноября напоминало то первое, что разбило жизнь на до и после.
Университет остался позади, но не их шумная дружная компания из самых отчаянных сорвиголов курса. Эрик, Чарльз, Алекс, Шон, Азазель, Рейвен, Энджел, Хэнк, Эмма… Фотография с выпускного, на которой они счастливо улыбаются, до сих пор висела в гостиной. Они думали, что молодость и беззаботность будут длиться вечно, но у Бога оказались свои планы.
Авария на скользкой дороге по пути к озеру, куда они направлялись всей толпой. Эрику и тем, кто сидел в его машине, повезло, они успели увернуться; вторая машина попала под кузов фуры, и ее капот расплющило всмятку. Парадоксально, но с тех пор Эрик перестал садиться за руль, предпочитая быть пассажиром или перемещаться на метро, если была такая возможность. Психоаналитик не смог ему помочь.
Но в единственный день в году, он все-таки был вынужден сесть на водительское место в арендованной машине, чтобы отправиться на злополучную милю шоссе, которая поставила жирную точку в жизни одного из их компании.
Эрик покинул постель, с сожалением оставляя теплое гнездо из одеяла, чтобы принять душ, а потом отправиться на кухню и приготовить завтрак на двоих. Он прошел мимо детской, думая о том, что жене с близнецами пришлось уехать — это тоже было частью ритуала. Пьетро плакал весь вечер, не желая его отпускать, и Эрик едва стащил его с колен, предложив детям нарисовать что-нибудь, чтобы он не скучал без них.
Жена целовала его вечером в щеку так нежно, как могла, и прощалась с печальной улыбкой, брала детей за руки и уезжала на пару дней к подруге, чтобы дать Эрику побыть наедине со своим горем.
Почти наедине.
Звонок в дверь раздался как обычно в девять утра. Чарльз был пунктуален, и Эрик знал ко скольки его ждать, но все равно вздрогнул от резкого звука, расплескав чай по столешнице.
Это всегда было тяжело. Его первое третье ноября прошло как в тумане, он чувствовал себя словно в бреду, в пелене, вспоминая те страшные картины с места аварии, от которых крутило желудок, от которых ноги становились ватными. Он слышал скрежет металла и визг тормозов, жуткий звук удара, с которым кузов фуры врезался в легковушку, подминая ее под себя… В другой год было легче: может оттого, что Эрик тогда, накрученный проблемами на работе, пил таблетки «от нервов», как говорила жена. В третий год он ждал этого дня с чувством тревоги на душе, в четвертый — с какой-то обреченностью… Сегодня — с мрачной решимостью. Пришло время оставить ужасное прошлое позади, и тому, кто стоял за дверью, тоже.
— На улице кошмарная погода! Привет, мой друг! — Чарльз поспешно вошел в квартиру, суетясь и стягивая с плеч промокшее пальто, чтобы в следующую минуту с улыбкой втянуть старого приятеля в крепкие объятья.
— Да, согласен, — Эрик похлопал его по спине, вдыхая запах чужого шампуня, лосьона после бритья и теплой шерстяной ткани.
Ксавье выскользнул, чтобы поспешить на кухню, оставляя Эрика одного в коридоре с ворохом мыслей, поднятых этой встречей. Чарльз всегда был таким — врывался в твою квартиру и твои мысли, окруженный собственным настроением, пахнущий домом, светящийся, как рождественская ель, чтобы ни случилось (даже в такой день он приходил к Эрику улыбаясь, по крайней мере, поначалу). Приходил — и выдувал из головы дурное настроение, приходил — и это значило, что вечер закончится веселой гулянкой, приходил — и Эрик думал о том, как хорошо, что у него есть лучший друг, с которым можно натворить дел вдвое больше, чем в одиночку.
— Умираю с голоду, Эрик! Как хорошо, что ты позаботился о своем старике сегодня и мне достанется эта чудесная яичница!
Чарльз плюхнулся на свободный стул перед тарелкой и облизнулся. Эрик тенью скользнул к своему месту: рядом с Ксавье он всегда казался мрачным привидением — молчаливый и невзрачный в своих излюбленных черных водолазках.
— Для тебя сегодня по особенному рецепту, — он растянул губы в бледной улыбке, глядя на то, как Чарльз принимается за завтрак.
Когда половина порции пропала с тарелки, Ксавье поднял на Эрика прищуренный взгляд, чтобы сказать:
— А вот раньше, ты никогда так обо мне не заботился. Вечно у тебя то сгорит что-то, то в холодильнике мышь повесилась. Брак изменил тебя в лучшую сторону, приятель!
Эрик усмехнулся, ковыряясь в собственной еде.
— Да, ты прав. Только брак может заставить человека начать готовить себе что-то съедобнее разогретых наггетсов.
— Рейвен бы оценила…
Кусок застрял у Эрика в горле, и он кое-как заставил себя проглотить его и запить чаем из кружки, чтобы не подавиться окончательно. От слов Чарльза по коже побежал рой мурашек, и в кухне стало ощутимо холоднее.
— Да, — это все, что он смог выдавить, пытаясь впихнуть в себя остатки завтрака, хотя тот чуть ли не лез наружу.
В груди щемило от боли, в горле давило, и смотреть на старого приятеля не хотелось.
С того третьего ноября, самого первого, их дружная компания распалась. Горе обычно сплачивает людей, но с ними такой фокус не прошел. Они напоминали Эрику карточный домик, у которого вытащили одну карту снизу — и все рассыпалось. Веселиться, зная, что одного из них уже нет в живых, было невозможно. Сколько раз встречались они после того кошмарного дня? И каждая встреча заканчивалась тем, что они вспоминали, грустили и расходились еще более угрюмые, чем до этого.
Дела — вот что появилось на месте зияющей дыры, оставшейся от беззаботной молодости, которую расплющило под кузовом фуры. Они появились у всех: срочные, рабочие, семейные, неотлагательные, постоянные, которые «хотелось бы перенести, но нет возможности»…
— Знаю, как тяжело это для тебя, Эрик. Но мы должны это сделать, должны навестить ее, — ладонь Чарльза легла поверх стиснутого кулака Эрика, и он прикрыл глаза, стараясь запомнить это короткое мгновение столь редкой теперь близости с самым близким для него человеком.
Эрик твердо решил покончить с прошлым, но он не ожидал, что будет так невыносимо тяжело. Сказать Чарльзу… Расставить все точки над «и». Больше никаких воспоминаний, никаких поездок на проклятое шоссе, никаких разговоров о том, как было хорошо им всем вместе и как они скучают друг по другу.
— Я знаю, просто… — Эрик заставил себя открыть глаза, чтобы встретиться с взглядом голубых глаз, смотрящих на него с болью и надеждой. — Я хотел сказать тебе… — пальцы Чарльза оставались на его руке, теплые, почти горячие, почти пригвождающие к столу. Как и воспоминания, крутящиеся в голове Эрика, они не хотели отпускать, и он сдался. Пока что… — Я взял машину на прокат. Если хотим добраться до темноты, то нужно выезжать.
Губы Чарльза тронула грустная улыбка, но во всей его позе сквозило облегчение, и Эрик незаметно выдохнул.
Рейвен и Чарльз были братом и сестрой — он должен был относиться к этому факту с пониманием и милосердием. Еще одно третье ноября погоды не сделает, ведь правда?
— Помнишь, как мы пробрались в лабораторию на кафедре генетики и решили провести опыты над нашей кровью? — улыбка Чарльза заражала, и губы Эрика растягивались сами собой.
— Еще бы, мистер Форрест был в бешенстве, найдя утром перебитые стекла для препаратов.
Машина слушалась легчайшего мановения руки Эрика, тихо и плавно перемещаясь по мокрой дороге. Под шуршание дворников, сметающих капли воды с лобового стекла, салон наполнил тихий смех.
— Все потому, что спирт нужно было использовать в научных целях, а не устраивать огненные коктейли.
Чарльз легонько ткнул его в плечо, и Эрик покачал головой, вспоминая тот день. Самые безумные идеи, как ни странно, приходили им на трезвую голову, и если тихоня Хэнк пытался образумить остальных, то Чарльз, за которым Эрик готов был последовать хоть в адское пекло, бросался в авантюры первым. Удивительно, но считавшийся наиболее рациональным Эрик в свою очередь чаще прочих устраивал так, что последствия их затеи приобретали катастрофичные масштабы.
— Но это ничего, а вот на первом курсе нас ведь чуть не выгнали, помнишь? — Эрик посмотрел на соседа, и тот усмехнулся шире, смотря невидящим взглядом на серое шоссе впереди.
— А то! Пустить дым от травки по вентиляции… Весь кампус неплохо развлекся.
— Как мы вообще пережили обучение… — поняв, что сказал, Эрик прикусил губу, но Чарльз не обратил внимания на его оговорку, продолжая смотреть в окно.
Они вспоминали все это и год назад, и два, и три. Самые веселые события юности. Бессонные ночи на вечеринках, попытки подготовиться к тесту с похмелья, поездки по Америке на летних каникулах, череда девчонок легкого поведения, которых хватало на всех, глупые розыгрыши и подколы… А однажды Азазель с Хэнком подрались из-за Рейвен и чуть не рассорились, пока она не послала обоих, и Чарльз с Эриком тоже как-то подрались, даже повода сейчас не смогли вспомнить, но пришли на лекции с разбитыми носами и синяками, дулись друг на друга весь день, строя планы мести, пока не схлестнулись в горячей партии в шахматы, которую сыграли в ничью. Со злости Эрик бросил доску в камин, а Чарльз зашвырнул туда фигурки. В итоге решили напиться и утром снова проснулись лучшими друзьями.
Воспоминания бередили душу, щемили в груди ностальгией, горчили на языке сожалением об ушедшем. Те времена никогда не повторятся. В жизни Эрика было много хорошего сейчас: карьера, жена, двое детей, редкие посиделки с коллегами и новыми друзьями, игра в теннис по воскресеньям, летний отдых в хорошем отеле у берега моря. Его жизнь была полна приятных событий, шла вперед, двигалась в гору, но… в такие дни он вспоминал, что лишился чего-то важного, чего-то, что не могли заполнить ни семья, ни работа, ни новые друзья.
— Это вытягивает из вас жизненные силы, Эрик. Вы сами блокируете себя подобными терзаниями, не даете себе двигаться вперед. Отпустите их, — его психотерапевт не раз говорила это тогда, еще три года назад, когда он ходил на сеансы.
Потом бросил. Как и все, что связывало его с прошлым. Все, кроме третьего ноября и Чарльза, год за годом разделяющего с ним скорбь в эту дату.
— Расскажи о своей семье, Эрик. Хочу послушать. И, эй, — Чарльз обернулся к нему с шутливой гримасой недовольства, — почему ты все время прячешь от меня своих детей? Я же давно хотел повидаться с вами всеми!
— Просто такой день… Знаешь, не до этого как-то, — Эрик ловко обогнул лужу на дороге и неудобный вопрос. — У нас все хорошо, Пьетро и Ванда растут, уже пошли в сад. Пошарься в моей сумке, там есть их последние рисунки.
Чарльз послушно влез в кожаный портфель, засунутый между сидений, и извлек на тусклый свет потолочной лампы пару сложенных листков с детскими каракулями.
— Уверен, что это рисунок «моя семья», потому что я узнаю здесь тебя, — он со смехом ткнул в черный квадрат с огромной клыкастой улыбкой.
— Да, именно. Ванда слегка приукрасила мою свирепость. Она говорит, что я похож на акулу из мультика.
Ксавье обернулся на него с прищуром.
— А она права, в тебе есть что-то от акулы! — он вернулся к рисункам. — Это рисунок Пьетро?
— Да, но я так и не понял, что это.
— Похоже на многоногое и многорукое жабоподобное нечто.
— Не удивлюсь, если это снова я, — Эрик усмехнулся, глядя на каракули сына, которые тот вручил ему вчера с серьезным видом.
— А вот познакомил бы ты меня со своей малышней, и тут был бы еще и дядя Чарльз!
Эрик молча следил за дорогой, кусая щеку изнутри и краем глаза наблюдая за сидящим рядом другом. Хотелось выть от досады на то, что все так случилось, разорвало между ним и друзьями все нити, оставив его навсегда ущербно-нецелостным. Будто из души Эрика вырвали огромный кусок, и его нельзя было заменить ничем другим.
— Там есть карандаши, я не против, если ты себя подрисуешь.
— О, у меня нет такого таланта в рисовании, как у твоей дочери, — Чарльз ухмыльнулся, но руку в портфель засунул и достал упаковку восковых карандашей, полуисписанных близнецами. — Я не делал этого со школы, не будь строг к моим художествам, окей?
— Хорошо.
Должно же у Эрика остаться хоть что-то.
До пункта назначения оставалось полчаса пути, и с каждой милей сердце начинало стучать все быстрее. Как отреагирует Чарльз? Эрик представлял эту беседу несколько месяцев, не зная, как старый друг воспримет его желание оставить их ритуал третьего ноября в прошлом навсегда. Оставить в прошлом свое горе и… Чарльза.
Он старательно рисовал, выводя кривые линии на коленке. Как обычно наоборот: сначала нарисовал ноги, а не голову, как нормальные люди. Ноги в его любимых дурацких коричневых ботинках. Потом неизменные брюки: «Никаких джинсов, я что — дитя малое?». Серый свитер, в котором приехал в гости к Эрику, на который однажды они пролили не то чай, не то кофе, пока ржали над какой-то тупой шуткой — Рейвен его еле отстирала. Воротник синей рубашки… И, наконец, дошел до головы. Алый рот, голубые глаза, даже точки веснушек не забыл наляпать, и растрепанную шевелюру.
— Гляди, какой я красавчик, — Чарльз хохотнул, показывая свой автопортрет. — Я должен оставить подпись под своим шедевром: «Эрику от Чарльза!»
Главное, чтобы рисунок не попал под дождь.
— Я сохраню его.
— Уж постарайся, друг мой, а то я могу и расстроиться, не увидев своего шедевра в следующем году на твоей стене.
Чарльз самодовольно убрал и лист, и карандаши в портфель, пока Эрик пытался справиться с колющей болью в сердце.
Обычно они никогда не доезжали до того самого места, предпочитая оставить что-нибудь под елью в лесополосе. Презент всегда выбирал Чарльз: в первый год это была маленькая шкатулка для мелочей, во второй — часы, в третий — шарф, в четвертый — подвеска. Никогда — цветы. Ведь они выбирали что-то, что хранилось дома у Эрика, а не то, что можно было купить в магазине: бездушное, пустое — как говорил про такие покупки Чарльз.
— Нужно что-то, что дорого тебе, чтобы близкий человек мог чувствовать твое тепло в подарке.
— Как скажешь.
Сегодня они везли поясок от халата, который Чарльз откопал в шкафу на дальней полке.
— Нам не пора остановиться? — Ксавье нервно облизнул губы, глядя на то, как они проезжают знакомый поворот, после которого Эрик обычно сбавлял скорость, и они выходили под дождь.
Сегодня машина продолжала плавный ход, и нога Эрика не дрогнула, чтобы нажать на педаль тормоза. Он ничего не сказал, только бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида, встретившись в отражении с голубыми глазами друга.
— Я бы хотел сегодня доехать до места аварии.
— Зачем? — Чарльз нахмурился, сглатывая и беспокойно всматриваясь в пейзаж за окном. — Мы же никогда туда не ездили, зачем возвращаться? Давай, как обычно выйдем у той ели…
Ель медленно проплыла за окном под почти испуганным взглядом Чарльза. В машине стало неуютно, и Эрик надеялся, что друг не услышит шум, с которым его сердце колотится о ребра в груди. Руки вспотели, и во рту ужасно сушило, но он продолжал давить на газ, понимая, что пути назад нет.
— Мы должны… Я должен, Чарльз.
— Ты мог бы сказать заранее, что собираешься ехать прямо туда, я бы вышел. Я не очень хочу видеть это место, ты не мог бы остановить, пожалуйста, — его пальцы легли на ручку двери, будто Чарльз был готов выпрыгнуть прямо на ходу, но Эрик нажал на кнопку фиксатора, заставляя замок на двери щелкнуть.
— Мы уже почти приехали.
— Эрик, я не хочу туда. Останови машину, — Чарльз без особого результата подергал ручку, в его глазах уже плескался откровенный испуг. — Останови чертову машину, Эрик! Что на тебя нашло?
— Прости, я не могу. Мы должны туда приехать, — его голос звенел от напряжения, но руки на руле и стопа на педали оставались твердыми.
Он старался не смотреть в сторону соседнего сиденья, не видеть Чарльза таким — бледным, дерганным. Его зрачки заполонили радужку темным цветом, веснушки выступили на бледном лице, искусанные губы покраснели еще больше. Эрик мог поклясться, что он был готов вот-вот вцепиться ему в руку, чтобы остановить машину, но Чарльз оставался на месте.
— Я не понимаю тебя, Эрик. Ты хочешь острых ощущений? Мало того, что мы приезжаем каждый год сюда? Зачем ты делаешь это со мной? — в голосе Чарльза звучала дрожь, и Эрик понял, что плохо видит шоссе не только из-за дождя на стекле.
Он сморгнул, ощутив, как по щеке сползает щекотливая капля.
— Пришло время идти дальше, мой друг.
Машина мягко затормозила на обочине шоссе, напротив небольшого металлического креста, стоящего поодаль от дороги. Прямо здесь, на этом самом месте… Эрик снова видел все это, словно та жуткая авария случилось минуту назад: перевернутая фура, раздавленная машина, кровь, текущая из-под смятой двери. Она заливала асфальт красным, растекаясь нечеткой лужей из-за дождя.
— Выходи.
Щелчок фиксатора.
— Там дождь, и я не хочу наступать здесь на асфальт, — теперь, когда дверь была открыта, Чарльз отпустил руку, намереваясь остаться на сиденье, стискивая бледными пальцами колени и смотря прямо в лобовое стекло, только не на крест, уже начавший ржаветь за пять лет непогоды.
Эрик взглянул на собеседника и первым покинул салон, захватив с собой пояс от халата. По шоссе проезжали редкие машины, день близился к концу, и из-за свинцовых туч сумерки наступили раньше. Пришлось открыть пассажирскую дверь самому и протянуть Чарльзу руку, молча предлагая выйти.
Ксавье какое-то время сидел неподвижно, потом перевел взгляд на Эрика, и они смотрели друг другу в глаза целую вечность, прежде чем он взялся за протянутую ладонь и вышел под дождь. Он шагнул было в сторону прогалины, но Эрик остановил его, вставая на пути, хватая за плечи, скрытые пальто.
Слова застревали в сдавленном горле, а дрожащие губы отказывались говорить. Чарльз смотрел на него снизу вверх, позволяя дождевым каплям стекать по лицу и мокрым ресницам.
— Ты был моим лучшим другом, Чарльз, — он заставил себя выдавить это, не узнавая свой хриплый голос, стараясь сосредоточиться на чужом тепле под своими ладонями. — Но я должен оставить прошлое, чтобы двигаться дальше.
— О чем ты говоришь, Эрик? — губы Ксавье кривились в горькой неестественной улыбке, безуспешно пытаясь вернуть ускользающие мгновения.
Эрик кивнул скорее самому себе, чем Чарльзу, окончательно принимая решение. Он потянул за собой друга, ступая по мокрой траве прямо к кресту, чувствуя, как с каждым шагом у него внутри что-то разрывается.
Они поставили крест через месяц после аварии, все вместе скинулись на покупку и установку, на памятную табличку с именем и датами. У подножия креста все еще лежали засыпанные листьями и затянутые травой, потускневшие от времени запонки.
Эрик обернулся к Чарльзу, тот смотрел в землю, крепко держась за его запястье.
— Посмотри на него.
Качание головой в ответ.
— Ты должен, прошу. Ты знаешь, почему мы здесь, Чарльз.
Эрик вытянул из кармана ленту пояса от халата и осторожно намотал на голое запястье, торчащее из-под рукава намокающего бежевого пальто.
— Не заставляй меня это делать, Эрик, ты же мой друг, — голос Чарльза дрожал, как и он сам, мокрый и поникший.
Казалось, что они переживают это снова. Шоссе, кровь… и дождь смешивается со слезами, с осознанием непоправимости произошедшего, с пониманием, что не все осколки можно собрать воедино. Потерять близкого человека — это страшно, но терять его каждый год заново… Эрик резко дернул Чарльза к себе, сжимая в крепких объятьях, утыкаясь носом в изгиб шеи, скрытый под воротом рубахи, чувствуя, как его так же крепко обнимают в ответ.
— Я не был готов потерять тебя вот так! Ты был моим самым близким человеком, ближе брата, которого у меня никогда не было, ближе Рейвен. Ты ведь знаешь, что я женился на ней, что она мать моих детей, что она на том рисунке! Мне так жаль, Чарльз. Мне так жаль, что я попросил вести тебя вторую машину. Я не мог поверить в то, что это правда. Я был готов поднять эту проклятую фуру голыми руками, если бы это могло тебе помочь. Там было столько крови. Столько твоей крови на асфальте… на моих руках… Прости меня.
Он никогда не говорил так много о том дне. Ему казалось, что наружу выходили не только слова, но и вся боль, что копилась внутри столько лет. И после каждого третьего ноября, когда Чарльз появлялся, словно бальзам залечивая кровоточащую рану на время, все становилось хуже. Что может быть страшнее, чем видеть призрак единственный раз в год — в день смерти — и знать, что в сумерках гаснущего дня он просто растворится, чтобы через год вернуться снова, пребывающий в неведении относительно собственной смерти. Полуживое напоминание о том, что нельзя вернуть.
Хотелось отмотать ленту жизни в обратную сторону и быть точно уверенным, что прямо сейчас Эрик обнимает за плечи живого Чарльза. Хотелось вернуться в машину, уехать домой и утром обнаружить, что жаворонок Ксавье уже хозяйничает в их кухне, как в своей. Хотелось обсудить прошлое Рождество, которое они встретили всей компанией, и следующий уикенд, на который у них совместные планы. Но вместо этого Эрик вынужден был отпустить то последнее, что осталось у него от Чарльза, — призрачное воспоминание.
Чужие руки медленно прошлись по его спине вверх и вниз, оглаживая мокрую ткань куртки.
— Я ничего не помню о моменте, про который ты говоришь.
Голос Чарльза звучал спокойно, и от этого Эрику стало еще больнее. Смирение — это конец пути.
— Это же к лучшему, верно? Я бы тоже предпочел не помнить этого.
— Ты хотел бы забыть меня?
— Нет! — Эрик резко отстранился, чтобы посмотреть Чарльзу в лицо, понимая, что сегодня их последняя встреча. Чтобы запомнить его таким, каким он был до аварии, после которой прощание проходило у закрытого гроба. — У меня никогда не будет такого друга, Чарльз. — Он заставил губы улыбнуться, хотя они плохо слушались: — Кто еще согласился бы со мной залезть на спутниковую тарелку, чтобы пустить с нее фейерверк?
— Да уж точно бы никто, — Чарльз ухмыльнулся, плотнее стискивая пальцами край ленты, намотанной на его руку. — Обещай, что мы увидимся снова… с той стороны.
— Обещаю, я найду тебя, Ксавье.
Эрик сделал небольшой шажок в сторону, позволяя Чарльзу увидеть то, на что он так отчаянно не хотел смотреть, крест с табличкой: «Покойся с миром, Чарльз! От сестры и друзей…»
Когда он опустил взгляд с серого неба обратно, Чарльза уже не было. Пояс от халата колыхался на кресте от легкого ветра.
— Прощай, мой друг.
Нужно было ехать домой, и, стерев с лица слезы и дождь, Эрик на каменных ногах пошел к автомобилю. Он сел за руль и какое-то время не шевелился, пытаясь прийти в себя после случившегося. В груди разливалось дурное облегчение из-за того, что все позади, за которое было немного стыдно. Авария унесла жизнь Чарльза пять лет назад, но только сегодня Эрик почувствовал, что друг действительно ушел из его жизни навсегда. Он достал из портфеля, лежащего на пассажирском сиденье, листок с рисунком. Чарльз был на нем — в пальто и брюках, с улыбкой на губах… Подпись была на месте. Хотя бы это останется у него на память.
Эрик улыбнулся, глядя на второй лист с рисунком Пьетро: на нем из серо-черной темноты светились два желтых круга — не то глаза какого-то монстра, не то фонари. Он поднял взгляд на лобовое стекло, но рисунок никуда не исчез: на его автомобиль из серой тьмы неслись две светящиеся фары грузовика.