Мемориал

Мадара обнаружил это место случайно. Переговоры пяти Каге – первые настоящие переговоры, мировая сенсация – осели мокрым песком на зубах и подошве, а возвращаться обратно в своё убежище пришлось именно этим путём. Страна Водопадов служила ему прекрасным убежищем: маленькая, зажатая между огромными мощными силами, защищённая горами с одной стороны и непроходимыми лесами – с другой. Выход в холодный залив тоже играл ей на руку, но самое главное всё равно было скрыто под землёй. Страна, давшая ему возможность скрыться, была ужасно бедной, беднее даже Суны, где, казалось, не было жизни вообще. Божественное дерево тоже росло там, но сейчас, мёртвое и бесполезное, оно не играло никакой роли. Мадаре просто нравилось думать, что он находился на священной земле. На священной земле, которую теперь оскверняло это безобразие. Река, на которой они построили деревню, впадала прямиком в залив, и Мадара следовал ей, ориентируясь на следы битвы. Лысая равнина, выжженная его катоном – бывший сосновый бор; плато, раскиданные ближе к западу – это Хаширама уводил его подальше от людей, как мог. Значит, двигаться нужно в обратном направлении. Мадара шёл правильной, верной дорогой, но свернул в сторону, потерял ориентир – и оказался здесь. Не моргая, он пялился на собственное лицо, небрежно вырезанное из камня, отмечал следы краски на одежде – возможно, работы здесь ещё не закончились, потому что и сама статуя не выглядела законченной: у глаз не было зрачков, волосы тоже шли пятнами. Он подошёл ближе, спустился по обрыву вниз и приземлился на небольшой выступ, пытаясь удостовериться, что глаза не обманывали его. Солнце, продравшееся сквозь горные завалы, напекло голову, и сначала появилась мысль, что он бредил, но чуть позже смирился: да, Мадара Учиха точно смотрел на самого себя. Мадара знал, чья это была идея, и, стоило только этой мысли устояться в голове, мир снова завертелся в привычном ритме. Он даже не мог определить, когда перестал понимать происходящее, а просто уставился на своё убогое каменное отражение, не беспокоясь о том, что поблизости могли быть люди, что тут совсем просто было его заметить. Но сейчас всё вернулось. То, на чём он стоял, тоже оказалось статуей. Мадара спустился ниже, задрал голову и обернулся на чужое лицо. Беглого взгляда хватило, чтобы вызвать едкий смешок. Что не так было с его лицом, раз ни один человек не мог нормально запечатлеть его на века? Разве Хаширама хотел, чтобы потомки, на которых он так полагался, запомнили его таким? Строгим, грубым, жестоким – каким навсегда запомнил Мадара. В Конохе Хашираму из камня вырезал лучший архитектор Страны Огня, которого Сенджу только смогли найти; он же и решился использовать в своей интерпретации грубые линии. Мужчина сделал Хашираме настолько жёсткое лицо, что тот и сам наверняка остался этим не очень доволен, но не захотел обижать мастера. Здесь он тоже получился серьёзным, недовольным, но смотреть на него дольше пары секунд не было сил. С рук Хаширамы открывался вид на другую статую, на воплощение самого себя, и Мадару передёрнуло, когда он заново рассмотрел детали. Всё выглядело так же уродливо и бесполезно, а ещё лживо. У него никогда не было таких одежд, ни у кого в клане не было. Дорогие ткани, дорогие доспехи – всё это доставалось Сенджу. Не появилось их и в деревне: люди экстренно разоружались, время требовало того. “Скоро пожалеют, что не припрятали у себя парочку-другую кунаев, запомни мои слова”, – сказал он Хашираме сразу после годовщины и первый раз после подписания мира получил пощёчину. Не так уж и сильно, да и в полноценную драку это не переросло, а неприятный след оставило. Но сейчас уже было всё равно. Мадара видел его всего пару раз с момента их последней битвы, и выглядел тот счастливо. Побито, измождённо – да, несомненно: Мадара хорошо его тогда потрепал. Но в остальном жизнерадостный, привлекательный и обручённый Хокаге смотрелся более чем хорошо. И следить за ним оказалось достаточно просто: Тобирама так и не заметили его ни разу, да и не было у них причин подозревать, что что-то пошло не так. В конечном счёте, от трупа он тоже отстал: Мадара не оставил в клоне ни капли своей силы и месяцы ковыряния в мёртвых мозгах предсказуемо не принесли никаких результатов. Там же он пару раз чувствовал и Хашираму. Разгневанного поначалу, а потом успокоившегося и часами сидевшего рядом, пока Тобирама пытался разобрать его на куски. От того, что он позволял творить такое с его телом, что не говорил ни слова против, сильно болело сердце – там, где чужая плоть всё не могла прижиться – но со временем Мадара привык и к такому. Другого он и не ожидал. Только не после того, как они закончили. Только не тогда, когда смерть могла пойти на пользу любимой деревне: не выжать из неё максимум было бы упущением, кощунством, а вовсе не уважением к покойному. Поэтому так дико было смотреть на себя сейчас. Мадара правда был удивлён, не мог понять, почему ему не выкроили рога, почему не вырезали скорбное лицо, почему не снесли вообще к чертям собачьим. Именно. Этим стоило заняться в первую очередь. Себя он разбил на мелкие кусочки за пару секунд – жаль, что сжечь их было нельзя – а вот на Хашираме захотелось отыграться. Мадара тщательно скрывал от самого себя всю бессмысленную сентиментальность, накопившуюся в сердце, но обиду вытравить так и не смог. Время не лечило, хотя бы первые месяцы – пока так, а дальше ещё думать нужно, и всё равно он иногда просыпался ночами, вспоминая слова, которыми они друг с другом попрощались. Нахер она ему не сдалась, на самом деле, эта деревня, но болело совсем по другой причине. И он дал своей злости разгуляться: снёс Хашираме голову, раздробил пальцы, сложенные в жесте, что означал честную и достойную битву – вот уж чему точно здесь не место – переломал ноги под коленями, одну выбросил вниз по реке. Он отдавал себе отчёт, что его могли заподозрить: не каждый вандал будет с таким остервенением сносить статуи, на которые Хокаге столько положил. Но ведь он был мёртв. Мадара всё ещё лежал в той самой коробке, разрезанный и зашитый заново, и ему не хотелось думать о том, что произойдёт, когда настанет время забирать фальшивого себя обратно. Всё, что с ним делали, реальное тело принимало приглушённо, размыто, и неприятный момент, когда ощущения нахлынут на него со всей силой, он оттягивал как можно дольше. Риннеган должен был в этом помочь. С юга, почувствовав неладное, направлялись шиноби. Человек пять, не больше. Сенджу. Хотели проверить творение своего мастера или поняли, что произошло что-то неладное – это уже не имело значения. Хаширамы среди них не было, его брата – тоже. Даже лишившись глаза, ещё не заполучив божественную силу, он был в состоянии расправиться с этой кучкой идиотов. Он способен был уничтожить их всех в самые худшие свои годы – значит, сможет и сейчас. С другой стороны, это не стоило того. Он и так оставил здесь достаточно своей чакры, пусть она скоро и исчезнет. Этого могло быть достаточно, чтобы вызвать подозрения, горстка трупов только усугубит ситуацию. Мадара не сомневался, что мемориал – или его подобие – восстановят, приведут в порядок, возможно, не в таком же виде, но как-то похоже. Если это сделает не Хаширама, то кто-то другой: такое место не может долго оставаться без внимания, к тому же, с него можно хорошо стрясти деньжат. И всё-таки хотелось оставить кое-что после себя. Обвал тут, паводок там, гниющие и зарастающие мхом пласты камня, за которыми никто не будет смотреть – он мог превратить это место в проклятие, которое будут обходить стороной, куда никто не посмеет ступить, куда никто не сунется. И всё желание Хаширамы увековечить их смертный бой потерпит крах. В мир живых стоило вернуться хотя бы ради этого. Развернувшись на обломках огромных когда-то статуй, он помчался прочь, домой, где ничто не тревожило его уже несколько месяцев, но поклялся себе вернуться ещё раз. Неплохо было бы и ему умереть здесь, в этих холодных скалах. Одному, и чтобы потом его тело так же разбирали по кусочкам, пытаясь понять, в чём же заключался секрет его силы. Хаширама ведь ничего не почувствует. Зато хоть на труп можно будет посмотреть без лишних глаз. Да, вернуться сюда стоило ещё и поэтому. Обещание пришлось не сдержать.