Темно

Они сидят в стеклянном аквариуме, и Старк не упускает шанса показать язык толпящимся по ту сторону людям. Потом он нажимает кнопку, делающую стекло звукопроницаемым, и говорит резко: – Может, мне еще штаны снять и задницу вам продемонстрировать? Пошли все вон! Баки фыркает и отворачивается, смотря в стол, за которым им предполагается сидеть. Пока стекло еще пропускает звук, он слышит, как шуршит Роуди – всплескивает руками и катит свое кресло по коридору с очень возмущенным грохотом. Сэм, Ванда, Вижн – Баки различает шаги каждого из них, складывающиеся в послушный, направляющийся к лифту топот. Наташа не двигается, жжет в стекле дырки взглядом, пока Стив не отпускает ее тихим голосом. Скорее, выставляет, если уж начистоту. В конце концов именно Стив и остается. Один. Он садится на скамью под фикусом и ждет. Неизбежное компромиссное зло. Баки знал, что им со Старком не позволят говорить наедине. Стив не позволил бы. Он должен видеть, должен знать, что разобьет любое стекло и успеет. Впрочем, на Старке нет ни брони, ни единого устройства с электронной начинкой, а левое плечо Баки оканчивается неопреновой повязкой вместо металла. Что они – два пожилых и уставших человека, только выбравшихся из больницы, – друг другу сделают? Но Стив настаивал. Баки согласился, понимал, что не отговорит. Но в свою очередь настоял на стеклянной стене. Все, что они скажут друг другу, останется здесь. Все звуки снова гаснут. Старк не садится за стол. Тот завален бумагами – дело Зимнего Солдата, заключение суда о его невиновности, медицинские и психологические выписки. Вообще-то, это последнее, что хочет видеть Баки. И Старка от них мутит. Но почему-то другие считают, что им очень надо снова прочитать о промывании мозгов смесью наркотиков и электрического тока или о том, что возникшие у Джеймса Барнса ассоциации с разноцветными кляксами говорят об исключительно миролюбивом характере. Не хватает книг про войну, буклетов про жертв насилия и Библии. Или связки бананов. Степень уместности – одинаковая. Ведь ни в одной букве нет того, что могло бы избавить их от вины, боли, злости. Памяти. Добавить понимания. Не друг друга – боги, они прекрасно понимают друг друга, могут за другого рассказать весь спектр эмоций и мыслей. А понимания, что, черт побери, с этим дальше-то делать. Старк и так знает, что Говарда и Марию убила Гидра. Баки это знает лучше него. Старк и так знает, что Баки там был и сделал всю грязную работу. Баки и это знает лучше него. Старк ходит, пока не замирает у окна. За окном день. Глубокое синее небо горит над городом. После Оймякона и больницы все цвета кажутся слишком сочными: Баки убавил бы яркость окружающего мира, но это не в его власти. Потому что миру – небу – плевать на его желания. На желания Старка или Стива тоже, будь они хоть трижды Мстителями. Так что Старк щурится и бормочет: – Что мы должны друг другу сказать? – Без понятия. От нас ждут, что мы типа пожмем друг другу руки, выйдем отсюда как с сеанса психотерапии и отправимся вместе в Тибет. – Тибет? – Ну. Сари… хламида… ну как эта оранжевая хрень называется? Медитации. Всепрощение. Отказ от эмоций. Старк бездумно трет грудь. – Да что от нас останется тогда? Баки усмехается. – Тебе нравится чувствовать желчь внутри себя? – Вся, что есть, – вся моя! – вскидывает Старк подбородок.

***

Пеп сидит на краю клумбы, вытянув босые ноги. Туфли – рядом, в руках – книга. Точнее Тони не разберет с высоты. Она не пришла сюда. Она не Роджерс – знает, что будет лишней здесь, повиснет замком на рту, якорем на шее, превратив разговор в обмен любезностями, который не поменяет ничего. Как будто то, что происходило сейчас, должно было что-то изменить. Как будто слова могут такое в принципе изменить. А что может? Тони косится на Барнса, выстукивающего по столешнице размеренный ритм, и понимает, что не знает, как примириться с врагом, как выгнать жужжащее в черепной коробке желание – совсем несвойственное городскому техно-мальчику – рвать зубами жилы и глотать чужую кровь. А еще он понимает, что этого чувства… его больше нет. Уилсон болтал что-то там про подсчеты. Про то, сколько кому кто должен за Оймякон – ведь они спасли друг друга. Но это бред. Во-первых, оба они имеют мало отношения к тому, что они выжили. Они обязаны своими жизнями другим людям. Во-вторых, это не работало. Какая разница сколько? Какая разница, что произошло в России? Все эти трюкачества мозгоправов сплошной глянцевый обман. Это ведь не отменяет… Но что-то другое работало. Барнс выстукивает ритм, Тони вдыхает любимый пропахший бензином воздух Нью-Йорка – даже кондиционером не скроешь, – ощущает всю его городскую прилизанность, всю его мусорную чистоту, и без благовоний и мантр понимает: смерти больше не будет. С него точно достаточно. Тони вдыхает глубже.

***

Стеклянные двери разъезжаются. Стив не двигается, как не двигался все это время – а Баки и Старк провели взаперти часа три, не меньше. Но Стив все так же сидит, уткнувшись подбородком в сплетенные пальцы, и сверлит их взглядом. Старк машет рукой и уходит к лифту, и теперь Стив смотрит только на Баки. Баки подходит ближе, кривится и тянет ворот футболки в сторону. – Ну у вас и жара. Там так кондиционировало хорошо… – И как? – перебивает его Стив. – Что «как»? – Эм... ваш разговор? – Тони неплох в игре в «города», но с моим знанием русской географии ему не тягаться. Стив приподнимает бровь, но встает и ведет Баки к лестнице. Больше не спрашивает, за что Баки ему признателен. – Стив, я серьезно, здесь же есть бассейн? Стив добавляет вторую бровь. Баки надеется, что это знак – он все еще умеет удивлять Стива. Баки берет его за руку.