Let's play a game of Russian roulette...

Let's play a game of Russian roulette, I'll load the gun, you place the bets. Tell me, who will make it out alive.

Давай сыграем в то, во что мы оба никогда не играли? Ты же не раз играл с жизнью. И я тоже. Было страшно? Тебе было страшно, Джона? Мне — нет. Так же, как и сейчас. Что тебя толкало к этому, когда все было в порядке? Или тебе чего-то не хватало? Молчишь. Конечно, молчишь. Ты же не слышишь, что я медленно схожу с ума. Но я могу ответить за тебя: да, не хватало. Острых, новых ощущений, и было плевать на последствия. Тебе всегда было плевать. Хотя нет, это слишком мягко — тебе всегда было похуй. Я не знаю, может, ты просто все так умело выставляешь, но ты заставил меня поверить в это. И не только поверить. И не только в это. — Давай сыграем в Русскую рулетку? — Холодная улыбка, не выражающая к нему никаких чувств. Холодные пальцы машинально сжимаются, разгоняя кровь. Он согласится, я знаю. Это же предлагаю ему я, и ему интересно, что будет дальше. Даже мне интересно. Я понятия не имею, что делаю и зачем произношу эту фразу вслух. Мне хочется сделать ему так же больно, как сделал он мне. Но не получается. Он оборачивается. Голубые глаза показывают, что ему насрать даже на то, что я здесь. Губы растягиваются в какую-то жестокую ухмылку, и я больше не могу улыбаться. Пусть она ничего не выражала, но это все-таки улыбка. И улыбнулся я именно для него. Мой вопрос ему явно неинтересен, и, скорее всего, он его проигнорирует. Он просто смотрит мне в глаза, а я чувствую, что этим он издевается надо мной. Не могу выдержать его взгляда и опускаю глаза, смотря на порванные на коленках его джинсы. Молодец, Оливер. Правильно, унижайся. Тебе же нравится терпеть все это. У тебя же нет этой ебаной гордости, и ты не можешь просто так взять и уйти. Ты же хочешь услышать его голос и то, как он медленно, издевательски произносит твое тупое имя – Оливер. — Давай. — Я снова поднимаю глаза, услышав это. И он даже не спросит, зачем? — Неужели ты окончательно свихнулся? — Не помню, чтобы когда-нибудь видел его таким спокойным. Хах. Конечно, свихнулся. Давно. И виноват в этом он. И вот сейчас мы здесь. Вдвоем, как я и хотел. Свет падает на стол, но все-таки я могу разглядеть твое лицо. Оно выражает безразличие, но уже не ненависть. Почему? Что случилось? Боишься? Или жалеешь, что пришел? А может, причиной всему этому являюсь я? — Ну привет. Оливер. — Мое имя ты произносишь чуть погодя. Полное имя. За что я готов плюнуть тебе в лицо. Я омерзительно улыбаюсь. Настолько омерзительно, что противно мне самому, хоть я этого не вижу. Я не хотел. Просто так получилось. Улыбаюсь все шире, и через несколько секунд начинаю смеяться. Громко. Мне режет слух собственный смех. Представляю, как противно ему. — «Привет, Оливер»? — Наклоняю голову вправо. — Может, руку мне еще пожмешь? — Что ты делаешь, придурок? — со смешком спрашивает он. — Зачем тебе это? — Я не заставлял тебя приходить — только предложил. И ты согласился. Я же не спрашиваю, зачем ты пришел. — Ты же понимаешь, что сегодня кто-то из нас… — Я не идиот, Джона, — перебиваю я. — Если ты меня им считаешь, это не значит, что это на самом деле так. И правила этой игры я знаю. Мы оба знаем, зачем мы здесь. Наши отношения всегда были странными, и вот до чего они дошли. Глупо — не спорю, но, по-моему, это лучший выход для нас обоих. Ты сто раз говорил, что это не любовь, и я говорил то же самое. И я почти верил в это. Убеждал, даже когда ложился под тебя. А сейчас я заряжаю револьвер. Давай, скажи мне, кто из нас останется жив, ты же знаешь. Ты знаешь все. И то, что мне сейчас хуево, хоть я и смеюсь тебе в лицо. А я не знаю, что ты чувствуешь. Не знаю сейчас и не знал никогда. Просто пытался догадаться. И у меня ни разу это не получилось.

Over and over and over again we play the same old game. Cards kept close to our chest, that's where your secrets kept. So wear your poker face, hands to the fool, hands to the thief, Fiction is bitter and you got a taste.

Мы опять играем, Вайнхофен. То, что было между нами, ты называл отношениями, а я называл игрой. Ты никогда не был со мной откровенен. Мы могли вместе провести хоть неделю, но ты постоянно врал, каждый час, каждую минуту и секунду. Ты клялся, что говоришь правду, а я кивал, но никогда не верил. Чтобы не потерять тебя, блять. Я никогда, никогда тебя не любил. Тогда почему я сейчас сижу здесь в одном из костюмов, которые я никогда не любил и которые всегда шли тебе? Почему ты сидишь напротив, держа в руках карты, и даже не пытаешься меня остановить? — А давай хотя бы сейчас поговорим откровенно? — глядя в карты, говорю я. — Единственный и последний раз. — Мне хочется глубоко вздохнуть, но не получается. Чего-то боюсь. Машинально прижимаю карты к груди, чувствуя, что там сейчас, может быть, станет больно. — Откровенно? — изгибаешь одну бровь. — Я всегда говорил тебе правду. — Даже сейчас ты врешь. Не вижу в этом смысла. — Я не вру тебе, идиот, — немного подаешься вперед. — Что за хуйня творится у тебя в голове? — С каких пор тебя это так ебет? — Делаю вид, что мне безразлично все, что ты говоришь или делаешь. Хах. Но опять не получается. У меня всегда выходило это само собой, но именно ты заставляешь ярко выражать то, что я чувствую, и карты заметно подрагивают. Ударяюсь спиной о стену, еще чувствуя боль в груди от неслабого толчка. Джона стоит уже слишком близко для того, чтобы не дать мне отойти. Его кончики пальцев слегка касаются моего лица, и я нервно одергиваю голову. Взяв меня за подбородок, он возвращает мою голову в прежнее положение, заставляя смотреть ему в глаза. — Как же я ненавижу тебя… — хрипловато произношу я, прикрывая глаза. Хочу в кровь разбить его идеальное лицо, чтобы не видеть этот серьезный взгляд. Хочу сказать, что мне похуй на все его слова, и я не поверю, как бы он сейчас ни распинался. Но не могу. И, как последний слабак, говорю только одну сотую часть того, что чувствую на самом деле. — Почему ты мне не веришь? — спрашивает он, находясь максимально близко от моего лица. Я криво улыбаюсь, снова опуская голову. — А я когда-то верил? Расслабься и не задавай мне больше этот тупой вопрос. Ему больше нечего сказать. Он просто смотрит мне в глаза, пытаясь понять, что я чувствую. А я что-то чувствую? Я жду хоть каких-то действий с его стороны и не понимаю, почему он просто стоит. Яркая рука упирается в стену рядом с моей головой, мои глаза скоро начнут слезиться, я так долго не моргал. Почему он стоит так близко в самые неподходящие моменты? — Что ты хочешь? — наконец-то я задаю вопрос. — Я просто хочу услышать ответ на этот гребаный вопрос. Чего ты добиваешься? Чего, блять, скажи! — Легкие полны воздуха, и я могу крикнуть. Но очень быстро успокаиваюсь, не слыша ответа. — Мы должны были закончить эту хуйню еще тогда, когда ты сказал, что тебе это не нужно. Я же все понял и забил на это. Нахуя ты начинаешь все по новой? — Мне нравится это. Понимаешь? А ты слишком слабак, чтобы сделать хоть что-нибудь. Это бред, бред, бред. Так рисковать только потому, что ему это нравится? Да, он придурок, но не до такой степени. Почему просто нельзя сказать правду? Скажи то, что чувствуешь, блять, я же не много прошу. Скажи, для чего ты пришел на самом деле. — Не понимаю, — я ухмыляюсь и сжимаю майку на его боку. — Ты слабак, Вайнхофен. Ты, а не я. — Пусть так. — Он слегка пожимает плечами, его ни капли не обижает то, что я сказал. И я знаю, почему. — Но я добьюсь того, чего хочу. И спокойно смогу уйти. А ты опять останешься один. — Больше не останусь, — качая головой, улыбаюсь я. Ударяюсь затылком о стену, чувствуя его руку на кости своего бедра и то, как она медленно спускается под мои джинсы. Его щетина царапает кожу моего подбородка и около рта. Знаю, что я лох, идиот, безмозглый кретин, но я хочу этого и не сопротивляюсь. Ткань белой майки треснула, но не порвалась. Я толкаюсь языком в его рот как можно дальше, чтобы сделать ему неприятно. Но не слышу ничего, кроме шумного дыхания. И знаешь, сейчас я не отдал бы ничего, чтобы повторить то, что между нами было. Ты не стоишь этого. Да и я не стою тоже. Я слишком жалок и слаб, а ты… Хах. Неважно. Достаточно того, что я знаю о себе.

My alligator blood is starting to show, I know that you know that, I know that you know. Can't call a bluff with a dead man’s hand.

Даже сейчас я не могу понять, почему тогда я пришел именно к тебе. Есть же Мэтт — мой лучший друг, и его комната была намного ближе. Но я пошел к тебе и пожалел уже об этом ебаную тысячу раз. Мне захотелось поговорить, узнать, какой ты на самом деле. Ахахаха, какой же я идиот. Вот так просто, за одну ночь я хотел узнать о тебе все. Прошло уже столько времени, но я до сих пор не знаю о тебе ни-хре-на. Не знаю, где были мои мозги, что заставило меня сделать это. У меня была Аманда, которую я любил, у тебя — Мэйлин. Хотя почему были? Они есть и сейчас, но что меняется? Ну ты же знаешь ответ. Я знаю, что ты знаешь. Я знаю. — Тебе же страшно. — Наверное, ты все-таки заметил, как дрожат мои руки. — Ты что-то пытаешься мне доказать? Не надо. — Смотри, — я опять наклоняю голову, — ты задал этот вопрос уже несколько раз. Может, тебе страшно? — Правый уголок губ потянулся вверх. — Хотя чего я напрягаюсь, ты же все равно не ответишь. — Ты от страха сдохнешь раньше, чем пуля залетит в твою голову. Подумай, у тебя еще есть шанс. Пора начать мою талантливую игру. Включай актера, Оли, включай. Покажи этому ублюдку, что у тебя есть хотя бы капля гордости. Пусть он увидит это первый и последний раз. Играй, Сайкс. Похуй, что он знает о тебе все и не поверит ни одному твоему фальшивому действию — играй. Ты же еще можешь, еще не так поздно. Дверь в ванную комнату открылась. Я потер глаза и попытался убрать назад волосы, которые падали на глаза. В спешке этого не получалось сделать, и вода, льющаяся из душа, возвращала волосы на прежнее место, закрывая лицо. Я прекрасно знал, кто это, но все равно обернулся. Джона стоял как всегда близко. Вода стекала с волос по ключицам и животу — все ниже и ниже. — Ты же сказал, что больше не придешь. — Губы скривились, я не знал, как себя вести — просто растерялся. — Но пришел же. — Он положил руку на мою талию и вошел в кабинку, становясь под душ. Холодный кафель обжег спину, но сейчас это было самое меньшее, что меня волновало. Его губы коснулись моего плеча. Вода стекала по его позвоночнику, заставляя меня смотреть на это и не шевелиться. Притягиваю его к себе еще ближе, сильнее вжимаясь в уже теплую стену. Рука спускается к моему члену, и мой рот открывается в беззвучном стоне удовольствия. Движения руки стали быстрее, и все, что я мог сделать, это обвить своими руками его шею и тихо стонать. Закрываю глаза и уже сам толкаюсь в его руку, слабо понимая, что делаю. Рука отпускает меня, и я шумно выдыхаю, пытаясь удержаться рукой за мокрые стены. Джона становится на колени, обхватывая губами головку моего вставшего члена и начиная ее посасывать. Я бы с удовольствием послал его. Если бы мог. Сжимаю его светлые волосы и толкаюсь бедрами в его рот. Он смотрит мне в глаза, слизывая свою слюну и воду, капающую из душа, с моего члена. — Что ты сейчас можешь сделать, Оли? — спрашивает он, пробегая языком по всей длине. Ничего. Как и всегда. Ноги подкашиваются. Сползаю вниз. Джона наклоняется, чтобы поцеловать меня, поглаживая мой член. Я нетерпеливо отвечаю на его поцелуи, снова толкаясь в его руку. Тяжело дышу, когда его рука сжимается сильнее. Крепче сжимаю его волосы в своей руке, ища в них поддержку, чтобы не начать кричать. В голове мысли о том, что свихнулся не только я, но его поцелуи, покрывающие все мое тело и оставляющие следы, и рука, не перестающая двигаться вверх-вниз, заставляла мысли обрываться. — А ты так этого хочешь? — А знаешь, — ты поворачиваешься вправо всем телом и ставишь левый локоть на стол, — если пуля достанется тебе, мне будет тебя не хватать, — ты так просто об этом говоришь. Ухмыляюсь, закрывая одной рукой лицо: — Мне даже неинтересно почему. — Вру. Теперь вру и я. — Ты никогда не был для меня шлюхой, Оливер, — качаешь головой из стороны в сторону. — Ты сам всегда так считал и орал мне это в лицо. Но, как ты сказал несколько минут назад: если ты так считаешь, это не значит, что это на самом деле так. Я бы не возвращался каждый раз, хоть и говорил, что мы последний раз позволяем себе эту близость. Ты меня не первый день знаешь, значит, должен понять, что я говорю правду. — Да хуй я клал на твою правду, — улыбаюсь я. В ответ получаю то же самое. Наконец-то ты берешь револьвер и толкаешь его ко мне. Я заряжаю его одной пулей и снова возвращаю. Ямочка на щеке не исчезает. Тебе весело? Ты раскручиваешь револьвер: дуло показывает в мою сторону. Откидываешься на спинку стула, не переставая улыбаться. — Крутите барабан, Оливер Сайкс.

Cut me up and wear my skin, Show me how to live. Tear me down, clean me up, Now spill my fucking guts. Just help me find a way.

Хотелось бы, чтобы ты почувствовал себя так же, как чувствую себя я. Хотелось, чтобы ты разрезал мою кожу и надел ее. Может, хоть так понял бы, ЧТО для меня твоя игра. Ты уже показал мне, как нужно жить, но я все равно не научился. Унижал, пытался показать этим, что я – ничто. Ты делал все, чтобы показать мне, что жизнь — это не просто слово. А я так и не понял. И ты в этом, конечно, не виноват. Я начинаю тихо смеяться, понимая весь идиотизм этой ситуации. Куда ты катишься, Оли? Тебя трахает твой друг. Он уходит и возвращается. А единственное, что можешь ты, — это только отпускать его, когда он уходит, и принимать обратно, когда возвращается. Трудно не сойти с ума, когда понимаешь, что ты по собственной воле сидишь на полу под душем, а твой друг целует тебя и занимается стимуляцией твоего члена. — Я схожу с ума, да? — бормочу ему в губы. Теперь уже я обхватываю его член и двигаю рукой в том ритме, в котором я посасываю его язык. Я не хочу, чтобы он останавливался, и не хочу, чтобы он снова ушел через несколько минут. Но и не могу попросить об этом. Для этого я «слишком слабак». Громко простанываю, достигнув предела и кончая в его руку. Начинаю кашлять из-за воды, которую вдохнул. Висну на его плече, чувствуя, как моя рука становится теплой и липкой. Он выдыхает мне в губы и опять целует. Вода смывала с рук следы спермы, а я вжимался лбом в его плечо. Скоро он встанет и уйдет, сказав что-то на подобии «Ну ты же знаешь, что так надо». А я не смогу даже сказать, что он может катиться, куда хочет, что он и нахуй мне не нужен, не говоря уже о словах, которых он точно не стоит. Да, Оливер, Джона прав: ты и для этого «слишком слабак». Я несколько раз кручу барабан. Скоро он медленно останавливается, щелкая. Что сделать? Миллионный раз улыбнуться, чтобы доказать тебе, что мне не страшно. Да зачем? Нахрена распинаться перед тобой? Все равно для тебя я останусь слабаком. Так что не имеет смысла что-то менять.

So put a gun to my head and paint the walls with my fucking brains.

— Может, это ты сделаешь? — отрывая взгляд от револьвера, я поднимаю его на тебя. — Что сделаю? — делаешь вид, что не понимаешь. — Выстрелишь. Приложишь дуло к моей башке и раскрасишь стены моими мозгами. — Это же не по правилам, — поднимаешь одну бровь. — А когда ты играл по этим ебаным правилам? — Револьвер скользит по столу и останавливается около тебя. — Когда ты их соблюдал? — Ты даже выстрелить в себя не можешь? — Снова насмешка. — Могу. Но хочу, чтобы это сделал ты. Ты поднимаешься, зацепившись пальцем за спусковую скобу, и тянешь его по столу, подходя ко мне.

Now you know you can go, you can give up trying. Should have just called it quits, Should have just called it quits, Leave before it's too late.

Поднимаешь пистолет со стола и держишь в правой руке. Левой обнимаешь меня, повесив руку на мою шею. — Я еще раз убеждаюсь, что ты идиот, Оли. И в башке твоей пусто. Нечем стены раскрашивать, понимаешь? — Ты ничего не хочешь мне сказать? — Ну давай, скажи хоть что-нибудь, что, может быть, заставит меня остановиться. — Хочу. — Рука все еще лежит на моей шее. Такое ощущение, что он не собирается стрелять — обнимает меня, как на очередной фотосессии. — Ты знаешь, что можешь сейчас подумать мозгами и уйти. Пока еще не поздно. Я говорю тебе это последний раз. Думай. Ахахаха. Что? Просто взять и уйти? Нет. Это круто: ты будешь видеть, как кровь окрашивает мое лицо, и тоже будешь в крови. Я еще буду чувствовать тепло от алой жидкости на своем лице и улыбаться. Чтобы доказать тебе, что мне не больно. Что мне, блять, не больно.

Put a gun to my head and paint the walls with my brains. Put a gun to my head and paint the fucking walls.

Я молчу, и ты понимаешь, что я не собираюсь уходить. Холодное дуло касается моего виска, ты убираешь руку с моей шеи. И я больше ничего тебе не скажу. Стреляй. Раскрась гребаные стены в красный цвет. Я не буду об этом жалеть, и ты тоже, обещаю. Докажи, что ты не такой лох, как я — нажми на спусковой крючок. Закрываю глаза и слышу смешок: — Ну как хочешь. Металл перестал быть холодным, я его почти не чувствую — он слишком долго держит пистолет у моего виска. Опять проверяешь меня? Выстрел. В голове противно звенит, и я хватаюсь за нее руками, не открывая глаз и машинально открывая рот. Спустя минуту, я слышу негромкие шаги и открываю глаза. Все с той же ироничной улыбкой ты стоишь у открытой двери. В спинке стула я вижу небольшую дыру, которая должна была быть в моей голове. — Ты никогда и ни во что не умел играть, Оливер, — улыбаешься ты, переступая порог. — А это могла бы быть единственная игра, в которой ты выиграл.