— Ой, Аркадий Иванович, что это вы так поздно? — Девица сначала бросилась подвязывать волосы, потому как не положено в безобразии показываться жениху, а потом прикрылась простыней, но позже всего она сообразила кликнуть мамашу. — Маменька, что же вы Аркадия Ивановича в краску вогнали? Предупредили бы хоть!
Девица уже потянулась к свечи, но тут дверь открылась вовсе и ее маленькая комнатушка озарилась светом из коридора. В проеме стоял ее жених, а из-за него выглядывала маменька, и со всей своей милостию глядела на несколько растерянную дочь.
— Милая моя, это только единожды Аркадий Иванович так пришел. Он сегодня хочет в Америку уехать, вот хотел с тобой по душам поговорить. Да ты и не смущайся вовсе — все ж жених. — Маменька поклонилась господину и вышла из комнаты, прикрывая дверь.
Девочка тотчас опустила босые ноги на пол, быстро дошла до столика, зажгла свечу и поставила у изголовья кровати.
Жених сам будто бы и ждал всего этого от слабенькой, больной девицы. Только тогда он подошел к ее кровати и сел на край.
— Милая моя, я пришел к тебе вовсе по иному поводу. Ты ведь помнишь, что я тебе рассказывал про одного юношу, который столь силен, что даже я его одолеть не могу? — Девочка кивнула, — А помнишь я тебе говорил, что хочу в Америку с тобой уехать?-Кивок, — Не будет Америки. Я сейчас, после тебя пойду на Сенную, и застрелюсь.
Девица громко ахнула, прикрыла рукой губы, а потом и вовсе обхватив руками Свидригайлова, упала ему на плечо. Тогда-то Аркадий Иванович, человек в край испорченный, и расстроился, что не мог сквозь одежду прочувствовать тело девицы. Пускай это и был его последний разговор в жизни, он оставался похабником и даже не собирался меняться.
— Зачем же вы так, Аркадий Иванович, милый мой! Ведь мы с вами столько всего могли!..- Девочка еще что-то бормотала, но в основном это были надрывные всхлипы.
— Не грусти, друг мой (впервые так обращался он к своей невесте, потому она тут же взметнула свои небесного цвета глаза и улыбнулась), все же, признай, что ты этак меня любишь только потому, что тебе это маменька внушила, а сам я тебе неприятен. Я ведь видел как ты хотела руку тогда одернуть, потому что борода у меня колкая, и ведь вижу, что на колени ко мне садишься из одних только маменькиных наставлений. Это было раз, — Девочка только тяжело вздохнула и уткнулась лбом в ключицу мужчины, — А потом… Что мне еще на этом свете делать-то? Ведь тот юноша прав, что я являю собой только пошлость и низость, да и сестрица его… А то тебе впрочем знать и не нужно, — Он потупил взгляд, но потом быстро нашелся, — И ведь я всем, кому мог помог: сестре, юноше, и даже возлюбленной того юноши, и тебе. Могу же я в конце концов и сам съездить отдохнуть!
— Но ведь это не отдых! — Девочка вновь подняла голову.
— А ты всем говори, что я в Америке, на покое, вскоре и сама поверишь. — Он вновь потупился, но уже немного дольше, ибо чувствовал, как девица гладила его по рукам, и очень боялся ее спугнуть своим монологом.
— Аркадий Иванович, а вы вот помните говорили мне про
замысел господень? Вы говорили, что скоро расскажете, а что сейчас уже не выйдет? — Невеста робко посмотрела на Свидригайлова и продолжила гладить его руку.
— Понимаешь ли, милая моя, — он взял ее ручку и поцеловал, — Я тебе тогда сказал это по глупости. Мне тогда… — Он прервался. Отвел взгляд и подумал: «А что тогда? Тогда разврата хотелось? А ныне что-с?». — Ладно, что тогда было, но я тебе все же расскажу.
Понимаешь ли, милая, я всегда думал, что то, чем я занимаюсь (неужели стыдно сказать «разврат»?) — природно. То есть, я сейчас так же уверен в этом твердо. И раз уж нас всех замыслил Господь, то значит это его умысел: разврат, охота человека до чужой плоти, отравление молодых девиц старыми господами и тому подобные вещи. И мне приятно было, что я Господу приятен, вот и всего-то.
— И я Господу приятна? — Девочка улыбнулась, и сцепив руки в замок приложила их солнечному сплетению.
— Не только приятна, ты и мой и Его ангел во плоти.
И Аркадий Иванович принялся обнимать ее, целовать ей руки, грудь плечи, а она лишь безмолвно смеялась, вдыхая воздух ртом.
***
«Утром было очень холодно, пришлось даже бегать матушке за платком.
А я бегу, и думаю, как бы не наткнуться, как бы не наткнуться, а там Гришка идет и как заорет
«Слыхала, дескать господин важный сам себя умертвил, а вперед того городовому отморозил,
что в Америку пойдет. Ой до чего боярин смешной!»
Я стояла и чувствовала как по ногам и по платью течет кровь»
Из дневника мещанской дочери г-жи N
