***
Впервые Сэйги Ли она видит как заносчивого столичного мальчишку из очень, очень хорошей семьи, в руках клинка ни разу не державшего. Потом, после попытки взглянуть через проявление, приходится сделать небольшую поправку: не столичный. Столичная. Но Мирэ тогда лет четырнадцать, Ли — всего двенадцать-тринадцать, вроде. Настоящая пропасть времени. И ни малейшего желания подойти познакомиться Мирэ не испытывает. Говоря объективно: к клинку Ли и впрямь не притрагивалась. Будущей отравительнице-воровке фехтование — как и мечный бой в целом — не сдались на свет. Говоря объективно: семья действительно очень и очень хорошая. Вернее, не семья, а клан. Клан Ли — чуть ли не самый влиятельный из всех, практически все члены которого (кроме тех, кому элементарно лень) стабильно становятся Мастерами-Следователями; клан, откуда уже сколько поколений выходят «Королевские Гончие» — те, кто, встав на след однажды, больше его не теряют, пока не доберутся до жертвы; те, чьими именами стращают непослушных детишек в светлых королевствах; те, кто формально числятся в Аркане, но на деле подчиняются только августейшей семье. …Те, одной из которых не прочь была бы стать и сама Мирэ, только ей дорога туда заказана: коты Альвар никогда не были и не будут «шавками короны». Так говорит «отец», Иримэ Альвар, сдавший когда-то собственную дочь в приют «пока не повзрослеет», а она и ослушаться права не имеет. Мир до света несправедлив, если задуматься как следует, а в четырнадцать он кажется ещё несправедливее, чем есть. Но в четырнадцать и веры в чудеса побольше, даже и у приютских. Мирэ складывает драконов из бумаги (в Марэ говорят, что они могут исполнить заветную мечту) день и ночь, пока не наберёт тысячу, желая одного: чтобы Иримэ-чтоб-его-Альвару стало плохо. Крайне плохо. Только не до смерти, пожалуйста, а то за неимением других наследников самой придётся в главы семьи идти. В том, что у бумажных драконов отвратное чувство юмора, случай убедиться выпадает довольно скоро: ей даруется шанс. Вступить в тот самый Аркан (пока что неофициально, а вот после восемнадцатилетия…), ага, — и отмахаться от «счастья» работать совместно с родителем выходит с трудом. С другой стороны, выходит — уже хорошо. «Аркан — необязательно «Королевские Гончие», есть и другие варианты», — со смешком делится точно так же стажирующаяся неофициально Кайдан Ли. Эта Ли через год становится косвенной причиной нового столкновения Мирэ с Сэйги, и за это ей Мирэ, пожалуй, благодарна.***
А Сэйги Ли за тот год с небольшим изменяется просто разительно: из «мальчишки» из хорошей семьи она превращается в нагловатого подростка с растрёпанными чёрными волосами по середину шеи, называет себя «Сэйги Юдзу из клана Ли» и не лучшим образом относится к этикету. Ещё эта «Сэйги Юдзу» терпеть не может кошек, о чём и сообщает сходу, но с Мирэ, так уж и быть, готова попробовать познакомиться. Буквально через десять минут Сэйги Ли перебинтовывает расцарапанные когтями руки, а Мирэ немного чувствует себя виноватой — ну, был плохой день, ну, опять хотелось отца прибить, а не вышло (может, и к лучшему), да чего же срываться?.. Ровно до тех пор, пока Ли не фыркает: — Ну, с удачным знакомством нас, А-альвар-р, — это «А-альвар-р» она растягивает просто по-божески, даже мурашки по коже почему-то; и немного по-кошачьи, хоть Ли и ненавидит кошек. А Мирэ вдруг приходит в голову совершенно идиотская мысль: через год-другой Ли этим голосом сможет девиц штабелями укладывать. Тогда — идиотская.***
И Мирэ снова зла до света — но Сэйги Ли отчего-то отказывается это принимать: обнимает (руки у неё неожиданно тёплые), улыбается так тёмно-тёмно, что даже в холодном сердце Альвар щемит что-то, а когти сами собой назад втягиваются, и ржёт искренне: — Чтоб тебя, А-альвар, ну хватит царапаться! На мостовую переулка, почти оглушая в застывшей тишине, падают капли крови из порезов. В сущности, у Ли всё тело в царапинах и шрамах, но она всё ржёт: — Да ладно, на мне ж заживает — как на Ли! И действительно — эти шрамы пройдут совсем скоро. Только Мирэ же не забудет, что половина сделана её собственными когтями; ещё треть — из-за её же поступков. Проклятье, Ли — младше больше, чем на год, это она должна создавать проблемы, а Мирэ — их решать!.. Когда всё успевает перевернуться с ног на голову? Когда вообще Ли оказывается важной? А вот света с два разберёшь, но бороться как-то не выходит. Иримэ Альвар против и снова шипит что-то про «с-собачий клан» с неподобающим кругом общения, Мирэ борется с самой собой, чтобы с деланной серьёзностью не поправить «не только собачий, но и волчий», а мысль прекратить встречаться с Ли в голове даже не мелькает. «Отец, ау, вы сами пустили моё воспитание на самотёк, не нужно теперь жаловаться!» Возможно, когда-то Иримэ просто серьёзно не поладил с кем-то из клана Ли? Интересная тема… была бы, не скривись в ответ на вопрос Сэйги настолько выразительно. Ладно, знакомства прежних поколений Альваров с прежними поколениями Ли — не то, что стоит обсуждать, ясно.***
…И, в общем-то, Мирэ тогда, в самом начале их знакомства, оказывается права: через ещё год то, как тянет её фамилию Ли, становится просто невыносимым, а Мирэ не выдерживает, в конце концов, и шипит, что лучше уж называть её по имени — да плевать на приличия, пусть прекратит только!.. Пусть только организм на «Альвар» в свой адрес от Сэйги реагировать прекратит, да. — Мирэ, — задумчиво тянет Ли и светло, предвкушающе улыбается (Мирэ начинает подозревать нехорошее). — Благодарю за предложение, но предпочту другой вариант — у пришлых есть такие занятные языки, не поверишь — Миа Аморэ. Убедить, что её имя — совсем не сокращение от фульминского «любовь моя», так и не выходит, но у Мирэ отчего-то такое ощущение, будто она и не старалась особо. Отец, кажется, смиряется. Не сразу, по чуть-чуть, но хотя бы больше не пробует запереть Мирэ в четырёх стенах. Хотя вот это даже зря: раньше Ли или забиралась на подоконник и принималась жаловаться на родню, которая «опять пытается заставить меня отрастить волосы!», или усаживалась под окном с гитарой наперевес и пела ровно до тех пор, пока у Мирэ терпение не лопалось (обычно песне к пятой-шестой — ей традиционно оказывалась «Приютите бродячего пса, прекрасная лэйирэ… скучно мне подаянья просить у обычных людей»; вообще Мирэ подозревала, что в оригинале песня звучала как-то иначе) — тогда она спускалась вниз в форме кошки (на которую, почему-то, запирающий барьер отец никогда не настраивал), чтобы уже там разбить гитару Ли о голову… а теперь, блин, никакого интереса! И шансы дослушать-таки дальше первых двух строчек заканчиваются. Просто потому, что терпеть, пока тебя заперли и света с два до поющей доберёшься, и терпеть, когда поют вот прямо под боком, — две большие разницы. Во втором случае искушение прервать пение как-то больше, да и осуществляется проще. Виноват, разумеется, Иримэ.***
Вскоре после на предплечье Ли появляется Метка, а по спине протягиваются несколько широких, не заживающих никак полос от когтей оборотня из инлского племени. Где она умудряется найти ягуара с соседнего материка — при условии, что из столицы Ли не выпускают — да кто её разберёт! Талант, чтоб её… Оборотню этому, если Мирэ его встретит, не жить. И как хорошо, однако, что наличие Метки не обязывает никого и ни к чему. И уж тем более — не связывает навечно. Право, будь иначе — и Мирэ специально бы встречи с ягуаром искала, чтобы доказать: трогать чужое и чужих — несвет!.. Ли над тем случаем до сих пор ржет — почти неприлично уже: — Да ладно, в клане Ли никогда нормально с кошачьими не ладили!.. — осекается, взглянув на Мирэ, и с поразительной бесшабашностью поправляется: — Кроме тебя, Миа Аморэ, конечно! Конечно, Метки у Мирэ и Ли непарные. Конечно, это ни на что не влияет совершенно. — Не спорю — с твоей дальней кузиной, Кайдан, мы общаемся на редкость недурно, — зло огрызается Мирэ, а «Ли», вопреки сказанному, в её мыслях окончательно становится «Сэйги». Очень сильно обиженной в плане инстинкта самосохранения Сэйги. И в плане понимания слова «красота» применительно к себе — тоже обиженной, да. Потому что, вообще-то, Сэйги бы очень пошли длинные волосы, но она упорно продолжает стричь их до середины плеч. Ни пальцем больше! Видите ли, по-другому сложно в толпе теряться. Каким образом связаны маскировка и длина волос — загадка чуть ли не большая, чем сама Сэйги, ага. Но ладно, не заставлять же… Хотя хочется.***
Сэйги сплавляет свои ленты для волос куда попало и кому придётся — в чуть ли не промышленных масштабах, и, кажется, одна только Мирэ в курсе, что эти сплавляемые ленты сама же Сэйги и закупает оптом на рынках, а тех, что действительно присланы роднёй, всего три: две из фульминского леанта, те самые «с расчётом, что дитя, наконец, одумается и станет отращивать волосы», и одна — экранирующая любое энергетическое излучение, делающая энергета похожим на (это подтвердит каждый сенсор) самого обычного, ни капли не одарённого разумного. И эта лента-изолятор — у Мирэ. Вместо повязки на глаза. Сперва ощущается паршиво: ткань плотная, не просвечивает ни света, а сенсорика с оборотом блокированы. Мирэ почти верит, что слепа (во всяком случае, понимает, как истинные слепые себя ощущают). Не будь рядом Сэйги, она, должно быть, поврезалась бы в каждый из углов, а так — только в вовремя подставляющую руку/локоть/себя целиком Ли. Но потом Мирэ привыкает и находит определённые преимущества: обстановка помещений запоминается в разы быстрее, однажды столкнувшись с чем-то, она больше такой ошибки не повторяет (если ни один умственно одарённый не передвинет ничего, естественно), да и просто на слух ориентироваться получается куда лучше… И теперь Ли намного сложнее подобраться к ней неожиданно. — Вот так делай разумным добро — они тебя и полоснут когтями! — жалуется та, потирая шрам через переносицу, пока Мирэ с матами носится по дому в поисках перевязки. — Да ладно, успокойся, на мне всё заживает… как на мне на мне всё заживает! Миа Аморэ, хватит!.. — Ага, «хватит, дай я сперва запачкаю кровью тебе кресло», да? — ядовито интересуется Мирэ, прилаживая невесть как откопанный бинт к носу Ли. — А я-то думала, ты обо мне заботишься, — обиженно затягивает было с начала свою любимую песню «никто меня не ценит» Сэйги, но затыкается, стоит рукам Мирэ спуститься чуть ниже. И вот странно, кошка вроде Мирэ, а балдеет от почёсываний за ухом — Ли. И где справедливость? — В имени, — довольно сообщает Сэйги. — Вся разница в имени. А ка-апельку выше можешь?.. Наверное, они знакомы слишком долго — если можно как «слишком долго» определить два года. Наверное, можно, потому что по-другому как-то не выходит. А Мирэ (не прошло века) определяется, почему Сэйги так не любит кошек (и заодно — почему Иримэ так не любит собак): Сэйги сама — то ли волк, то ли собака — как и все другие Ли, впрочем. Учитывая, что Сэйги вполне всерьёз собирается идти лет в шестнадцать (осталось до этого срока куда меньше года и, проклятье, ну что же так рано-то?!) в наёмники, всё же волк. Псы — они королевские, домашние, уличные, городские, одичавшие — но никак не наёмники, да.***
Ещё пять лет спустя Сэйги — до сих пор Ли, светова наёмница-альтруистка, живой пример №2, почему называть детей «справедливостью» — такая себе затея (живой пример №1 здесь её кузен, новоявленный Первый Маршал Кохэй Юдзу, и да, он ни света не лучше). Работает под псевдонимом «Нэо Хару» (наёмник Честь по фамилии «весна» немногим лучше, чем он же, но по имени «справедливость», и тем не менее), прикидывается парнем, в столице, да и в Райноре в целом, не появляется, изображает из себя временами менестреля и кота бродячего. Во всяком случае, по поведению — очень даже кот, мартовский такой. С другой стороны, объекты приложения усилий этого «кота» не жалуются, так что ну её. Озвучивать эту ассоциацию Мирэ, естественно, не станет, потому что Сэйги кошек терпеть не может. Всех за одним исключением. Мирэ всё ещё «Следователь Альвар», но да не всем быть Кайдан Ли и ставить новые рекорды в получении званий. Зато она собирается скоро подтвердить своё право называться «Мастер Допроса», а с отцом даже получилось найти общий язык: он не трогает Мирэ, она не роняет чести Семьи. Почти не роняет, хорошо. И общение с Ли в понятие «уронить честь» не входит, кстати. Мирэ, не слишком заморачиваясь, крутит лёгкую, ни к чему совершенно не обязывающую интрижку с одним из сослуживцев (ему тоже многого не надо, просто прекрасно совпало, надо сказать). Сэйги, будто в ответ, в новом письме отписывается о какой-то встреченной в очередном светлом королевстве «прекрасной лирэ» («наивной смазливой дурочке», — хочется поправить Мирэ, только письмо уже написано и отправлено. И даже получено адресаткой). Но это совершенно ничего не меняет. В конце концов, странно было бы, храни они с Сэйги верность друг другу, не встречаясь почти два года, а предыдущие три — налётами, по паре-тройке дней вместе — и опять: Мирэ — на службу, Сэйги — наёмничать… Мало чьи отношения такое перенесут. Да и можно называть громким словом «отношения» цепочку поругались-помирились-поругались, в результате которой Сэйги обзаводилась обычно двумя третями своих шрамов? Тут уж скорее «подруги с привилегиями», хотя и «подругами» Мирэ их с Сэйги назвать может с трудом. Иримэ Альвар определяет происходящее между Мирэ и Сэйги как «мазохистское танго», но что он понимает?.. Вспоминая его нелюбовь к клану Ли, возможно, куда больше, чем хочет.***
…Когда Мирэ находит повод отлучиться из королевства, она без колебаний его использует — при полном попустительстве вышестоящих. Уже через неделю Мирэ стоит на пороге войлифского трактира и с удовольствием наблюдает, как Сэйги (в своём вечном нагловатом амплуа Нэо Хару, естественно: ещё не хватало здесь настоящими именами и внешностью светить!), увидев её, моментально отрывается от флирта с, надо признать, довольно симпатичной подавальщицей и галантно протягивает руку. Подавальщица обиженно (впрочем, больше недоуменно) глядит, как только что щедро одаривавший вниманием ухажёр целует чужую кисть, ласково приветствуя девицу: «С прибытием, Миа Аморэ». Только что хвостом не виляет — причём исключительно за неимением. Иримэ Альвару, пожалуй, Мирэ даже по возвращению скажет спасибо: повод-то он подкинул. А пока… трактирщик, свободной комнаты с приличной звукоизоляцией не найдётся?