(С)нежно-белый

Город, окрашенный в грозовой серый, остался далеко позади. Рваные струи дождя искажали рисунки проезжающих мимо машин, остающихся за обочиной голых деревьев – символов псевдовесны, нечёткого холмистого края неба. Да он и не вглядывался в пейзаж. На самом деле просто было легче отворачиваться к окну и зарываться в холодные звенящие мысли. По тонким губам скользили фантомные слёзы, которых никогда не было, напоминая о теплоте. В нос по-прежнему ударял едва уловимый парфюм с белого пуловера, смешанный сейчас с апельсиновым арома-диском в такси. Такая глупая песня, играющая по радио и призванная веселить слушателей, так не сочетается с громким заливистым смехом, льющимся в голове водопадами сотен воспоминаний. Дыхание в груди вновь спирало, и мужчина прерывисто вдохнул. Он обещал себе закрыть своё прошлое на замок и никогда не возвращаться к нему. Такси остановилось перед огромными витыми воротами, за которыми мужчине теперь предстояло поселиться на ближайший как минимум год. Своя ноша не тяжела, но он еле несёт небольшую дорожную сумку, в которой не столько вещей, сколько его боли. А дождь пропускает волосы меж холодных пальцев и сцеловывает фантомные слёзы, которых никогда не было. Словно бы в усмешку, комната больше смахивает на палату в психбольнице своей безукоризненной белизной, слепящей глаза. Хотя он уже давно запер себя в персональной палате своих воспоминаний. – Итак, мистер Мин, рад приветствовать вас в нашей Академии Искусств. Меня зовут Пак Чимин, я директор этого прекрасного учебного заведения. Нам рекомендовали вас как талантливого художника и человека, умеющего найти ключик к сердцам своих учеников. Думаю, мы сработаемся. – Широкая добродушная улыбка на пухлых губах располагала к себе и будто бы была отголоском чего-то давно прошедшего. Только вот печаль в глазах новоиспеченного педагога от этого не растаяла. Разве что сменилась ложными эмоциями. – У вас есть целый месяц до начала учебного года, чтобы освоиться здесь и даже познакомиться с первыми учениками, которые прибыли пораньше. – Шаги двоих тихим эхом раздавались по коридорам, а он едва ли сказал десять слов директору, предпочитая бездумно слушать. Мелодичный голос с оттенками нежного бархата обволакивал кусочки саднящих мыслей, словно бы смягчая их, сглаживая? Оставшись один в своей студии – учитель Мин отказался от обычного кабинета – Юнги наконец вдохнул. Взгляд, скользящий по пока ещё пустым белым стенам, начал наполняться ленивым интересом, пониманием того, что мужчине предстоит погрузиться в этот ослепительный белый, который сейчас был таким серым для него, и жить в этом кубе с раскрывающими грозовое небо огромными окнами. Ведра с яркой краской, какую только можно найти, выплескивались на стены, создавая рисунок, кричащий о его отчаянии. Раз за разом, день за днём. И каждый раз всё снова превращалось в грозовой серый, цвет его души, а после окрашивалось в белый, возвращая студии первоначальный цвет. Юнги пытался увидеть цвет, настоящий, живой, насыщенный, но все тщетно. Чего бы он не касался, на что бы не натыкался взгляд, всё будто по мазку кисти окрашивалось во все оттенки серого. Не чувствовать цвет – сродни приговору для художника, ведь отныне он не сможет одарить кисть эмоциями, чувствами, жизнью. Юнги не хватало воздуха от этого осознания, он не мог даже представить себе, как он будет работать с учениками, если не сможет показать им магию красок, ту, которую он мог создавать когда-то. Мог. Паника, по вкусу напоминающая безысходность, наполняла его через край, мысли о побеге гремели цепями в ушах,  Юнги должен был отказаться от единственной возможности научиться жить заново. Без прошлого. Раз за разом, день за днём. Белый пуловер, один из нескольких и самый дорогой, уже давно заляпан кляксами разных радужных оттенков и бледными их разводами, теряя свой первоначальный цвет. А Юнги всё брал ведра с краской, кисти, и шёл в студию в поисках себя прежнего. – Как насчёт чая? В такую погоду это лучшее лекарство. – И снова мягкая улыбка, цвета которой Юнги уже не мог почувствовать. Он просто не воспринимал никаких оттенков, кроме тех, что окрашивали его самого. Мужчина лет за сорок, с благородной лёгкой проседью в волосах, одетый в нежно-розового цвета уютный пуловер, мистер Пак располагал к себе. Мягкие до идеального черты лица, чувственные губы, растянутые в понимающей улыбке, взгляд, полный мудрости и светлой грусти. Директор глубоко вдохнул, глядя на уставившегося уже в окно молодого учителя, и проговорил: – Нежно-розовый. Мин, зарывшийся в мартовский дождь, не сразу услышал эту фразу, и запоздало удивился: – Что? Простите, я задумался. Чашка с горячим дымящимся чаем оказалась в пальцах мужчины и он повторил: – Он любил розовый цвет. И видел мир в оттенках нежно-розового. Во взгляде Юнги было замешательство, он никак не мог понять, нужно ли ему сейчас выказать своё недоумение или же поддаться мелодии этого голоса, которая будто бы вот-вот даст ему самое большое утешение и направит по верному пути. – Я прятал себя в грозовом сером, пытаясь уйти от прошлого, забыть, закрыть его. Думал, что смогу идти дальше, неся своё страдание. Но эта ноша была неподъемной для меня. И однажды я понял, что боль утраты нужно уметь принимать, а не пытаться заглушить её. И страдания больше доставляет то, что стараюсь забыть свою любовь, вместо того, чтобы хранить её и вновь наполнить светом, теперь уже своей памяти. И я принял это. Я сплю на розовых простынях, чищу зубы розовой зубной щёткой, и даже, - мужчина наклонился вперёд и зашептал заговорщически,- пью клубничное молоко. Эта забавная интонация вызвала сдавленный смешок, Юнги не мог удержаться, а директор вернулся в прежнее положение и улыбнулся, наконец молодой учитель проявил новую эмоцию. – Так вот, ты знаешь хоть одного мужчину в возрасте сорока лет, который так делал бы? – Нет,– Юнги уже почти хохочет, качая головой и стараясь не выдать своих мыслей, представив мистера Пака в розовой милой пижаме, которая, между прочим, очень пошла бы мужчине. – Вот, а теперь знаешь, – деланно серьёзно убедительно кивнул директор, не скрывая своего веселья, потом вновь глубоко вдохнул, в его голосе появилась светлая грусть. – Теперь я вижу всё в нежно-розовом цвете. Будто бы он никогда не покидал меня, моя любовь снова окутывает меня. ... Юнги стоит посреди студии, глубоко вдыхает запах акварели, такой пресный и похожий для него на аромат нектара, любящим взглядом осматривает белоснежные стены, пол, потолок, и едва заметно улыбается. Мин никогда не любил белый цвет, считал его пустым, слишком неправдоподобным. Но сейчас пуловер цвета снега окутывает тёплым облаком, а мысли чисты, как лист бумаги. Ведь Он так любил снежно-белый. Молодой художник закрывает глаза, прислушиваясь к себе, и тут же распахивает их: белоснежная стена напротив начинает оживать яркими мотивами, складываясь в необыкновенные образы, и Юнги нужно только взять кисть. Мин выдыхает счастливо и оборачивается, услышав тихий скрип двери. – Здравствуйте, меня зовут мистер Мин, я ваш новый учитель по рисованию. На нашем первом занятии я хотел бы поговорить с вами о цвете. Скажите, в каком цвете вы видите мир? По студии витает удивление и тихое через паузу: – А вы сами, мистер Мин, в каком цвете видите мир? – Белом. Я вижу мир в снежно-белом. И именно он заключает в себе самые фантастические мотивы нашего воображения, позволяя воплощать в нем частичку себя самих. А за спиной молодого учителя все цвета и оттенки, самые яркие, уже вплетаются в белые стены, рождая собой его видение этого мира. Видение их двоих.