Виновник

У всех нас бывают моменты, когда ты категорически устал и не хочешь знать, что будет дальше. Обычно они наступают после того, как тебе каким-то магическим, воистину обломовским образом удается погрузиться в пучины безвозвратной лени. Мне было уже двадцать шесть лет. Я ничего не заработал. При мыслях о своем капитале мне на глаза попадался кадр из какого-то старого фильма, где дряхлые руки неизвестной старушки пересчитывают копейки в смятом замызганном платке. И меня это не пугало, нет, я воспринимал это как нечто естественное, как нечто подобное вызову такси или нарезке помидоров, я совершенно не заботился о своем будущем. У меня еще не было довеска в виде семьи и пары детей. Ну знаете, эти светлые мечты о квартире, за которые ты расплачиваешься маленькой кровиночкой, зато получаешь ипотеку и счастье пожилых родственников. Я был далек от этого, а потому, видимо, приносил родителям меньше счастья. А что им нужно было для счастья? Они ездили с дачи в квартиру и так выполняли свой долг, долг перед кем-то, возможно, божеством книг и легенд всех дачников. Мне было страшновато от этого, кому они были столько должны? Постепенно долг исчерпал себя. Возмещать его стало некому. Я много работал, но работал без устали, без запинки и сучка. И получал мало. Этот советский или американский — черт знает! — принцип не работал. А я-то работал! Ну и приходилось волочить свою ношу дальше. Перебиваясь в кафе, на почте, в пиццериях и торговых центрах. Я тоже попал в то вечное колесо, в котором варились мои родители, и я тоже варился в нем, хотя мне-то казалось, что я бежал. Молодость, жизнь, счастье, цели — эти красивые слова, слова о будущем, будущем настоящем, том, которое наступит, наступит потом. Оно наступало, но вносило в свой внешний вид некоторые корректировки, да и вообще не хотело выглядеть так, как мне хочется. Извечная проблема с женами отчаянных самцов и властелинов жизни с улиц остроконечных и липовских. А вот у меня такое было с судьбой. Мне казалось, я бегу, но бежал я на месте, и спотыкаться было как-то неудобно, уж больно быстро вертелось колесо, а со временем оно вертелось все быстрее и быстрее… Нельзя было оступиться, да и легко было не оступаться. За прошедшие два года я сильно поправился. Сказался режим сна, трудно было совмещать работу и позволять себе отдыхать, как хочется любому нормальному человеку. Я же имею право на отдых. После того, как родители перестали заниматься дачей, ей уже никто не занимался, а у меня не было времени. Да и откуда ему взяться? Я работал не покладая рук. Делал все возможное. Да только ни повышения, ни перспектив не видел. У меня этого не было. Вот если бы кто-нибудь сказал, мол, вперед, достигни отметки в две тысячи очков и получишь приз — станешь главным кладовщиком. Я бы понял. Я бы сделал. А такие предложения мне почему-то не торопились делать. По образованию я был архитектором. Романтичная профессия, и как-то, сразу после окончания и чуть позже, мне даже делали предложение поработать. Но работа была в другом городе, а для второй требовалось знание в тех областях, что не преподавали. Читать, учить, читать. Но я справедливо посчитал, что игра не стоит свеч, моя книжная полка давно покрылась пылью, а на должности консультанта, коим я являлся в тот момент, намечались перспективы. Мне казалось. Но все, конечно, прогорело. Меня все чаще стала посещать кровожадная скалящаяся тревога, которая раздирала мне грудь, но никак не могла разодрать ее полностью. Наверно, в том состоял смысл ее пыток, а ведь я был бы не против. Это ощущение сравнимо с тем, что возникает, когда нечем дышать, мало воздуха, и ты всеми силами пытаешься расширить свои ребра, надувая их, как шарик, но ничего не выходит, нужна какая-то магия, какая-то сноровка и умение дышать. В какой-то момент мне пришлось задуматься о семье. Я чувствовал, что переступил тот срок, когда можно жить одному, теперь это казалось мне постыдным и неправильным. Ну что же. Я мысленно начал искать себе жену, много не требуя, и вскоре нашел. Она была под стать мне, кстати, и работала, как это ни странно, секретарем в офисе по продаже мебели. Мы некоторое время мялись друг против друга, примерно три месяца, и вскоре уже договаривались о том, как будет создаваться наша ячейка общества. Как обычно. Как должно быть. Это не приносило ни мне, ни ей радости, и в один из дней, когда до условленной свадьбы оставалось чуть меньше недели, я вернулся на дачу, чтобы собрать некоторые уцелевшие там вещи для будущего семейного капитала. Не все, конечно, смогло пережить эти года. В гостиной обвалился потолок, чуть-чуть, но теперь посреди дощатого пола была навалена откуда-то взявшаяся земля и грязь, дождевая вода проползла полосой плесени. Я заколотил дверь и обосновался в левом крыле, там раньше был чердак. Мне предстояло провести тут четыре дня, пока не пойдет мой рейс обратно в город. Стояла весна. Я тоже стоял, но на менее постоянной основе, у крыльца. Мне хотелось выпить чего-нибудь или закурить, потому что этот воздух, пустой и безжизненный, был слишком полон, слишком холоден, слишком чист. Я не мог дышать, и лишь на следующий день после прибытия привык к нему. Моя комната, конечно, ничем не обогревалась, и я кутался в войлочные одеяла, потом впервые взял в руки книгу. Какой-то застарелый томик сочинений неизвестного никому писателя. Скукота, но вечерами, когда занятия лучше не находилось, я видел в этом утешения и даже подчеркивал карандашом места и слова, которые казались мне интересными и необычными. С чердака, где я обосновался, приходилось выносить кучу хлама. Чугунные сковороды, котелки, платья, варежки, крысиный помет и поломанные стулья. Я выгребал это с чувством какого-то облегчения и думал, что скоро вернусь в прежнюю жизнь, откуда выгрести проблемы будет не так просто. Но какие они — мои проблемы? Простая неудовлетворенность жизнью. Но мне просто не повезло. У меня не было хороших учителей в школе, так что мне было труднее учиться в последующие годы, думаю, вы понимаете, о чем я. К тому же, мои родители были не богаты, всю жизнь они трудились на самых честнейших профессиях и не воспитали во мне какой-то предпринимательское жилки, а в маленьком городке, где я рос, никто не мог стать моим наставником. Я пытался понять, кто же должен стать мальчиком для битья, козлом отпущения, с кого началась эта полоса, что привела меня к нежеланию окунаться в то, что я зову своим существованием? Среди прочего хлама я нашел маленький ключ. Он был чуть длиннее моего мизинца и в конце украшен нехитрыми узорами. Тонкий и ненадежный. Я сунул его в карман и забыл о нем. Иногда возвращался мыслями. В одной из книг мне попалось прекрасное французское выражение — vivre et aimer. Оно переводилось как «жить и любить», но этот глагол, глагол vivre, я встречал и раньше. Я долго рылся в своем телефоне, пока не нашел скачанный когда-то словарь, и в нем же я увидел значение этого слова. Первое из них, конечно — жить, а второе, на мое удивление, было иным. «Вести известный образ жизни». Следующее — существовать. Одно слово объединяло в себе множественные понятия, которые почему-то сильно меня встревожили. Почему они были одним целым? Почему одно слово вмещало их в себя, почему его переводили как «жить»? Я никогда не задавался этими вопросами, но вечная серая степь привела меня в состояние романтическое. В последнее свое утро здесь я был особенно взволнован. Взвалил на себя рюкзак и отправился через лес, чтобы поискать грибов. Я знал только один вид из них, но, не обманывая себя, скажу, что мне было все равно, встречу я этих опят или нет. Март явился нежен. Я смотрел на оттаивающую листву и повторял про себя заветное vivre, рассуждал сам перед собой, щурясь от света, что проходил через мои зрачки и бил прямо в затылок. Я видел с ним так много, и невольно улыбался, спотыкаясь о кочки и замшевый порог мха. Неожиданно моя рука нащупала в кармане ветровки ключ. Все в моей голове опустошилось, потому что я вдруг понял, откуда он. В детстве бабушка отпирала точно таким ключом шкаф, возможно, по годам равный ей. В нем она хранила платочки и свежие полотенца, ситцевые платья и дешевые ночные сорочки, что заботливо стирались ее руками из года в год, хотя новые купить было легче, чем штопать и оттирать старые. Все для меня встало на свои места. Я тихо вскрикнул, резко вдохнул и помчался сломя голову к дому. Мне нужно было открыть этот шкаф, вдруг вся моя жизнь, сосредоточенная в этом последнем дне, пришедшая ко мне оттуда, где осталась невеста и работа, встала в полный рост. Она тянула ко мне руки сквозь тьму, сквозь свет, и почти добралась до моего сознания, я понял, я найду, я обязательно найду этого виновника, я все исправлю, я влюблюсь в самом деле, увижу Париж, стану реставрировать музеи и пить родниковый холодный сок у веранды, я буду так счастлив, как только это возможно, и у меня был ключ. Трудно описать, что овладело мной в тот момент. Пока я несся, разбрызгивая грязь, собралась гроза и обрушилась как раз тогда, когда я подбегал к дому. Но я не замечал ее. Я впал в детство. Потому что мне было все равно, все равно на все, был лишь волшебный миг, лишь наивное чудо, глупое чудо, глупое, глупое, глупое, но оно сейчас исполнит мои желания. Я верил во все сказки мира, я был так охвачен этой любовью, я так сжимал этот ключ! Когда я впорхнул на второй этаж, где через раскрытое окно уже хлестала гроза и врывался гром, я скинул белое покрывало со шкафа и клубы пыли полетели в меня. Я подумал, что сейчас открою его, возможно, я разломаю его и сделаю столик, возможно, украшу и поставлю в своей первой собственной гостиной. Я вот сейчас стану человеком предприимчивым. Я что-то сделаю. Вот он я, я обрел мотивацию, сейчас я открою шкаф и решу свои проблемы, я буду стоять перед ним, виновником, обдумывать свою жизнь и медленно искоренять его из памяти, закрою пробел своей лени и апатии. Закрою! Дождь барабанил по крыше и паркету. Ситцевые занавески промокли и хлюпали каждый раз, когда ветру удавалось поднять их. Я чувствовал, как в моих глазах отражается бледно-синий блик величественного неба и смотрел в глубь шкафа, стоя перед зеркалом.