Убийца

— Жена трупа признаётся, но как-то... странно. — Участковый Биркин бубнил в трубку, явно прикрыв телефон ладонью. Наверное, вышел в коридор или ещё куда и не хотел, чтобы его слышали в квартире. Или в квартирах. — Всё твердит: «Это я его убила, я...». И слезами заливается. А узнать от неё толком что-то... Гражданочка, тайна следствия, не могу ответить на ваши вопросы. Так, Ром, я пошёл, а то уже соседи повылазили. Звонок прервался, а Роман тяжело вздохнул. У него в производстве уже было несколько дел, и ещё одна бытовуха, которой очень пахло здесь, была откровенно лишней. Но что поделаешь, сегодня его очередь подбирать всякое безобразие. Третий этаж обычной хрущёвки встретил Романа перегоревшей лампочкой на лестничной площадке. — Давно света нет? — спросил он тётку в домашнем халате, высунувшуюся из-за двери. Из дверного проёма лился свет: тётка зажгла его у себя в прихожей. — Ой, давно, — с готовностью ответила она, — месяца два уже. ЖЭКи ничего не делают! Мы им деньги платим, а они ничего не делают! Роман кивнул. На его памяти бывало только два варианта: на этаже находился кто-то неравнодушный, кто вкручивал лампочки, или не находилось никого, и тогда свет не горел месяцами. Здесь неравнодушных не нашлось. Показательно. — А что случилось-то? — жадно спросила соседка. — Вот сейчас и выясним, — задумчиво ответил Роман, коротко тренькая звонком. Открыл дверь Биркин. Опергруппа уже была на месте: высвёркивала вспышка в коридоре, слышны были тихие голоса. Опять он позже всех, да что же это такое. — Привет, Василич! — сказал, один за всех, Гриша Гнедич, пожимая ему руку. — Привет. Извините, ребята, что я так поздно. — Да нормально ты, — ответил ему нестройный хор. Снова высверкнула вспышка. Труп лежал в коридоре, ничком, но Роман сразу понял: его переворачивали. — В момент смерти он как лежал? — Вот так, жена его сказала. И дети подтвердили. — Они все дома? — Все. Только дети ревут в основном. Этих ребят Роман любил. Они общались как один многоголовый дракон, на разные вопросы могли отвечать разные люди, но всё это в целом производило впечатление диалога. Взаимопонимание и взаимоуважение – по мнению Романа, это была основа успешной работы. — Предварительно какая причина смерти? — спросил он у лысины Павла Прокопьича, сидевшего на корточках у трупа. — Удар тяжёлым тупым предметом, но у меня есть пара версий, надо проверить толком. Вот вывезем его отсюда, посмотрим при нормальном освещении, и я тебе точно скажу. Давай здесь заканчивать уже. Роман кивнул, уверенный, что Павел Прокопьич увидит, как шевельнулась его тень на стене, и прошёл в комнату. Здесь было бедно и светло. Выцветшие шторы раздёрнуты и перевязаны ленточками по бокам большого окна. Кривоватый – явно продавленный – диван с вытертой тканевой обивкой, крепкий стол, вокруг него – несколько стульев. В углу большой сервант и несуразно маленький рядом с ним шкаф. У дальней стены – двухъярусная кровать, наверное, для детей. За столом сидела женщина, крашеная блондинка с давно отросшими корнями, заплаканная и очень усталая. В воздухе явственно пахло корвалолом. — Вы же следователь, да? — спросила она. Голос у неё был приятный, только вот с её возрастом Роман внезапно затруднялся. — Арестуйте меня, я не могу больше. — За что же мне вас арестовывать? — мягко произнёс Роман, подходя к столу и садясь напротив неё. — Расскажите мне толком, как это всё получилось. Таких женщин он повидал много. Иные и правда убивали своих мужей — как правило, было за что. И слова «я не могу больше» в их лексиконе встречались очень часто. — Это я его убила, — повторила женщина и снова залилась слезами. — Знала же, мне сердце говорило, но я поленилась, и вот... Это уже было что-то. Она, конечно, рыдает, и рыдать будет, по всему, ещё долго, но в целом успокоилась достаточно, чтобы можно было надеяться на нормальный разговор. Ну, хотя бы на отдельные нормальные реплики с её стороны. — Что же вы не сделали? Для начала много чего не сделал сам Роман. Даже не узнал, как её зовут. Но сейчас важна была не процедура, все эти протоколы допроса можно потом написать как положено. Сначала она снова плакала. Долго, горько, пыталась что-то объяснить, но слова терялись в слезах. Гриша появился в дверях, они обменялись парой знаков, и труп тихонько увезли — вдова даже не заметила. Время шло, и Роману было его мучительно жаль, он бы успел провести допроса два или съездить в магазин «Меха» и поговорить с владельцем, а вместо этого сидел и смотрел, как медленно приходит в себя глубоко несчастная женщина. Когда она наконец объяснила, что произошло, ему дорогого стоило не рассмеяться. — Тапки! — прорыдала она. — Я давно должна была купить Гоше тапки, он говорил, жаловался, что ходить неудобно, подошва... Подворачивается подошва, надорвалась и подворачивается. Я всё говорила: да, да, куплю... Но то детям надо было что-то, то после работы я не успевала... Так глупо: не успевала после работы! Да кому нужна эта работа теперь! Он умер из-за этого... Это я его убила! Я теперь убийца, понимаете? Арестуйте меня! Она снова разрыдалась, а Роман, не выдержав, сказал: — Тогда вы, выходит, вдвоём убивали, уж простите. Он самоубийцей получается. Она посмотрела на него непонимающе и даже перестала плакать. — Ну, он ведь не инвалид безногий, верно? Мог и сам себе тапки купить? Она не понимала. Роман и сам уже понял, что зря начал говорить об этом. Она привыкла, что в доме происходит только то, что делает она, всем остальным всё равно. — А лампочку на лестнице раньше вы вкручивали? — зачем-то спросил Роман. — Я, — она виновато потупилась. — На работе проверка, я так забегалась... Я бухгалтер... — Ладно, это всё неважно. То есть я правильно понимаю, ваш муж шёл по коридору, подошва тапка подвернулась, он упал... А дальше что было? — Ничего. Он просто умер. Ударился головой и умер. — У него голова разбита. Обо что он ударился? — Ни обо что! — в её голосе снова зазвучали слёзы. — О пол! Это бог меня наказал! Она рыдала, а он набирал Павла Прокопьича. — А, Рома! Ну что, я был прав: у пациента неестественно тонкая височная кость... — Павел Прокопьич, он мог удариться просто о пол? — Да, да! Запросто! Так оно и было, тупой предмет был очень уж тяжёлым. Он упал, ударился об пол, висок проломился, всё. Быстро помер. — Ясно, спасибо. Роман отключился и, внезапно для себя самого, вдруг обнял плачущую женщину. — Это не вы, не плачьте. Это божья воля. Вы не убийца, а жертва. Муж ваш, как дитё малое, ныл: «мамка, купи», вместо того чтобы самому пойти и купить себе тапки. Вам сейчас не понять, вы себя вините, но вы это, в церкву сходите, помолитесь, и бог вам объяснит всё, как дело было. Только не батюшку спрашивайте, а бога самого. Слышала бы опергруппа, что он несёт, — на смех бы подняла. Но на эту женщину должно было подействовать. Она кивнула, вся дрожа, и глухо спросила: — А как же смерть его, ну, оформят? — Несчастный случай. Божья воля по-научному называется «несчастный случай». Она сбивчиво благодарила, сама не зная за что, и всё плакала, закрывая за ним дверь. Пятно крови в коридоре она старательно обошла. Интересно, сколько времени ей понадобится, чтобы смочь взять тряпку и убрать его. На обратной дороге Роман остановился возле супермаркета, взял молока, хлеба, пачку масла и новые тапки. Потом подумал и положил в тележку ещё одни. На всякий случай.