Быть живым

— Мне не нравится эта идея. Камунра нахмурился и скрестил руки на груди. По его виду даже варвару должно быть ясно, что он не желает заниматься глупостями, до которых могут опуститься только простолюдины и рыцари вроде Ланселота. Рыцарь в данном случае был синонимом дурака. — Да ладно, будет весело! — обезоруживающе улыбнулся Ланселот. И это не оборот речи: улыбался он правда потрясающе, себе-то Камунра мог признаться. Словно сошёл с обложки модных журналов, которые постоянно таскала матери толстуха-охранник. Как там её? Тини? Тиара? Неважно, имена простых смертных не заслуживали внимания. А вот настойчиво подбивающий нарушить правила Ланселот — вполне. — То есть ты правда считаешь, что если мы выберемся из музея и пойдём в клоповник, где полуголые люди дёргаются под завывания шакалов… — Это называется «современная музыка». —… то нашего отсутствия никто не заметит? Ланселот насмешливо изогнул бровь. У Камунра получалось эффектнее, но он сам видел, как Ланселот практиковался перед зеркалом. — Твоё отсутствие не беспокоит ни твоих родителей, ни Клеопатру из соседнего с вашим зала. А до меня вообще никому дела нет, каждый занят собой, пока есть время быть живым. Так что не раздумывай долго, пойдём. Камунра очень хотел гордо вздёрнуть подбородок и одарить Ланселота презрительным взглядом, но как-то не срослось. Ланселот протянул ему загодя спрятанные вещи — джинсы и рубашку с надписью на английском «I`m like a king». И лукаво подмигнул, словно они оба были мальчишками и собирались сбежать к Нилу до того, как телохранители опомнятся и за уши вернут к скучным учителям. — Ладно-ладно. Но только ненадолго! К современным вещам Камунра привыкал долго. Для него оставалось тайной, зачем люди надевали на себя столько лишней ткани, буквально закутывались в неё, чтобы никто не увидел их тел. Причём в обратную сторону это тоже работало! В музей приходили фривольно одетые девицы, которых даже в наложницы стыдно было взять. Странные времена, непонятные люди. У них не было меры ни в чём: ни в одежде, ни в эмоциях, ни в любви. Пофилософствовать на эту тему Камунра любил, иногда даже делился с Гарудой своими размышлениями, но Ланселот хотел гулять, потому не дал времени на рефлексию. С его помощью Камунра переоделся, стараясь не думать о горячих пальцах, касавшихся шеи и спины. В первый раз приказав Ланселоту помочь с одеждой, он не ожидал, что процесс окажется настолько волнующим. Руки Ланселота были грубыми от постоянных тренировок с мечом — и сильными. Он с трудом справлялся с застёжками украшений, что компенсировал поцелуями в руку… не всегда только в неё. Стоило огромных усилий прятаться от родителей в такие минуты, а затем как ни в чём не бывало ходить по музею и встречаться с Ланселотом взглядом. Его помощь после пробуждения и перед рассветом казалась чем-то естественным и привычным, что Камунра не сразу догадался: за неё можно благодарить. Иногда даже нужно. Совместная прогулка — хороший способ, тем более Камунра готов был сбежать хоть на Северный Полюс, лишь бы не пересекаться с Акменра и его… другом. Ланселот прекрасно видел их с братом натянутые отношения и мог бы уговорить Камунра с помощью примера его младшего братца. Но не сделал этого, чем заработал себе ещё несколько очков в глазах Камунра. Ещё при жизни любимая песня родителей застряла в горле хуже рыбьей кости. «Ак то, Ак сё, какой умный и хороший мальчик, отличный правитель, не то что некоторые…» И сейчас, с небольшим отличием: «Ак вместе с шутом… то есть с Ларри гуляет по парку и магазинам, пьёт в барах и танцует в клубах, а ещё был диджеем». Последнее Камунра видел сам, ведь эта зараза прицепилась и к отцу с лёгкой руки выкормыша Дэйли. Он — выкормыш — один смеялся над речью Камунра (злобно, как ему казалось) и подтрунивал на эту тему. Крокодилов в Ниле было меньше, чем яда на языке этого скверного мальчишки. Ну конечно, Ларри Дэйли «крутой». И Акменра за компанию, как не быть ему самым лучшим и правильным сыном, если даже отцу пришлась по душе глупая забава? Камунра был уязвлён, и это стало второй причиной согласиться на безумную авантюру. Чем не протест против всего мира? В джинсах и рубашке протестовать оказалось очень приятно. Штаны немного стесняли движения, но Камунра стоически переносил неудобства, как и подобает правителю. Он ведь не совсем отстал от жизни и понимал, что в юбках, как многие называли теперь схенти, ходят только девушки. Как ни странно, во многом штаны были удобнее его прежней одежды. Сражаться на колесницах в них наверняка лучше, песок не попадает куда не нужно, а горячий ветер не обжигает ноги. Несколько раз Камунра ловил на себе заинтересованные взгляды прохожих и ему это нравилось — не то чтобы сильно, просто грело самолюбие. И ещё чаще смотрели на Ланселота, который без своих доспехов и меча вышагивал по ночному Лондону с таким видом, будто родился и жил здесь всегда. — Убегал, значит, — догадался Камунра. С тех пор, как пластина осталась в их музее вместе с Акменра (его «друг» приезжал слишком часто для спокойной жизни, и Осирис знает, как это бесило!), прошло три месяца и восемь дней. Родители были в восторге, ведь наконец сбылась их мечта: вся семья в сборе, как в старые добрые времена, которые Камунра не мог вспомнить, сколько бы ни мучил свою бедную память. В виде мумии ему жилось неплохо, никто не действовал на нервы и не указывал, как положено и не положено вести себя старшему сыну фараона. Много сил уходило на то, чтобы не стукнуть Ака по лбу или щиколотке просто потому, что для матери он был вне конкуренции. Когда Шепсехерет видела его, то забывала обо всём на свете. Глупо ревновать, но что поделать, если чувства вспыхивали в груди сами, без участия разума? Поддаться им нельзя, отец часто повторял, что правитель не имеет права демонстрировать то, что с ним происходит. Только погребальная маска вместо живого человеческого лица. — И не раз, — подтвердил Ланселот бесхитростно. Он мог недоговаривать и лукавить, скрывая часть правды или обращая её в свою пользу, но никогда не врал. В отличие от Камунра, чувства из Ланселота били фонтаном. — Знаешь, как чудесно дышать свежим воздухом! Смотреть на такой родной и при этом новый Лондон, слушать разговоры, знакомиться… — Воздух пропах бензином и выхлопными газами, — проворчал Камунра. — Разговаривают люди о своих мелочных проблемах и не видят друг друга, потому что уткнулись в прямоугольные сияющие пластины. А знакомство на улице вообще верх дурного вкуса. Ланселот расхохотался — на них обернулись девушки в слишком коротких юбках, смущённо хихикнули — и обнял Камунра за плечи. Тот успел отметить, что реакция других людей на Ланселота его задевает, а затем почувствовал жаркое дыхание на щеке: — Если бы я увидел тебя на улице, то обязательно придумал самый дурацкий способ познакомиться. Во что бы то ни стало. — А я бы казнил тебя на месте, — поморщился Камунра, безуспешно делая вид, что ему неприятно. Рука Ланселота жгла кожу сквозь тонкую ткань рубашки. — В Древнем Египте прикасаться к фараону можно только с его позволения. — Тогда я прошу у тебя разрешения, о повелитель! — охотно подыграл Ланселот. Ра свидетель, пусть его и не было на небе, этот идиот всерьёз решил рухнуть на колени и молить о… Камунра успел в последний момент вцепиться Ланселоту в плечо и рывком поднять его из неудобной позы. Коленопреклонение — это приятно и так знакомо, от подобных жестов сладко ёкало сердце и сбивалось дыхание, но не перед толпой незнакомого народа! Хотелось почему-то наедине, чтобы полумрак и шакалы загораживали вход. Вот тогда Ланселот на коленях перед ним — самое волнующее зрелище в мире. — Прекрати немедленно! Это приказ, — зашипел Камунра сквозь зубы, отчаянно перевирая звуки и бесясь из-за этого ещё сильнее. Было бы здорово разговаривать эдак властно и с ленцой, и чтобы все подобострастно заглядывали в рот, а не хихикали, но этому не бывать. Ланселот, впрочем, улыбаться и дразнить не спешил. Он послушно выпрямился, взял Камунра за руку и напомнил (а не подсказал), где надо свернуть. И подтолкнул мимо охранника в зал, битком набитый пьяными подростками. — Я достал документы, — перекрикивая рёв музыки, объяснял он зачем-то. — И деньги! Нужно выпить, так все теперь делают! Для рыцаря Круглого стола он слишком быстро привык к изменившейся реальности. Благородные порывы никуда не делись, но вот странность: Ланселот выделялся среди молодых людей разве что шикарными волосами и улыбкой, но у кого их нет. Он сошёл за своего настолько естественно и легко, что бармен без вопросов наполнил два бокала ярко-голубой жидкостью в обмен на несколько мятых бумажек. Кто-то явно остался без премии, подумал с неожиданным злорадством Камунра, и поднёс бокал ко рту. — Нет, давай по-другому! — остановил его Ланселот. Он переплёл свою руку с рукой Камунра, словно пытался сделать болевой захват, но было совсем не больно и даже приятно. В ушах грохотала музыка, тело вибрировало вместе с барной стойкой и танцполом. Ланселот стоял совсем рядом, воздух вокруг него раскалился, как солнце, хотя Камунра мог просто получить удар от обилия цветов и звуков. — За нас! — За нас, — прочитал по губам и повторил Камунра, а затем послушно опрокинул в себя странную жидкость. Пластина исправит любой вред, даже если это пойло заставит желудок вывернуться наизнанку, а глаза вылезти из орбит. Камунра закашлялся, думая, что вместо алкоголя проглотил щитомордника, схватился за Ланселота в поиске опоры, а тот решил, что это согласие — и потащил дрыгаться под шакальи вопли. То есть танцевать. Если быть совсем откровенным, танцами назвать эти… движения не поворачивался язык. Парни и девушки просто тёрлись друг о друга, прыгали и бесились, кто-то застыл в нелепой позе и взасос целовался, не обращая внимания на весь остальной мир. У Камунра дрогнули и чуть не подкосились ноги, когда Ланселот обнял его и прижал к себе, уводя с пути разошедшегося качка. Оказалось, что в этой вакханалии всем глубоко плевать, какого цвета у тебя кожа, как ты разговариваешь и почему четыре тысячи лет назад убил младшего брата после его коронации. — Я не умею, — признался Камунра через силу. Он многого на самом деле не умел. Общаться с Акменра, управлять государством, принимать верные решения. Танцевать в том числе — правителю не полагалось вообще знать о таких вещах: для них извивались под плавную музыку полуголые танцовщицы, облитые маслом, а не сами правители пытались успеть за безумной музыкой и движениями партнёра. И партнёра не могло быть в принципе. Он ведь так и не дал своего согласия! Но Ланселоту было плевать. — Я тоже не умею, — хмыкнул он. — Научимся вместе. Уверенность его Камунра не разделял: здесь тебя скорее задавят, чем превратят в профессионального танцора. Не будь у Ланселота невероятной реакции и таланта рассекать толпу так, словно он был ножом, а она — подтаявшим маслом, их бы непременно затолкали локтями и коленями. Камунра сглотнул, почувствовав горячую руку на пояснице. Увлечённый танцем, Ланселот не особо обращал внимания, кого и за что трогал. Стоило возмутиться, однако вопреки ожиданиям в этой неуправляемой толпе Камунра впервые за долгие тысячи лет было хорошо. Не нужно было никем командовать, никого уговаривать, лебезить перед отцом. Простая и понятная жизнь, такая непохожая на ту, к которой он привык. Вот бы она длилась вечность, а не всего лишь до рассвета. И они учились. Прав оказался Ланселот: он умел танцевать на поле боя, с мечом в руках и с именем прекрасной девы на устах, а вот площадка с мигающими кислотными пятнами поддавалась ему очень неохотно. Вместе и поодиночке они брали эту крепость приступом, пока не заиграла медленная и плавная музыка. Подростки ничуть не удивились и продолжили бесноваться, но уже потише, а Камунра замер каменной статуей посреди зала, не понимая, что теперь делать. Бои на колесницах, чтение и письмо, разные науки, которым не было числа — всё это ни капли не помогало ему сейчас. Куда девать руки? Или лучше уйти, пока внимание людей приковано к их партнёрам? Обижать Ланселота почему-то не хотелось, да и выглядел тот почти таким же растерянным. — Не убегай, — попросил Ланселот наконец. — Давай станцуем. Вальс я умею. Какой такой вальс, только и успел в панике подумать Камунра, не хочу я никакого вальса и прекрати так смотреть, у меня сердце остановится! Сбить Ланселота с цели было ничуть не проще, чем выйти одному против вооружённой до зубов армии. А у Камунра были только самомнение и страх всё испортить. Наверное, всем рыцарям полагались уроки этикета после пышного застолья. Или без тройных поклонов их не подпускали к дамскому ложу. В общем, Ланселот сделал что-то странное: поклонился, взял руку Камунра в свою и повёл по залу, будто кроме них там никого больше не было. Про себя Камунра поклялся жестоко отомстить следующей ночью. И тем не менее он получил иррациональное наслаждение от того, как бережно Ланселот обнимал его, как аккуратно вёл в танце и как смотрел: за один этот взгляд можно было без промедления спускаться в царство Анубиса. Будь они в Древнем Египте, Камунра издал бы указ, что любой, кто получит от Ланселота такой взгляд, будет немедленно скормлен крокодилам заживо. Любой, кроме самого Камунра. Когда вальс сменился оглушительным рёвом, способным потягаться с камнепадом, Камунра выбрался из вновь заскакавшей толпы. Волнение окутало кончики пальцев приятной немотой, перед глазами плыло, а губы вряд ли сумели бы издать сколько-нибудь приличный звук. Поэтому вместо слов в ход пошли жесты. Уж их-то Ланселот должен был понять, а хотел Камунра совсем немного — на свежий воздух, в одиночество, и чтобы рядом был Ланселот, желательно как можно ближе. Возле этих современных «клубов» наверняка были укромные уголки для парочек или даже места, где обычно уединяться было не принято, но всё равно находились экстремалы, желавшие пощекотать себе нервы. Камунра к ним не относился и считал сомнительным удовольствием целоваться рядом с запасным выходом или курилкой, где постоянно кто-то ходил. Впрочем, из любого правила бывали исключения. — Не спрашивай, куда мы идём. По лицу Ланселота было видно, что задавать вопросы он желал в последнюю очередь. И уж тем более спорить, когда глаза Камунра сверкали решимостью, которую ему подарили алкоголь и адреналин в крови. — За тобой я пойду куда угодно. В другое время и в другом месте эта фраза прозвучала бы донельзя пошло и неуместно, как в дешёвом рыцарском романе для женщин за тридцать, но Ланселот всегда говорил подобные вещи с самым серьёзным и гордым видом. Над ним невозможно было смеяться. Только над собой, над той лёгкостью, с которой в лёгкие врывалась чудесная лондонская ночь, а руки справлялись с хитрой застёжкой на ремне. Её однозначно придумали какие-то варвары, чтобы усложнить ему, Камунра, жизнь. — Эй, не торопись, у нас впереди целая ночь! — засмеялся Ланселот, схватил руки Камунра и поочерёдно поцеловал каждый палец. Камунра застыл, смотря на его губы и думая, что никакой алкоголь не заставит забыть зрелище, эротичнее которого не видывал свет. — Я хочу всего и сразу, — щетина кололась, но Камунра упрямо провёл по щеке Ланселота и поднялся выше, к волосам. Ланселот послушно запрокинул голову, подставляя беззащитное горло. Укус на нём будет смотреться потрясающе. В горле пересохло, и Камунра хрипло кашлянул, прежде чем повторить: — Хочу прямо сейчас. — Как прикажешь. Глаза Ланселота потемнели, когда Камунра с силой сжал его волосы и оставил засос на бледной шее. Обычно её защищала плотная кольчуга, названия которой Камунра не знал, и продираться сквозь неё было делом бессмысленным и опасным для губ и пальцев. Вот ещё один плюс современной одежды — никаких стальных лат, чепцов под шлемом и ножен, больно бьющих по бедру. Вместо них Камунра чувствовал возбуждение Ланселота и хмыкнул, подумав про себя «надеюсь, это не твой меч?» Фраза звучала глупо, но никто не требовал озвучивать её заплетающимся языком. Они и раньше занимались сексом в местах, где делать этого не следовало: за колонной в египетском зале, в подсобке, в углу рядом с теплоузлом под лестницей, даже в сторожке охранницы, когда та уходила по своим делам. Запретное будоражило кровь. Пьянило сильнее вина, остановиться было безумно трудно. Сам факт того, что их мог кто-то увидеть, делал голову Камунра блаженно пустой, а тело — горячим и ватным, практически невесомым. — Ты извращенец. — Я не разрешал тебе говорить. У него вышло «я не ласлешал тепе говолиц», и это было так смешно и так нелепо, и хотелось разбить себе губы, но Ланселот улыбнулся и поднял Камунра за бёдра так легко и просто, что на звуки — особенно те, что вырвались наружу, а не остались кипеть внутри — уже не хотелось обращать внимания. Снять штаны на весу было под силу разве что опытному акробату, так что Камунра даже не пытался. Новые ощущения накатывали мощными волнами: грубая ткань давила на член, места и дыхания не хватало, рука неловко скользила вверх-вниз, больше дразня, чем даря разрядку. В такой позе Камунра всерьёз опасался вывихнуть запястье, но всё-таки наловчился. А когда Ланселот донёс его до крепкого каменного ограждения, стало совсем хорошо. Опора не давала упасть, ноги опустились на надёжную землю и штаны неумолимо съехали вниз, подталкиваемые сильными руками. Камунра нетерпеливо вцепился в плечи Ланселоту и прогнулся в спине, предвкушая долгожданное удовольствие, как вдруг услышал скрип двери. Из клуба кто-то вышел. С пьяным гоготом этот кто-то побрёл прочь, спотыкаясь и матерясь. От Камунра с Ланселотом его отделяла только узкая полоска тьмы между забором и фонарём. Под ним неизвестный остановился и попытался зажечь курительную палочку, чего Камунра почти не видел из-за красной пелены перед глазами. Он зажал себе рот ладонью, чтобы не стонать в голос, а Ланселот, шакалий выродок, чтоб его Анубис побрал, решил поэкспериментировать. Без смазки свои эксперименты он мог бы засунуть в задницу вместе с членом, но Камунра заранее позаботился о том, чтобы не угодить после жаркой ночи в больницу. Растягивать себя после пробуждения, спрятавшись в укромном месте, было неприятно, однако оно того стоило. По крайней мере, когда Ланселот резко двинул бёдрами вверх, хотя ему не разрешали, у Камунра вырвался приглушённый стон, а не вопль боли. Совладать с голосом было трудно, как с колесницей очень-очень давно, и тело охватил знакомый липкий страх пополам с возбуждением. В тот раз всё обошлось сломанным колесом и лёгким испугом, а теперь Камунра искренне желал Ланселоту упасть в самую глубокую яму с ядовитыми змеями. Неизвестный раскурил свою проклятую палочку и ушёл, покачиваясь. Пружина внутри Камунра, о существовании которой он до сей минуты и не подозревал, стремительно распрямилась. Ланселот крепко держал его и не дал упасть, и только это спасло глупца от неминуемой казни. — Чтобы ещё раз… — Тебе понравилось. Камунра задохнулся от возмущения, сглотнул, облизал губы и напоролся, как на нож, на мягкий взгляд Ланселота. Следом за оргазмом, как выражался братец, наступала «рефрактерная фаза», и требовать от партнёра в эти долгие минуты или даже часы чего-либо было бесполезно. Камунра вздохнул, обнял Ланселота крепче и выдохнул ему в губы: — Понравилось. А потом они целовались снова: яростно, как будто сражались, и было бы ложью сказать, что всему виной странный напиток или адреналин, бурливший в крови. В такую волшебную ночь ужасно хотелось быть живым, а Камунра не ведал иного способа, чтобы об этом сказать. * Возвращались проверенной тропой: через окно в подсобном помещении. Дурёха охранница не закрывала его или вовсе про него забыла, чем Ланселот и воспользовался. Он помог Камунра допрыгнуть до края, подождал, пока тот скроется внутри, а затем и сам собрался карабкаться. Но с удивлением увидел, что окно открылось шире, а ему протянули руку. — Хватайся, — буркнул Камунра недовольно. — Я вечно тебя ждать не буду. — Очень благородно с твоей стороны, — усмехнулся Ланселот и воспользовался помощью, не отказав себе в удовольствии ещё раз прикоснуться к монаршему телу. Камунра ощутимо вздрогнул, но не отшатнулся. — Переоденемся здесь или в твоём зале? — В зале. Обычно они старались управиться до рассвета, но клуб нарушил все планы. По музею невозможно было пройти, не наткнувшись на другие экспонаты, и Камунра ощущал затылком их недоумевающие взгляды. Вряд ли безлицая абстрактная штука сможет наябедничать отцу, но вот насчёт остальных он не был так уверен. Конспирация провалилась к Анубису ещё и потому, что любимица Ланселота Трикси словно чуяла его и находила везде, где бы он ни был. Свернув в безлюдный коридор, чтобы срезать путь, Камунра чуть не напоролся на воинственно наставленный на него рог. Трикси ревновала, как и всякая собака. Иногда Камунра жалел, что она скелет проклятого трицератопса, а не болонка, которую можно засунуть в вазу и сказать, что это она сама, ничего не знаю и не видел. — Хорошая девочка, — засюсюкал с Трикси Ланселот. — Дождалась меня! Умница, сидеть… дай лапу… Он тренировал Трикси и научил выполнять простейшие команды. На своём закованном в латы коне с Трикси почти на поводке Ланселот производил на посетителей ночной экспозиции неизгладимое впечатление. — Пойдём уже, — дёрнул его за рукав Камунра, нервно оглядываясь. — Скоро начнут проверять. — Успеем. Разве ты не видишь, как она нам рада? Камунра закатил глаза. С тех пор, как Трикси «случайно» попыталась на него сесть, он не доверял этой хитрой бестии ни на каплю воды в пустыне. Остатки совести в Ланселоте ожили, когда по музею раздался первый звонок — условный сигнал, чтобы все поторопились завершить свои игры или дела. Второй звонок был условным сигналом, что скоро охранница начнёт обход и будет выдавать комментарии своим вечно не затыкающимся ртом. У Камунра получалось прогонять её безупречной вежливой улыбкой и надменным кивком, но кража денег и побег — это серьёзно, улыбка могла и не сработать. Ланселот бросил Трикси кость и побежал вместе с Камунра в египетский зал. Родители ещё не вернулись. На открытом саркофаге сидела девочка с копной чёрных волос, завязанных в тонкие косички. Густо подведённые глаза делали её старше, хотя фигура ясно говорила: это именно ребёнок, а не взрослая серьёзная мумия. Точнее, сделанная из воска и прочей дряни вольная фантазия на тему того, какой Клеопатра могла быть в детстве. Настоящую мумию в музей не привезли, денег не хватило. Отец отнёсся к пополнению со свойственной ему категоричностью — «нет», и всё, невзирая на трогательные попытки малышки подружиться. Мать, наоборот, обрадовалась ей и старалась поддерживать. Девочка заменяла ей Акменра, когда к нему приезжал этот Дэйли. Неизвестно, что по этому поводу думала сама Клеопатра, но с Камунра она, как ни странно, сошлась быстрее всего. Он списал это на общее одиночество и ещё на то, что в прошлом всегда хотел младшую сестру, а не брата. К тому же невинная милая девочка превосходно отвлекала родителей, пока Камунра торопливо натягивал одежду и скрывал засосы на шее. — Привет, — улыбнулась Клеопатра. — Вы поздно. Мама уже заходила несколько раз, я сказала, что вы в зале древних греков. Они такие нудные, что к ним никто не хочет заходить. — И правильно делают — их речи морально устарели полторы тысячи лет назад, — согласился Камунра. Клеопатра невозмутимо протянула ему украшения. Вид голых мужчин её совершенно не смущал. — Придумай тему, на которую вы могли бы разговаривать, — посоветовала она, спрыгнула с саркофага и попрыгала на одной ноге к Ланселоту. Тот застегнул последнюю деталь доспеха и поднял девочку на руки. — А ты — обещай прокатить меня на коне в следующий раз! — Разумеется. Я не могу отказать такой прекрасной леди. — И дай потрогать рог Трикси. Она никого, кроме тебя, не подпускает к себе. — Как будет угодно. — И то украшение с витрины… Камунра кашлянул, привлекая внимание. — Не шантажируй, — предупредил он. — Иначе я расскажу матери, на какие сайты ты заходишь с ноутбука охранницы. Клеопатра очаровательно засмущалась, но в тёмных глазах плясали черти. Маленькая извращенка смотрела не только мультики про разноцветных пони, которых обожали современные дети. В подробности Камунра не вдавался, но подозревал, что тексты, где присутствуют названия половых органов и всякие сомнительные глаголы, не могут быть с пометкой «для младшего школьного возраста». Клеопатра показала язык: — Зануда! — Я бы ещё понял, будь ты старше… — Формально я тоже правительница Египта, — гордо вздёрнула она нос. — Бывшая. Так что выказывай мне уважение. Ланселот прыснул в перчатку, что не укрылось от обоих. Камунра подумал, что нет ничего нелепее, чем спорить с ребёнком, а ещё — целоваться у неё на глазах с рыцарем-дураком, который, уже совсем не формально, является возлюбленным фараона. — Иди уже, правительница, — Камунра попытался выгнать их прочь, но не вышло: Клео хотела побыть ещё немного с Ланселотом. Девочке пришлось уступить. Камунра вздохнул и оглянулся на огрызок Луны в окне. Следующая ночь обещала такое же восхитительное небо и целое море возможностей. Послышались знакомые шаги — Шепсехерет вновь заглянула в зал, увидела Ланселота и усмехнулась эдак с хитринкой, по-женски мудро. Словно говоря: мальчики, вы можете сколько угодно играть в шпионские игры, но я-то знаю, как всё происходит на самом деле. От матери никогда ничего не получалось скрыть. — До заката! — Ланселот склонил голову перед Шепсехерет, отпустил Клео и, украдкой подмигнув Камунра, ушёл. Почему-то не было никаких сомнений, что он опять придумает нечто безумное. Клео побежала за ним, громко топая и шаркая ногами, как и все дети. Камунра неловко переминался с ноги на ногу. Разговаривать с родителями всегда было трудно. Особенно с матерью, которая видела его насквозь, со всеми комплексами и заморочками. Когда не смотрела на Акменра. — Ты правда был в греческом зале? — удивилась Шепсехерет, подойдя ближе. — Не похоже на тебя. — По-твоему, мне стоило мило скалиться в компании брата и его… раба? Шепсехерет покачала головой. Она была хорошей матерью, правда, и Камунра безумно любил её до и после смерти. Просто Акменра родился позже, в этом не было её вины. Шепсехерет улыбнулась и погладила Камунра по щеке, а он замер на мгновение, впитывая редкую ласку. Она не станет распекать его за презрительное отношение к Ларри Дэйли и не удивится, откуда взялся запах улицы и алкоголя. Камунра не спросил «тебе плевать?», а Шепсехерет не ответила «да». Потому что он знал и без слов: матери достаточно интуиции, чтобы догадаться о чём угодно, а рассказывать подробности своему любимому супругу она не обязана. Так ведь было всегда. Отец при власти, а мать — при отце. И не разберёшься без молитвы Ра, кто из них настоящий повелитель. — Постарайтесь в следующий раз быть аккуратней, — Шепсехерет отступила, погладила Клеопатру по голове и вышла. Камунра слышал мелодичный голос матери ещё несколько минут, пока укладывался в саркофаг и задвигал крышку. «Не могу ничего обещать, мама». А на следующую ночь Ланселот потащил его в парк есть мороженое. Верхом на Трикси. Как он умудрился вывести из музея незамеченным скелет трицератопса, осталось тайной для Камунра, Клеопатры и охранницы, которая съела на одну шоколадку больше в попытках придумать правдоподобное объяснение для начальства.