Молчание солдата

      Земля. Сухой и спертый воздух. Захороненный где-то под валом земли, листвы я молча ждал. Прогнивший китель с дыркой на груди давно не нужен мне тут стал. Я оказался тут не по своей воле, меня, как многих других, оставили тут: не по-христиански было кинуть нас просто так.       Сколько зим и лет прошло, я, увы, не знаю. За циклом цикл сменялся. А я все молча созерцал. Нас было много — свои, чужие... Не важно, в общем. Важно лишь то, что мы в молчании тут чего-то ждали. И даже несмотря на ненависть, которую испытывали к гансам… мы не стреляли. Уже не надо было. И хотя война давно минула, приказа молча ждали мы.       Неожиданный методический хруст земли над головой заставил встрепенуться. Долгий, очень долгий, но непрерывный хруст, и вот свет. Солнечный свет. Было позднее лето. Каково же было мое удивление и молодого парня, который приподнял почти проржавевший шлем с моей головы и уставился в мои пустые глазницы. Усевшись на землю, он уже трясущимися руками отложил мою каску и достал какие-то сигареты незнакомой марки. Окликнув кого-то, он неотрывно смотрел в мои пустые глаза.       Подбежал парень, да нет, уже мужчина, и, не успев задать вопрос, уставился так же на меня. Сняв шапку, он молча смотрел несколько минут, после чего откинув ее, упал передо мной на колени начал рыть руками землю. «Да что ты, сынок, не стоит» — хотел бы я сказать, да вот, увы, не мог.       Долго он копошился руками, откопал почти меня всего. Остановившись на минуту, он откинулся назад, как будто пытаясь осмотреть меня. После чего с какой-то горькой усмешкой подвигается ко мне и, запустив под китель руку, начинает шарить по карманам. Ну, а мне то, что? Мне там ничего уже не надо. Спустя какое-то время тихий шепот мужичка мне греет душу, хотя он, наверное, и не думает, что я его слышу.       — Ну, все, отец… скоро ты будешь дома… отдохнешь.       А мне так и хочется кричать, орать во все горло, но не от радости. «Тут еще наши есть! Еще! Их не забудьте!» — но безмолвный крик так и останется во мне. Уже на его властное мановение рукой прибежали ребята молодые и, аккуратно откопав, стали укладывать скелет на некое подобие носилок.       Долго, очень долго они это делали, с аккуратностью. Вот меня куда-то несут. Вот уже уложили на землю, и я греюсь под ярким палящим солнцем. А рядом уже виднеются еще тела. Так точно - вон командир мой, который в начале боя пал, прикрывая молодую медсестру, которая затаскивала в окоп окровавленного бойца, а рядом, собственно, и она. Эх, жалко девчушку, молодая еще была, скольких спасла… А я даже имени ее так и не смог узнать.       Сколько же нас тут осталось тогда, если я и не знал, что командир с нашей сестричкой уже были здесь? Не знал я, да и вряд ли узнаю. А ребятки, что меня принесли продолжали кого-то переносить, кого-то к нам поближе, а кого-то отдельно положили в большую кучу…       Долго дали мне погреться на солнышке, многих еще откопали, трудились с утра до вечера, но я все так же боялся, что кого-то они оставят, жалко, этого я не узнаю. Когда же листва начала желтеть на деревьях, нас, тех что откопали, на родину стали отправлять. В простых сосновых гробах. Тех, кого опознали, и родственники чьи были живы, отправляли домой… А тех, кто так и остался неизвестным, в гробы побольше клади, по трое-четверо. Меня опознали, и сердце, наверное, радостно бы билось, ежели на месте было, о том, что дом родной я наконец увижу. Но не было счастья. Лишь мольба: «Остальных. Остальных, прошу вас, найдите!». И горькая усмешка, уже когда везли домой — а медальон для доченьки своей, что обронил в окопе, я так и не забрал…