Я и Царь

      Очнулась на заснеженном перроне.       Снег был всюду: скрипел под ногами, укутывал колею, падал с неба и горой лежал на крыше поезда, стоявшего на станции. Пахло морозным воздухом, машинным маслом и дымом. Ни здания вокзала, ни лиц снующих по платформе людей я сперва различить не могла: была ночь. Немногочисленные звезды равнодушно взирали с неба и не пытались соперничать с электрическими лампами, зажжёнными в окнах вагонов. Поезд оказался тёмно-синим: цвет его мне удалось разглядеть в свете тех самых окон. А между этих окон красовались золотые двухголовые орлы…       Моё сердце забилось как молоток.       Императорский поезд! — Он там! — выдохнула я. — Он там, внутри! — Там, а как же, — ответил какой-то мужик из толпы. — Считай, день, как приехали. Только вот всё не выходят. То телеграммы читают, то с господами генералами беседуют… — Обещали ведь народу показаться! — отозвался женский голос. — Охота же на батюшку царя-то поглядеть. Чай, не каждый день у нас бывает. — Вам поглазеть, а у людей дело есть! — проворчала ещё одна женщина. — Прошение подать. А вы тут попусту… — Да будет! Если сказано, что выйдет, значит, выйдет. Царь народу врать не станет. Ждите молча.       Только теперь, по прошествии пары минут, я сообразила, что стою на перроне не одна, а в толпе зевак, явившихся сюда, очевидно, с той же целью, что и я. Что ж, ждать молча? Ну, нет уж! Во-первых, эти люди у себя дома, в начале XX века, они смогут насмотреться на Государя Императора и потом… А кто знает, много ли времени у меня? Ну, и во-вторых, они-то — чернь, холопы, население, а я-то…       Осознав чрезвычайную значимость — свою и момента — я быстро растолкала окружавших баб и мужиков и ринулась к поезду       Вход преградили винтовки часовых: — А ну, назад! — Пустите к государю! Я должна! Я депутат Государственной Думы! — эти слова вырвались как-то сами собой.       Солдаты рассмеялись: — Ну ты, баба, фантазёрка! Депутат, ишь! Может, скажешь, ты ещё министр? — сострил тот, что справа стоял, по всему, более разговорчивый.       Левый солдат просто глянул презрительно-мрачно и покрепче сжал своё оружие. — Я не этой Думы… Я… — А какой же? Булыгинской? Ха! — Пропустите к Государю! — Не положено. — У меня к нему особенное дело! Я… не здешняя!       Толпа, слышавшая весь разговор, загудела, из неё послышались смешки. — Угу, оно и видно. Что, с луны свалилась, полоумная? Назад! — Позовите начальство! — Назад, я сказал! — Послушайте… Я знаю будущее. Я могу рассказать Государю, что его ждёт! Если он не примет мер, в России произойдёт революция, императорская семья погибнет!       Смешки стали громче, шум гуще. «Бомбистка» — буркнул кто-то из толпы. — Ага, свежо предание. Так и знал, что ты из этих! — Из которых? — Из интеллигентов. Ваш брат всё грозит, да грозит революцией — а не тут-то было! Вон Распутин тоже угрожал. Теперь помер и на кладбище лежит. А Государь здравствует и всё у них хорошо. — Потом часовой покосился куда-то внутрь вагона и добавил совсем другим тоном: — Назад!       В следующую секунду оба солдата распрямили спины, а в дверях вагона показался старичок в военной форме и с потешно длинными усами. — Что тут за шум? Почему разговоры? — строго спросил он солдат. — Владимир Борисович… — Ваше сиятельство… — Вот, извольте видеть, сумасшедшая какая-то. Хочет в поезд войти. — Членом Думы назвалась! — Членом Думы? Ну-ну. — Владимир Борисович скептически оглядел меня, пытающуюся срочно найти нужные слова. — Наделали вы там делов, господа члены Думы, вот что я вам скажу! Двое ваших уже здесь. Шульгин с Гучковым. Государь их принимает, так что занят. — А когда освободится? — крикнул кто-то из толпы. — И выйдет скоро? — Мы замёрзли! — Так ступайте домой, раз замёрзли! — А выйдет когда? — Когда будет угодно Его Величеству, — ответил старик, а потом обратился к часовым: — И разговоры прекратить! Совсем уж с ума посходили, ей-Богу…       Мне же Владимир Борисович велел вернуться в толпу и стоять вместе со всеми, а не мельтешить возле входа. Сначала я упиралась, но Его Сиятельство пригрозил, что прикажет солдатам стрелять, и я решила не испытывать больше его терпение. Впрочем, угроза выглядела не очень убедительной: старичок казался чем-то расстроенным и грозил лениво, словно мыслями не здесь был. Он вообще был странно мягок с явно не по уставу ведущими себя солдатами: как будто уже мысленно смирился с тем, что «строить» их бесполезно. Однако я решила отступить и взять небольшую паузу, чтобы выработать новый план проникновения в вагон.       Сомкнувшаяся вокруг меня толпа, разумеется, загудела, зашикала, стала сыпать проклятиями и колкими остротами в мой адрес. Решив проявить смирение по примеру святых страстотерпцев, я не стала отвечать. В конце концов, просто стоять в каком-то десятке метров от поезда, где находится мой любимый, было невероятным счастьем. Мне казалось, что поезд так и лучится теплом. Только вот в каком именно вагоне прячется Мой Господин, я не знала. Так что на всякий случай беспрестанно ощупывала взглядом окна всех обозримых вагонов в надежде заметить взглядом серую шинель, любимую бороду и глубочайшие в мире глаза. — Ну когда ж уже?.. — вздохнули справа. — Только б к ручке приложиться, — пробубнили слева. — Дождёмся царя-батюшку во что бы то ни стало… — добавили сзади, и с тем верноподданным, кто это произнёс, я ощутила праздничную и радостную солидарность.       Оглянулась, чтобы посмотреть в его лицо… И тут услышала: — Идут, идут, идут!       Я мигом обратила взгляд опять к вагону. Двери его в самом деле открылись, но вышел оттуда не царь, а два хорошо одетых господина. Первый — с усами, второй — с бородой и в очках. И второй прокричал, помахавши какой-то бумажкой: — Русские люди, обнажите головы, перекреститесь, помолитесь Богу… Государь император ради спасения России снял с себя своё царское служение. Россия вступает на новый путь! — Ахххх! — в едином порыве вздохнула толпа. — В Петрограде, — крикнул первый, — революция! — Ураааа! — раздался общий крик. — Ура! — воскликнул тот, что только что сказал про царя-батюшку. — Ура! — заорал тот, кто только что мечтал приложиться к ручке.       И разговорчивый часовой, словно уверившись в том, что теперь-то всё можно, тоже присоединился к этому общему хору. — Идиоты! — воскликнула я.       Снова растолкала всех и кинулась к вагону. Поезд тронулся. Я вскочила на подножку, уцепилась за шею орла, принялась колотиться в окошко: — Пустите меня! Николай Александрович! Вы совершили ошибку!       Ответом был гудок и клубы дыма прямо мне в лицо. — Сударыня, что вы делаете?! Опасно! — воскликнул усатый депутат, пустившись в погоню за мной и за поездом.       Вместе с коллегой они оторвали меня, сопротивляющуюся, от вагона. Я упала на заснеженный перрон. Бывший императорский поезд стучал по рельсам, набирая скорость и равнодушно уезжая прочь.       А на перроне орали: — Свобода! — Да здравствует! — Даёшь Учредительное собрание! — Идиоты! — заорала я, привстав. — Вы даже не понимаете, что потеряли! Если бы вы только могли себе представить, что будет дальше! Россия потонет в крови! — Ты не каркай! — закричало население. — Ты нам не угрожай! — Тоже выискалась тут! — Она шпионка! — Ну точно! Немецкая! — Дави контрреволюцию! — Ура-а-а-а!       В следующую секунду я ощутила удары сапог по своим бокам, пальцы, впившиеся в волосы, и царапающие лицо ногти. Я упала на спину. Снег падал на лицо.       Последним, что я запомнила, оказалась вывеска на перроне, на которой было написано «Псков».