Я и Царь

      В надежде на то, что движение поможет мне не замерзнуть насмерть, я металась от дома к дому, выискивая открытый магазин, ресторан, хоть что-нибудь, куда можно зайти, преклонить голову. Вернулась к заведению, где работал Гришка, постучалась еще раз, и два, и три. Он не открыл. То ли спал уже крепко, то ли решил, что достаточно с него разговоров со странной дамочкой. Ну и ясно, ну и поделом мне! В конце концов, не факт, что он, ночуя сам там, пустил бы переночевать и меня…       Отчаявшись и чувствуя, что без обморожений эта ночь не обойдётся, я принялась уже стучать в любые дома, в любые подъезды, в любые закрытые двери, надеясь, что хоть кто-нибудь откроет мне и сжалится. Но тщетно. Город словно вымер. Словно затаился перед завтрашним событием, грозящим новой эрой…       Мимо проехал извозчик. Я замахала рукой, закричала — и снова безрезультатно. Проехал мимо. Боже мой, да я не собираюсь заказывать никаких поездок, милый человек, пусти переночевать к себе на квартиру! Да хоть на полу, хоть вповалку, хоть с тараканами!.. Мой мысленный крик он, конечно же, не услышал.       Однако минуту спустя из-за поворота послышался цокот еще одних копыт.       Тут-то ко мне и пришла идея. Из прошлых путешествий я выпадала обратно в свою эпоху после того, как получала телесные повреждения. В этот раз никто побить меня не хочет. Но что, если броситься под лошадь? Насмерть она меня не затопчет… наверное… а в XXI век обратно выкинет. Там переночую в общежитии, а потом съем оставшуюся таблетку, перенесусь в 1900 год и уже оттуда…       О, да!       Оттуда и Спиридона найду и предупрежу, и царя попрошу послушаться Витте и провести реформы, не дожидаясь народной смуты, и от Японской, пожалуй, отговорю… Будет чуточку больно… Но смерть от мороза больнее!       Пролётка была уже в метрах в десяти от меня, когда я, зажмурившись, кинулась на дорогу. — Ах, ты!..       Скрип рессор, ржание лошади, крик пассажира, густой мат извозчика.       Он оказался проворнее, чем я считала. Экипаж остановился в полуметре от меня. — Что ж ты творишь, полоумная?! — крикнул извозчик, а затем высыпал на меня новую кучу непечатных выражений. — Вы в порядке, сударыня? Что с вами? — это уже пассажир, господин в элегантном пальто, элементной шляпе и элегантных усах, как у Сальвадора Дали (только-только рождённого). — - Вы хотели покончить с собой? Уверяю, что в этом нет смысла! — Да дура она, вот и всё, — объяснил работник транспортных услуг.       Элегантный господин вышел из пролётки, подал мне руку и участливо взглянул прямо в глаза: — Я могу вам чем-нибудь помочь? — Мне некуда идти, — всхлипнула я. — Я замерзаю. Меня выгнали с квартиры. — Жестокий век! Поедемте со мной. — Куда? — Ко мне в квартиру. Не волнуйтесь, я вас не обижу. Я женат, мы держим экономку. Вы можете переночевать вместе с ней на кухне, на сундуке. — Это точно?.. Т-точн-но?.. В-в смысле, в-вы уверены? Я вам не пом-м-мешаю?.. — Да вы вся дрожите, поедемте поскорее! — Господин помог мне сесть в пролётку. — А жена-то ваша, барин, что вам скажет, когда даму эту увидит, а? Не обрадуется, чать! — съязвил извозчик. — Закон Божий учит нам помогать ближнему, оказавшемуся в беде. И жена моя знает об этом. Ну, двигай!       Когда мы поехали, мне на глаза навернулись слёзы. То ли от холодного ветра, то ли от сознания нешуточной опасности, которая миновала, то ли слов элегантного господина, которые пришлись мне так по душе.       Дальше всё сложилось так прекрасно, что и говорить-то даже не о чем. Вопреки ожиданиям, на квартире у господина (он представился Адольфом Томашевичем) меня не ждало никаких неприятных сюпризов, а всё было в точности, как он и обещал: меня отогрели, напоили чаем и конфетками и бараночками, смотрели благожелательно и сочувственно, не задавали странных вопросов, а затем постелили на кухне. Попросив разбудить себя в семь, я легла и немедленно провалилась в забытье.       Снилось мне всякое разное: про наше время, про Крым, про Госдуму, про домработницу… Потом словно ищу Президента, хочу ему что-то там сообщить, а меня у нему не пускают, поскольку я вроде как не из той эпохи. А потом почему-то приснилось из фильма «Бриллиантовая рука», будто бы жена Горбункова ему говорит эдак шепотом: «Борис Викторович! Ну зачем вы снова привели чужую женщину на конспиративную квартиру? То на Плеве ходили, так вы чуть нам всё не испортили, и вот теперь, и устройство готово, и всё, и Каляев в Москве, ну, а вы, что ж, сорвать всё хотите?». А Горбунков ей: «Будьте покойны, Дора, ничего у нас не сорвётся. А чтоб ближнему на помощь приходить, на то и социалисты мы». А жена ему: «Как знаете, а я буду Евгению Филипповичу жаловаться…». Ну, и потом прочая такая ахинея. Дальше я перевернулась на другой бок, оказалась внезапно в метро, вышла на Колчаковской, а, поднявшись на поверхность, встретила Спиридона Ивановича, который как раз собирался идти к царю-батюшке. Я отговорила его от этого опасного мероприятия, и, мы, взявшись за руки, двинулись в светлое будущее для России… Такое оно было светлое, даже сквозь веки лучи пробивали. Пришлось очень сильно зажмуриться…       А потом открыть глаза и обнаружить, что холодное солнце уже вовсю играет посреди по-крещенски безоблачного небосвода, а свет его льётся в окно Томашевичей, многожды отражаясь от белого снега, устлавшего Петербург.       «Как хорошо», — подумала я сперва.       Но в следующий миг вскочила в ужасе. Меня не разбудили! И который теперь час? В январе, и уже так светло… Уже точно не семь и не восемь!!!       Возле кровати лежала записка: «Уважаемая Наталья! Из вчерашнего разговора я понял, что вы намереваетесь принять участие в сегодняшнем шествии к Государю. Я считаю это очень опасным мероприятием, в ходе которого возможны провокации. К этому замечу: вы весьма истощены, вам нужен отдых. Посему принял решение не будить вас. Как проснётесь, обратитесь к экономке. Скромный завтрак вы найдёте…»       К чёрту завтрак!       Вот, блин, хренов благодетель!       Правильно говорят: от интеллигенции один вред! Ты спасаешь Россию, а всякая шваль лезет под руку, думая, что она лучше других разбирается в этом процессе! Вот чтоб им всем провалиться!       Я быстро оделась, отыскала свои валенки, сняла с крючка тулуп, и бросилась прочь из квартиры. Тулуп натянула на лестнице. Во дворе поняла, что надела не свой, а хозяйский, однако решила не возвращаться.       Никаких признаков всеобщего сбора возле Александро-Невской лавры, конечно, не было. Площадь перед ней была пуста настолько, что даже в белизне только что выпавшего снега мне мерещилось какое-то тревожное ожидание. Лишь дворник, елозивший веником, нарушал это подозрительное спокойствие. Он лениво взглянул на меня, почесался и продолжал.       Надеясь на лучшее (что, если он передумал?), я бросилась к ресторану. Снова, как лишь несколько часов назад, забарабанила в дверь чёрного хода. Никто не открыл. Постояла немного, еще раз с надеждой забарабанила. — Зря вы, барыня, стучитесь, — бросил кто-то из прохожих. — Их там нету. Все бастуют. К царю-батюшке пошли.       Увы! Но делать было нечего, и я вернулась к Лавре. Возле нее царила всё та же тревожная пустота. — Что ли ждёте кого? — спросил дворник, заметив моё возвращение.       Я рассказала. — Ушли уж! Вон туда, по Невскому пошли! — и он махнул рукою, указав мне направление. — Догоняйте, не то царь без вас всё прошение прочитает!       Я бросилась, куда он указал, и вскоре действительно оказалась на Невском проспекте, в самом дальнем от центра конце его. Что же, и то хлеб. Если мне не изменяет память, теперь надо просто держаться проспекта, и я догоню Спиридона и остальных: путь до Зимнего неблизкий, зато прямой, и навряд ли повар примется бродить по переулкам… Лишь бы только найти его, лишь бы не пропустить!.. Лишь бы смочь уговорить уйти обратно!..       Я шла быстро, как могла, почти бежала, только делать это становилось всё труднее и труднее. И не только от усталости. Народ всё прибывал и прибывал. Почти все шли в ту же сторону, куда и я, обратно же не двигался практически никто. Задние старались догонять, передние не спешили. Из каждого переулка в людскую реку вливался еще один ручеек. Рабочие двигались стайками, одноцветные, синхронные, как рыбки: одни в лаптях и серых армяках, другие в суконных бушлатах; до блеска начищенных сапогах и парадных картузах; третьи в чёрных кожанках и серых фуражках… Вскоре тротуар был весь запружен, я пошла проезжей частью, как и многие. На застрявшие сани, матерящихся извозчиков и тому подобное внимания уже не обращали, так как знали, что их больше. Шли сосредоточенно, угрюмо, но уверенно, с сознанием правоты. В основном все молчали. Кажется, какое-то предчувствие носилось… Ах, да, это было не предчувствие!.. У Московского вокзала народу было уже столько, что держать всю толпу в поле зрения, чтобы выискивать повара, стало невозможно. Я принялась метаться вправо и влево, пытаясь изучать максимум лиц на предмет нужного, но и это, разумеется, было не так уж просто: отовсюду сыпались тычки, слова «не мешай», «что ты лезешь», а то и покрепче. Одновременно я пыталась формулировать в голове нужные фразы, чтоб увести Спиридона Иваныча. «Могут быть провокации», как выразился Адольф?.. Нет, это слишком туманно. «Здесь опасно»? Ну, уж, это он поймёт и без меня. А если сказать правду? «Там солдаты, скоро в вас начнут стрелять»?.. А если спросит, где, и сама видела ли, нет ли…       Тут ход моих мыслей прервал чей-то возглас: — Ребятки! Это что ж такое деется? На Шлиссельбургском, возле пожарной части, отряд казаков! Пройти нам не давали, палить начали! Пришлось забор ломать, да по Неве, да переулками! — У Троицкого то же! Еле ноги унесли. У, супостаты!.. — донеслось с другой стороны улицы, оттуда, где на бронзовом коне работы Клодта восседали два зеваки, а еще один — на голом мужике, с ним сражающимся. — А говорят, на Васильевском шашками рубят! — крикнул еще кто-то. — Врут всё! — Да нету стрельбы никакой! — А и есть, так холостыми… — А и боевыми, так нам всё одно — до конца идти надо!..       «Может, ну его, Путина этого? — вдруг малодушно подумала я. — Может, ноги пора уносить? Так и быть, спасу Россию и без его внука…».       Подумав, что сейчас можно прыгнуть на лёд Фонтанки и убраться подобру-поздорову, я дёрнулась, было, в сторону реки, но толпа меня не пустила и потащила дальше, к Екатерининскому саду.       Я больше не была себе хозяйкой.       У Гостиного двора по обе стороны проспекта уже стояли конные войска. Краем глаза я видела, как их часть, бросившись наперерез нам, отсекла часть толпы, следовавшую за мной. — Мы свои, ребятки, не стреляйте! — раздалось из-за спины. — Сатрапы! — гневно бросил ещё кто-то.       Между Казанским собором и домом Зингера я с тоской подумала о том, как через девять лет попаду сюда в прошлый раз: в летний, чистый, автомобильный, патриотический Петроград и буду участвовать в совсем другой демонстрации… А сейчас был только гул из-за спины, какой-то крик, какой-то стон, какой-то звук, похожий на грозу, но почему гроза зимой, я не поняла…       Возле Мойки народу уже было столько, что дальше идти стало невозможно…       А под вывеской «Вольф и Беранже» я внезапно увидела своего повара. — Спиридон Иванович! — закричала я. — Спиридон Иванович!       Вокруг металась ругань, что-то хлопало, валилось и визжало. Толпа потянула меня влево, потом вправо — неожиданно навстречу повару. — Спиридон Иванович! — крикнула я, и чудесным образом голос мой не совсем затерялся среди миллиона «куда вы несётесь», «скоты», «кровопийцы», «пустите», «не смейте», «бунтовщики».       Повар услышал и, кажется, даже узнал меня. Суровое лицо его выразило сперва удивление, потом смягчилось. Он сделал несколько шагов в мою сторону. Я попыталась сделать то же, но не смогла. — Спиридон Иванович! Я срочно должна вам сказать кое-что!       Что за чушь, что я делаю?! Надо просто крикнуть, чтобы ушёл скорей отсюда! Но как уйти? Обратно через толпу уже не пробиться.       Спиридон сделал еще шаг и протянул мне руку, но достать до неё всё еще не получалось: между нами было несколько работниц. Толпа потянула налево. Я почувствовала, что она вот-вот растащит нас, и мы вновь потеряемся… Но тут случилось чудо. Раздался какой-то треск, все ахнули, и две их работниц, стоявшие между нами, упали наземь. Я кинулась к Спиридону, чувствуя мех полушубка под валенком, но не особенно думая, что это значит. — Спиридон Иванович, я должна сообщить вам кое-что очень важное! — выпалила я, схватив его за руку. — Тихо! — прервал он. — Смотри! Негодяи!       И тут только я заметила солдат. Эти были пешие. Серой изломанной змейкой перегораживали они дорогу в сторону Зимнего. В один миг эта змейка ощетинилась винтовками. Одна из них, ближайшая, смотрела на Спиридона. — Нет! — воскликнула я, толкнув повара, что есть мочи.       Он упал в ту же секунду, как звук сухого гороха, высыпавшего на железный пол, огласил всю вселенную.       Что-то сильно ударило в голову.       Желтое здание с колоннами перевернулось.       Январское небо было безоблачно-голубым, словно глаза моего любимого государя.