Шёл автобус по маршруту

      Автобус полз еле-еле. Дёрнется — встанет, дёрнется, опять встанет. На улице уже темнело, валил снег и город застрял в пробках. На окнах намёрзло, от людей не пропихнуться и духотища, дышать нечем. На кресле с надписью «Место кондуктора» сидел пацан лет шести и пытался проскрести в оконной наледи дырочку, чтобы увидеть, что происходит за окном.       — Оплачиваем проезд! Женщина, что у вас?       — Два, — процедила сквозь зубы дама в норковых мехах и протянула сторублёвку. Кондукторша, худая крашеная блондинка лет тридцати, отсчитала сдачу, оторвала билетики и с трудом протолкалась к своему месту. Тут она взяла ребёнка на руки, плюхнулась в кресло и посадила его на колени. Вроде бы все обилечены, можно и передохнуть.       — Ма, а мы скоро приедем? Я есть хочу.       — Я тоже хочу. Придётся терпеть.       Раздолбаный скрипучий «Дэу» зарычал, затрещал и начал поворачиваться. Похоже, водитель решил перестроиться в другой ряд.       — Эдик, мы где? Ты хоть бы остановки объявлял, здесь же не видно ни хрена!       — Музкомедия следующая! — прокричал Эдик в салон.       — Ну вот, Дима, скоро будет рынок, я выйду и куплю нам по пирожку.       — Я два пирожка хочу! С повидлом! И «Сникерс» — заявил Димка.       — Понарожают детей, потом издеваются! — раздался шепоток из-за спины. Как раз там, на двойном сиденье за местом кондуктора разместилась та «норковая дама, » притиснув к заледеневшему окну унылого очкастого дядьку. Кондукторша с трудом удержалась от желания развернуться и нахамить. Парочка неприятно напомнила ей бывших свёкра со свекровью.       Хотя… Эти слова им бы всем в уши — и предкам бывшего, чёрт бы их задрал, и её собственной матери. Хором капали на мозги: рожай, рожай, рожай… Я, видать, так и помру, внучеков не увижу, не поняньчию… Твои биологические часы тикают, Ниночка. Не понимаю, как тут можно раздумывать… И вот, на седьмом месяце беременности, Нина узнала, что у Натахи из соседнего дома на днях родился мальчик. От Вадима. Зашибись!       Мать, увидев на пороге беременную Нину с чемоданами, устроила слезливый скандал, картинно запивая упрёки валокордином:       — Я так и знала! Я же говорила, говорила — сразу надо было рожать! Где ж нам мать слушать, мы ж сами сильно умные! А мать жизнь прожила, знает… Так что — сама виновата, тянула три года, ждала не пойми чего — вот и получи!       Хорошо, хоть обратно пустила, но не упустила ни одной возможности так или иначе уколоть тем, что всё у неё не как у людей… А Вадим и его предки как-то вдруг сразу поверили, что она ребёнка «нагуляла.» Интересно, как? Неужели тем, что поболтала с одноклассником Коляном во дворе на лавочке среди бела дня? Да и хрен с ними всеми. Развелась и фамилию забыла. Алименты не платят, зато и на опеку не претендуют.       От духоты клонит в сон, поддатый мужик храпит на весь автобус, некоторые клюют носом прямо стоя, другие копаются в своих гаджетах. Вот длинный тощий студент по мобильнику нудно выясняет отношения с какой-то Соней, и все пассажиры уже в курсе, что он для этой Сони написал курсовик, а она всё равно спит с каким-то Серёжей… Знакомо. Она в своё время написала аж две дипломных — себе и бывшему.       — Рынок! — наконец объявил Эдик. Народ, толкаясь, стал выгружаться из автобуса. Вышло много, зашло не меньше, почти все нагружены покупками и уж точно все обсыпаны снегом. Нина сунула Димке пакет с пирожками, которые купила в ларьке на остановке, попросила ей хоть один оставить и снова полезла в толпу.       — Оплачиваем проезд! - И снова впритык перед глазами лица, руки, шапки, шарфы в каплях воды от растаявшего снега. Брр! А когда-то, не так уж и давно, деньги просто передавали друг другу или пробивали билетики в компостерах.       Этому со сдачей, этому без…       — Я посчитал, здесь ровно. — Мальчишка-школьник высыпал ей в ладонь целую горсть монеток по пятьдесят копеек. И где насобирал столько?       — Один, пожалуйста, — бабулька с клюшкой, монетки вытащила из штопаной варежки. Скрюченная, морщинистая, как гриб-сморчок, серый платок, облезлый песцовый воротник сильно заношенного пальто. Рука костлявая, как птичья лапка, а на костяшках пальцев — выцветшая наколка — «Люба.» Бабка Ёжка собственной персоной, подумала Нина и огляделась вокруг в безнадёжной попытке найти свободное сиденье. Такого, конечно, не оказалось, но на том, что рядом, устроился студент, всё ещё продолжавший бесконечный разговор с Соней. Надоел, рожа прыщавая! Нина легонько толкнула его в плечо:       — Вставай, уступи место женщине! — Парень недовольно поднялся, снова вытянувшись под потолок автобуса, бабулька села, устраивая на коленях сумку.       — У вас что? — Следующей оказалась неопрятная, толстая, с отёчным лицом, особа неопределённого возраста, с трудом пытавшаяся удержать равновесие — в обеих руках у неё были тяжёлые пакеты. Опустив один из них на пол, точнее Нине на ноги, она торопливо зашарила по карманам. Потом полезла в один пакет, потом в другой и наконец растерянно уставилась на своего спутника — такого же замызганного, испитого мужичонку. Тот погано осклабился, дыхнув перегаром:       — Чё, тёлка, кошелёк просрала? Давай-давай, ищи! А вот он! — мужичонка захихикал, вытаскивая из недр своей куртки кошелёк. Сунул было его в руку своей подруге да тут же и отдёрнул. — Обойдёшься, овца тупая! — и подал Нине сторублёвку. Она отсчитала сдачу, оторвала билеты и сначала протянула их мужику, потом отдёрнула и отдала их женщине, у которой не то слёзы текли по лицу, не то снег растаявший…       — Ну чё ты, чё ты разгунделась, уже и пошутить нельзя? — и снова повторил — Овца тупая. Мудак, подумала Нина. А баба эта, похоже, беременная… Рассчитавшись с остальными вошедшими, Нина протолкалась к своему месту. Димка протянул ей пакет, в котором остался один пирожок, и тот надкушенный.       — Мам, я тебе оставил. Я только один раз откусил!       — И на том спасибо. — Нина поудобнее устроила Димку на коленях и вгрызлась в пирожок. Её мысли вернулись к очередной ссоре с матерью. Нина обреталась теперь на съёмной квартире. Подружка переехала в пресловутый город Краснодар, куда и так уже половина Хабаровска переселилась, но хату свою, однушку-малосемейку, продавать пока не собиралась и пустила её пожить там, за квартплату, плюс ещё пятёрка сверху. Это было накладно, на садик пришлось забить и перед сменой сдавать Димку бабушке. Да лучше уж так, чем постоянно жить под одной крышей с мамашей и слушать её бесконечные упрёки и нравоучения. То не так, это не эдак, опять суп пересолила, как ты пыль вытираешь, подвинь эти вазочки, вытри под ними, потом обратно поставь, зачем пельмени выкинула, они ещё хорошие были, я бы доела, раз ты кочевряжишься… Когда я тебя уже в платьюшке увижу, ходишь в штанах, как мужичка, кто тебя такую замуж возьмёт… И так далее, и так далее.       — Зачем с хорошей работы уволилась? Начальник за жопу ущипнул? Дура! Значит, понравилась мужику, пользоваться надо было, а не морду бить! Ребёнку отец нужен! Откуда теперь деньги брать? А он разведённый, квартира у него трёхкомнатная, с лоджией, машина — джип здоровенный, дорогущий. — У матери была сверхъестественная способность без всякого интернета узнавать о размерах зарплат, сумм на счетах и сберкнижках, и размерах жилплощади. — Я зачем тебя на юристку учила, чтобы ты в автобусах по городу тряслась? Когда ж ты, наконец, поумнеешь…       Эх, мам, а что делать, если одинокая мать с маленьким дитём работодателям нафиг не нужна? Обрадуешься и такому. Нина поскребла ногтем покрытое наледью стекло и выглянула на улицу. В мутном свете фонарей кружились большие хлопья снега, по тротуару брели толпы прохожих, решивших, что добраться до дома на своих двоих лучше, чем маяться в душных автобусах. Действительно, они ползли со скоростью пешехода, а до следующей остановки ещё полпути осталось — ориентиром была вывеска адвокатской конторы и обычно Нина старалась не смотреть в окно на этом участке маршрута. Именно здесь работал папаша той самой Натахи, а теперь и её бывший, по блату. Сама Натаха, по слухам, уже и второго родила и надобности работать у неё не было. Мать этого почтенного семейства тоже трудилась в юридической сфере — была нотариусом. Не удивительно, что предки Вадима сочли эту, гхм, «партию» куда более выгодной для единственного сыночка, чем дочь продавщицы, а Нина осталась за бортом и даже приличной работы не могла найти. Устроилась секретарём в частной стоматологической клинике, да и там не повезло — уж больно липкими оказались ручонки главврача этого заведения. Вспоминать до сих пор было тошно. Медсёстры и секретарши там надолго не задерживались. А уж после того… Физиономии важных тётенек, заседавших в отделах кадров, неприязненно кривились, стоило сказать о наличии ребёнка. В одном из судов, куда её направил центр занятости, улыбчивая кадровичка и вовсе огорошила:       — А почему бы вам не пройти от центра занятости переподготовку? Это ведь бесплатно. Маникюрша, парикмахер — гораздо более женственные профессии. И можно будет работать на дому, с ребёночком-то?       Не зная, смеяться или плакать, Нина вышла за двери. Она успела достаточно покрутиться среди юристов, чтобы знать, что в судах работают большей частью женщины, даже среди собственно судей мужиков раз, два и обчёлся, а уж местная нотариальная палата и вовсе — женский монастырь. В конце коридора у стены красовалась пара пышных фикусов в больших кадках, а за ними скрывался довольно помпезная скульптура — барельеф, изображавший Фемиду. Богиня правосудия была снабжена всеми положенными ей атрибутами. С весами в руке и повязкой на глазах, она изящным жестом опиралась на внушительный меч, но тем не менее, первое, что бросалось в глаза при взгляде на неё — достойная самой Афродиты грудь, на которой тога держалась только силой искусства.       — И здесь мне говорят о женственности — тихонько проворчала Нина, разглядывая загороженную фикусами Фемиду. В результате она устроилась работать по объявлению, которое увидела по дороге домой в автобусе. «Дружный коллектив транспортного предприятия ООО «Звезда Амура» приглашает на работу…»       И всё вроде не то чтобы хорошо, но хотя бы стабильно было, сколько народа так же живет, так нет же. Мать на своей работе в супермаркете пересеклась с этим козлом-стоматологом. Потрындела с ним, построила глазки и дала ему Нинкин телефон. И представила это событие как некое свалившееся на них счастье.       — Пользуйся случаем, Нинка! Человек-то незлопамятный оказался, говорил уважительно, встретится с тобой хочет. Разве плохо?       И на что только мать надеялась, что незлопамятный человек снова примет её на работу? Или вовсе — на приглашение в ЗАГС под марш Мендельсона? В любом случае Нина почувствовала себя униженной. Чего они с матерью там друг другу наговорили и в каких выражениях — лучше и не вспоминать. Димка даже разревелся, испугавшись их ругани, а соседи снизу начали стучать по батарее.       — Да кому ты нужна, разведённая, с характером таким, да ещё с прицепом!       Нина так резко встала из-за стола, что уронила какую-то посудину, которая с грохотом разбилась. Уставилась на мать невидящими от навернувшихся слёз глазами.       — Сначала, значит, рожай-рожай, а теперь разведённая с прицепом?! Мой сын не прицеп. — Потом, сдерживаясь, чтобы самой не расплакаться, велела Димке одеваться и увела его домой. И вот уже больше недели пацан ездил вместе с ней по маршруту, благо начальство закрывало на это глаза, а сам Димка воспринимал это как некое приключение.       А её водитель Эдик, пожилой грузин, бывший военный, и как говорили, афганец, на днях и вовсе удивил — протянул ей пару пакетов и объяснил:       — У меня тоже сын есть, в милиции служит, уже капитана получил, а жена это до сих пор в шкафу держит. Забирай, тебе нужнее.       Внутри оказались детские вещи вполне подходящего размера и игрушки — солдатики, ковбои, индейцы, рыцари. Последний раз Нина видела такое у мальчишек, когда ещё сама ходила в детский садик. И Димка обрадовался — таких игрушек ни у кого во дворе больше не было.       Сейчас, наевшийся и сморенный автобусной духотой, сын задремал у неё на руках. И хорошо — не слышит, как та парочка алкашей продолжает выяснять отношения… Да когда ж этот урод прекратит? А баба жалобно хнычет, пытаясь в чём-то оправдываться. Нет, всё же с мамашей надо как-то мириться, не ради себя, ради Димки. Негоже вот эдак таскать ребёнка с собой — и заболеть ведь может, и не всегда безопасно бывает. Вот и сейчас в салоне стояло неприятное напряжение. Пассажиры, большей частью молчали, шмыгая простуженными носами, кто-то громко и противно кашлял. А мужичонка, старательно играя на публику, чмырил свою спутницу:        — Вот на чё, на чё ты бабло потратила? — Он вытащил из пакета пучок зелени. — Трава какая-то… Ты чё, тёлка, меня этой хернёй кормить собралась? Трава — как раз для тёлок жратва, — и заржал, видимо считая сказанное удачной шуткой, а потом разжал пальцы и несчастная зелень упала куда-то — явно мимо пакета.       Толстушка жалобно пискнула и нагнулась поднимать, в этот момент отчаянно завизжали тормоза, автобус дёрнулся, и она оказалась на четвереньках, раздался характерный треск бьющегося стекла.       Пассажиры закричали, заматерились и пытаясь сохранить равновесие, стали хвататься за поручни и друг за друга.       — Э, водила! — заорал кто-то, — Поосторожнее, бля! Не дрова везёшь!       Ко всем прочим автобусным ароматам присоединился характерный запашок, а глумливое настроение пьянчуги моментально сменилось злобой:       — Ты чё, тварь?! Там же водка!       Женщина, скуля по-собачьи, пыталась подняться, рассвирепевший алкаш толкнул её, снова опрокидывая на колени.       — Сука!       — Эй, ты! Перестань сейчас же! — Нина и очкастый дядька, всё ещё сидевший на прежнем месте, закричали почти одновременно. Но — у неё на коленях испуганно сжался проснувшийся Димка, а благие намерения очкарика пресекла норковая дама, видимо, приходившаяся ему женой:       — Сиди! Не лезь не в своё дело! — И попыталась плотнее прижать его к окошку.       — Эй, там, в салоне! Мужиков что ли нет, одного урода успокоить? — закричал Эдик, изо всех сил пытавшийся удержать автобус от неконтролируемого скольжения. — Держитесь за поручни крепче! Спуск на Речной вокзал превратился в настоящий каток…       — Да ты сам урод, чурка, понаехало вас тут! — Заорал алкаш, разворачиваясь в сторону водительской кабины. — Да я щас… — И тут встал как вкопанный и заткнулся. Бабуся с наколкой ткнула ему в морду своей клюшкой:       — А знаешь, сынок, за что я пятнашку на зоне мотала? — Голос у неё оказался неожиданно низкий и хриплый. — Такого же как ты, убила. Зарезала.       От такого сообщения в салоне воцарилась мёртвая тишина. Пассажиры уставились на бабку, одни с любопытством и недоверием, другие с опаской. Автобус плавно скатился в остановочный карман. Дверь открылась, в неё, как ошпаренный, ломанулся прыщавый студент, до тех пор старательно пытавшийся притвориться ещё одним поручнем и исчез в снежной пелене. В салон из кабины вылез Эдик, отодвигая людей с дороги мощными, как у гориллы, ручищами.       — Который тут бесился? Этот? Сейчас увидишь, кто тут чурка. — И, ухватив дебошира за грудки, одним тычком вышиб его в сугроб, следом вылетел пакет с разбившимися бутылками.       Несчастной беременной Нина и ещё какие-то женщины помогли подняться, усадили на сиденье, подали оставшиеся пакеты.       Речной вокзал зимой почти безлюден, единственным вошедшим оказался молодой подтянутый полицейский — почти рядом с остановкой находится здание Управления МВД.       — Батя? Заждался, когда подъедешь. Что у вас тут?       — Всё нормально, балласт сгрузили, едем дальше! Этот пускай проветрится, лучше проверь, что там с девушкой. Нина! Знакомьтесь, это мой сын Вано, а это Димон, наш главный помощник! — И Эдик вернулся в кабину.       — Здравствуйте, Нина! Батя как-то рассказывал про вас. — Вано, в отличие от отца, говорил без характерного акцента. — Что здесь произошло? Автобус медленно потащился наверх, к Площади Славы…       — Сволочь, — сквозь слёзы рассказывала беременная, — всю душу вымотал! Что я только не делала — и просила, и уговаривала его, и кодироваться водила… Он же нормальный, когда трезвый… От вас, ментов, никакого толку! Забирали его уже несколько раз. Заберут, потом обратно выпускают… А он опять за своё. Как жить дальше? А теперь ещё и ребёнок будет…       — Вот, возьмите номерок, гражданка… За окном, видные даже сквозь наледь, замелькали огни собора. В кармане зазвонил телефон, на экране появился незнакомый номер.       — Алло? — Нина прижала телефон к уху.       — Нина? Это ты? Узнала? Я тут подумал — сегодня вечером я свободен и… — Узнала, мать твою, узнала! Стоматолог. Набрался-таки наглости, скотина. Ишь как тараторит — как будто всё в порядке, да ещё сразу на «ты.» Как будто не он пытался залезть ей под блузку потными руками, прижимая к стенке… В другой раз она, наверное, постаралась бы обматерить гада, но сейчас просто молча отключилась, а высветившийся номер заблокировала. Звони теперь, хоть до посинения. Тьфу!       — Это кто был, мам? Бабушка?       — Номером ошиблись.       Если до тех пор транспорт хоть медленно, но ехал, то на улице Ленина встал, что называется, насмерть. Эдик несколько раз открывал двери между остановками, чтобы выпустить желающих пойти пешком и впустить тех, кто хочет погреться. Нина оглядела салон, пытаясь увидеть бабу Любу — но старушки в автобусе уже не было.