Война началась. Народ Англии верен правителю. До талого — смерти. Королева знает, что Мартина — последнее лекарство для всей Англии. А Хорхе принимать во внимание эту истину отказывается.
* * *
— Я больше не могу. Я больше… Блять. Я ничего не чувствую, Хорхе, — шёпотом, будто молится, произносит Мартина, хладно кулаки сжимает, утирает противные слёзы, что выдают. Перед ней стоит тот, кто миром для неё является. Богом. И нахуй всё разорвать в жизни этой хочется, когда он смотрит, клеймо своё на Мартине выжигает и мастерски остатки девушки собирает. Я тебя другим не отдам на съеденье, Мартина. Я тебя сам вкусить хочу. — Умереть значит, Стоессель, — просто утверждает, взгляд отводит. Чёрной кистью по белому полотну. Словами по коже. Я приставлю ствол к твоему сердцу, ты услышишь выстрел. Юноша выходит на балкон и тянется за сигаретой. Звёзды и те ломают кости больше, чем дым табачный. А нервных рук, что талию парня обвивают, и вовсе не замечает. Мартина понимает: в ней теперь нет ничего. От встречи с Хорхе — пара дней. А от двадцатилетней Мартины — лишь прах. — Со мной: ты и холод, — взглядом лисьих глаз он мажет по хрупкой тени; ветер приказ Хозяина выполняет: халат лёгкий, чёрный, что из шёлка, с журавлями, падает на пол, плечи безрассудно оставляет на растерзание свету лунному. Богу своему. Мартина к нему лишь крепче прижимается, оставить сил не хватит. Воли. А Хорхе не оборачиваясь за подбородок Стоессель берёт и к лицу своему подносит, — Мы только вместе можем, — взглядом оголённый стан провожает и руки мартиновы на колонну аккуратно перекладывает. Алехандро знает, что неправильно, насильно. Происходящее — её Ад личный, Богом дарованный. Она не спрашивает, наблюдает. Хорхе гвозди достаёт и к рукам возвращается, в стену ледяную, каменную, вбивает хрупкое тело, — Прошу, обещай, что до рассвета Смерти отказывать будешь. — А ты разрушай меня в ответ, — Мартину пробирает; холод душой растерзанной играется, а пот ледяной до крови горячей добирается и смесью этой камни драгоценные обжигать можно. Крик безумный, отчаянный, зал окутывает. У неё пальцы изящные, тонкие были, немеют; к стене безвозвратно прибиты. Кровь по ним стекающая, стену расплавляет. У Бланко взгляд при таком образе горит, а у Мартины и подавно. — Я сломаю тебя, Мартина Стоессель, — Мастер создаёт свою Маргариту. Хорхе прекрасно разбирается в современном искусстве и своё лучшее произведение — Мартину — он нескромно повесит на стену. Юноша ближе к ней подходит, уголками губ улыбается, в глаза коньячные напротив смотрит искусно, красиво; Лиса, заместо рук окованных ныне, вольно ноги сцепляет на чужой талии и шипит неприкрыто, — И мне никогда не будет достаточно. Алехандро отвечает, покрывая солёными волнами моря его руки, на которых вены-реки, окрашиваются в ромовый. Касается зубами плавно, осторожно; парня от действий колдовских ведёт, его от Мартины такой кроет. И голос резкий, что воздух леденящий разрезает, Бланко вдыхает исступлено; мешает с белоснежными дорожками. — Всегда будет мало боли той, что я от тебя в дар принимаю, — Мартина уверяет, преданно кровь вперемешку с кокаином с запястий чужих слизывает, — Легче умереть, чем отпустить тебя. Рассвет багровый первые лучи умело на девушку переводит, а Хорхе Мартину собой закрывает в тело желанное вгрызаясь, исключая дыхание на нет. Поцелуями-укусами сам на части рвёт. Бланко по ключицам проводит изобретательно// обнажая остатки. Хорхе к онемевшим пальцам прикасается — взглядом их обводит поломано, вдыхает Мартину, а на кровь запекшуюся смотреть больно; не пахнут, не реагируют. Часть Мартины совсем не слушается, не отзывается на любовь его. Разбитая, но преданная. Стоессель слезами захлебывается — не от боли; от неповиновения тела своего наглого. Потому что даже сквозь холодную, пропитанную водой ткань она знала, что ладони эти ещё холоднее, что они холодны ледяным холодом!.. И сейчас ей как никогда хотелось упиться вусмерть его ледниками из мёрзлого белого вина. — Сказал же. Сломаешь, — горькая жидкость лавро-вишнёвыми каплями скатывается на губы, в рот попадает; в носу щипать начинает, а ей нравится. Потому что хоть что-то. Чёрт возьми, как же я люблю тебя. Ты любовь моя вторая, космическая. Я тебя сломаю, Мартина, до основания, до Талого — смерти. — Мартина Стоессель, любовь моя, — Хорхе на колени падает; Мартину на себя усаживает, между ног устраиваясь, тёмно-зелёных глаз напротив себя избегает, перед запястьями её прощения просит. — Смерть душа твоя — лекарство Британии. Алехандро всхлипывает резко, трезво. Понимает. Носом шмыгает, а страх рефлексы сковывает намертво; У Мартины не было шанса на жизнь, на любовь его тоже прав не было. Порывами ледяного и наглого ветра обдувает её отрешённое лицо, охлаждает; живой труп подвешенный. Тёплые слёзы по бархату /что кости обтягивает/ скатываются; меж ног щекотно, и он рядом. В этот самый момент дуновения Хорхе (резко) по внутренней части бедра языком проводит — Кварцем стекло царапает. — И моя погибель. / Я предам Королеву, мы потопим Англию. / Переворот. У Стоессель в лёгких кажется переизбыток, от воздуха и крови, что сердце перегонять теперь отказывается, кожа докрасна накаляется. Тронешь — в пепел. \ Всё ещё скалясь, Мартина поглядела на парня, затем на персиковый сад, раскинувшийся вверх по реке (далеко), и вдруг в какой-то тошной муке подумала о том, что проще всего было бы сбежать с балкона; просто уйти за колонны внутрь, велеть затемнить комнату, повалиться на постель, потребовать /его/ холодной воды, пожаловаться Франции на своё происхождение... Но мысль о связи пришла в больную голову первее, а о спасении — правее. — Ты убьёшь меня? — Мартина резко отшатнулась от родной талии, упала к ногам парня, обхватив, ослабевшими от оков и собственного тела, руками; стараясь тише, и доходчивее взглядом донести всё, что в ней сейчас — прямо до Хорхе, но понимала, что это невозможно. — Я знаю, кто ты, Хорхе. Только ты, не оставляй меня. Я знаю как, почему ты не можешь этого. Как, но сделаешь всё по приказу. Но что мне делать, я люблю тебя? Я не могу не говорить этого. Не оставляй меня. Прошу, Хорхе Бланко... не оставляй Мартину Стоессель. У юноши в груди сердце очень больно закололо, забилось. Дьявол не умеет плакать. А хочет. От мартиновых слов хочет. — Нет, для меня. Ты — всадник мой. Бог для всей, и всегда будешь Богом. Больше, чем правая сила. Прошу, Хорхе Бланко... не оставляй, Мартину Стоессель. Она падёт, а следом за ней весь Рим. И священные врата, в которые больше никто не зайдёт. И для Англии то — победа. Но предательство самого себя, твой выбор, Бланко? Так. Смиренно наклоняясь к юной; вынимая взглядом всё, что казалось, ещё могло жить в ней, давая силы стоять перед ним. Не припадая к коленям, не умоляя о помиловании. Хорхе прижал её к себе так крепко, как только мог и, коснувшись губами её губ, прошептал: — Я хочу твоё тело, твоё сердце, твою душу. Тебя всю. — Но мы не можем поступить так неправильно с ними. Алехандро кинулась в переднюю и там зажгла свет, нашла бутылку белого вина, откупорила её и стала пить вино из горлышка. Жар начал обжигать её лицо и руки, а Мартина тихо бредила, — Не оставляй меня. Прошу... Подойди, Бланко. Поцелуй меня. — Аккуратнее, котёнок, — шёпотом протянул юноша, горящими глазами смотря на Мартину, — даже у моих стен есть уши. Но боле я не подошёл. И тогда случилось последнее. Бутылка разбилась о её голову на моих глазах, и тогда я понял. Мартина после не владела собой. Она так крайне просила о помощи /попросила бы любого/ но я отказал. Покинул ту комнату, накинув на неё перед уходом тёмный шёлковый халат. В роме растворитель — мольба твоя.По Марту прошёлся апрель. Да кометы разбились по выдоху. Теперь бездыханный покой твой только мой. Как-никак правду из-подо льда доставать; победы вечерне не услыхать. Ведь слушатель Ты. Не увидишь на мне своей смерти.