*~*~*
У эльфа имя волка. Красивое, звучное, подобное засаде и прыжку. Оно ему подходит. Помимо прочего, Бык готов вылизывать его кожу до тех пор, пока клейма не перестанут безустанно и безмолвно подчёркивать принадлежность этого существа кому-то. Такое, говорит он, невозможно создать руками. Эльф ухмыляется и отворачивается, но в свете луны Бык замечает нежный оттенок на кончиках чужих ушей. Огромное количество самообладания нужно Быку, чтобы удержать свои руки при себе, чтобы не прикоснуться к этому острому уху... Напрасное старание, потому что в следующий миг эльф сам резко разрывает дистанцию между ними, вжимает его в стену таверны и впивается в его губы. Бык застывает изваянием себе самому, но затем поддаётся и притягивает его к себе ближе, тонкое твёрдое тело жмётся к нему, неожиданно сильное, невозможно даже. Они оба пьяны, вкус эля и Создатель знает чего ещё между их ртами, на их языках, тянется в слюне, — но во Тьму, честно, пошло оно всё туда. Эльф целует напористо и голодно, и Бык сжимает его руками, прежде чем утянуть за собой в комнату наверху. Для слов нет времени. Он — ожидаемо и неожиданно — почти ничего не весит, когда Бык подхватывает его на руки, чтобы вжать в стену возле двери. Острыми коленями эльф зажимает его бока, как в тиски, пока пальцами, заключёнными в перчатки с острыми шипами, ранит его плечи, но они оба этого почти не замечают за голодными поцелуями, которые становятся только еще более кровавыми, более жадными, более животными. Более отчаянными, хах. Как будто этот эльф лишний раз убеждает себя и окружающих в том, что свободен и волен делать то, что хочет, с кем он это хочет. Бык ощущает горечь его утрат и поражений на языке; может, именно поэтому и прерывает поцелуй, но не разрывает контакт. Его язык и губы и зубы перемещаются на горло, воин откидывает голову и изгибается в пояснице от щекотки, поселившейся где-то в копчике, и Бык горячо выдыхает, когда ощущает, как перекатываются мышцы под смуглой горячей кожей. Лёгкое свечение привлекает его внимание, и когда он открывает глаз, то видит, как узоры на теле его любовника мягко светятся, почти вибрируя. Это завораживает, это может испугать, оттолкнуть даже, но Бык проводит языком по светящейся полосе на чужой шее к подбородку и вновь втягивает в поцелуй, звучащий, как обещание. Эльф низко стонет ему в рот, и это заставляет его рассудок помутиться. Бык преодолевает расстояние до кровати в пару широких шагов, с существом, которое для него практически ничего не весит, это совсем не сложно, но немного страшно, что он попросту сломает это тонкое тело, настоящее произведение искусства, за которым скрывается история, далекая от прекрасной. — Такой красивый, — шёпотом говорит коссит, даже не отдавая себе в этом отчёта. — Хиссра... Он проводит широкой грубой ладонью по изящному телу, завёрнутому в обёртку колючих доспехов. Это внезапно становится метафорой, словно этот парень просто прячет своё мягкое и тёплое нутро под колючками и шипами слов и отталкивающих действий. Бык не обвиняет его в этом и не упрекает, ни в коем разе. Только ухмыляется кособоко уголком губ и смотрит с намёком: — Пора избавиться от этих колючек, мм? Дай мне увидеть тебя. Эльф беззвучно что-то шепчет губами, кажется, на тевине, а затем поднимается на колени. Это почему-то заставляет его замереть на пару мгновений с руками, держащими пояс на бёдрах, но быстро проходит с тем, как эльф моргает в темноте комнаты, его глаза сверкают в свете его клеймён, он стягивает перчатки, пояс, лосины, и Бык не может сдержать рычащего стона, потому что осознаёт, что нижнего белья на этом изящном теле нет. Сам он откидывается на подушки и поглаживает себя сквозь штаны, уже твёрдый и болезненно-напряжённый, и в глазах эльфа в этой тьме каким-то образом умудряется заметить, как сильнее темнеет полный зелени магических трав взгляд. — Тебе требуется особое приглашение, или как это у вас работает? — Голос у божества ещё более хриплый, более низкий, гортанный, дразнящий, насмешливый, но при этом какой-то напряжённый, и Бык неосознанно хватает ртом воздух, но звучно усмехается и опирается лопатками позади себя, приподнимает бёдра и... Ничего не успевает сделать. Тонкие руки, хранящие в себе столько силы, отбрасывают его ладони прочь, и на какое-то время его член, покачивающийся в такт неровному дыханию, остаётся забытым, пока эльф занимает место на его бёдрах и заводит руку назад. Спустя ещё несколько мгновений тонкие длинные пальцы узкой ладони, принадлежащей воину, оплетают его ствол и дразнят, распаляют сильнее, что Бык не в силах держать звуки внутри, покрывают тонкую кожу маслом. Он чувствует мозоли на подушечках пальцев и внутренней стороне ладони, грубую шершавую кожу, текущую по жилам силу. А потом не может дышать. Дело не в метках, оплетающих тело и тянущихся вдоль по всем утончённым конечностям. Дело не в том, как узор закручивается возле эльфийского члена, лишённого всякой растительности, и не в том, как свечение подчёркивает влажные следы от смазки на смуглой коже. Дело даже не в том, как подрагивают бёдра под крепкими пальцами Быка, изящные и сильные, сильные, сильные, как весь этот красавец, воин, божество, как его дух, как каждая несгибаемая частичка его естества. Бык не может оторвать взгляда от узора, который, словно костистая кисть, сжимает горло эльфа и давит на ямочку в местечке между его кадыком и подъязычной мышцей. Словно душит. Внутри эльфа узко и горячо и пульсирует, так туго обхватывает головку, что Бык забывает, что такое вообще дышать, забывает, где верх, а где низ, и закусывает губу, чтобы не сорваться. Эльфу может быть больно, а он не хочет... — Давай, — шипит это существо, сущее безумное блаженство, и Бык выдыхает, как молитву: — Фенрис... Бог обретает телесность вместе с именем где-то глубоко в сознании коссита, и это словно поджигает его изнутри. Он двигает бёдрами вглубь этого восхитительного тела осторожно, но этой осторожности в нём на самом кончике ножа, если честно. Он закусывает губы по очереди и во все глаза рассматривает аппетитные изгибы и блеск пота на смуглых бёдрах, изучает излом спины в пояснице жадными сильными пальцами, разглядывает какое-то открытое, откровенное даже, выражение на необычном лице. Он вплетает пальцы в мягкие белые волосы, обнимает впалые щеки и острые скулы, словно придерживает голову Фенриса от падения или удара. Ощущает, как пальцы того касаются грубых наростов на его костяшках и как изгибается это тонкое тело, чтобы лучше ощутить всю его длину. — Фенрис, — шепчет Бык, смакуя каждый звук этого имени, и срывается в бездну. Войти полностью сложно, но когда он отказывался от тернистых дорог? Фенрис шипит и жмурится и кусает губы, но принимает каждый из толчков, нацеленных внутрь, чтобы оказаться глубоко в этом теле, и Бык не в силах остановиться теперь. Никто из них этого не хочет, так кто он тогда такой? Эльф практически не издаёт звуков, только шумное дыхание рвётся из приоткрытого рта, между опухшими губами со вкусом крови и эля, и Бык пьян, пьян, пьян до одури, и продолжает пить. В конце концов, этот юноша, этот загадочный красавец щедр, и отказаться от предложенного невозможно. Бык отмечает, какой Фенрис отзывчивый. Несмотря на то, что он сам грубоват и явно пытается вести, задать темп и глубину, отдать какую-то команду, он податливо изгибается в огромных ручищах кунари и льнёт ближе, отвечает на поцелуи (в своей же манере: с укусами, упрямством, каким-то бешеным фанатизмом), сжимает глубоко в себе. Быка ведёт так, что перед глазами темно, он видит только лихорадочный блеск в зелёных глазах с отблесками светло-голубых клеймён. «Я держу в руках огонь», — проносится в голове. — «Самый опасный на Свете». Эта мысль посылает ток по позвоночнику, задействует все нервные окончания, заставляет вспышки мельтешить перед глазами. Бык выгибается в спине и скалит верхние клыки, вены на шее пульсируют в свете клеймён, и он кожей чувствует жадный горячий взгляд. Фенрис совсем внезапно ассоциируется у него с горьким травяным отваром, крепким, ароматным, с кубиками льда и конденсатом на вспотевшем стекле. Так холодно, что сводит зубы. Бык кончает в глубины гибкого, сильного, тонкого тела, крепко сжав влажные от пота и, несомненно, очень даже аппетитные бёдра. Фенрис сверху звучит судорожным хриплым выдохом, и, когда Бык поднимает взгляд, он видит выставленные на обозрение клейма вдоль по трахее, слишком интимно, по-личному откровенно огибающие подъязычную мышцу и облизывающие чуть округлый подбородок. Острый кадык дёргается, когда эльф сглатывает, и Бык повторяет за ним это движение неосознанно, прежде чем накрыть дразнящее место ртом и сжать зубами. Тело в его руках заходится лихорадочной дрожью и изгибается, вдоль по позвоночнику тянется заманчивая глубокая полоса, окружённая мышцами, что жгуты, и Бык проводит по ней пальцами, накрывает местечко между лопатками и ненавязчиво давит, заставляя эльфа прогнуться сильнее, и воин — о, это прекрасно улавливается в его мышцах, в линиях, в силе — поддаётся ему, даёт сделать это с собой. Внутри узкого, гибкого тела становится практически невыносимо туго и горячо, мышцы крепко сжимают его по всей длине и пульсируют, и эльф с хриплым выдохом, сорвавшимся с приоткрытых опухших губ, и руганью на тевине кончает в больших и надёжных руках коссита. Бык же не может отвести взгляда и сильнее распахивает единственный глаз, впервые жалея, что второго у него нет. Он не замечает, как проклинает всё на Свете неуловимым шёпотом. И в следующую секунду подхватывает эльфа под бёдра и поясницу и вжимает в стену, с бешеной силой начиная втрахивать его в неё. Колени зажимают его бока, лодыжки сцепляются за спиной. Громкие стоны боли и тугого удовольствия наполняют комнату и затекают в уши, и больше для Быка нет ничего. Глядя в буйную зелень глаз напротив, затянутую поволокой тумана, он понимает крупицей сознания, что не только для него. Фенрис тянется к нему, пальцы сжимают напряжённые мышцы плеч и изрисовывают мощную спину красными полосами, морозят неизвестной магией, и Бык подаётся навстречу, встречая жаждущий рот на полпути. Бык не собирается отпускать этого изящного юношу в ближайшее время.*-*-*
В следующий раз он видит Фенриса — сияющим. Точнее, он не сразу понимает, что это Фенрис. Переулок залит мраком и дрожащими тенями, скачущими по кирпичным стенам в свете единственного факела, и кровью. Холодные голубоватые отблески вспыхивают то тут, то там, словно дразнят. Крики звучат из-за поворота, и Бык спешит туда, поддавшись своему любопытству. Помимо всего прочего, его попросту туда тянет. Он должен тут быть. Когда он видит тонкий силуэт в объятиях светло-голубого свечения и с огромным двуручником наперевес, он застывает там, где был. Эльф, впрочем, отлично справляется сам, даже несмотря на то, что окружён несколькими наёмниками, и особенно Бык восхищён, когда видит, как когтистая перчатка вонзается в грудь одного из напавших и выбирается наружу с куском мяса. Спустя пару секунд до него доходит, что это сердце. А следом кроет понимание, что это не должно восхищать. Только Бык никуда не может деться от этого, страха в нём нет, лишь непонятный трепет. В голове всплывает: «Катари», — и оно подходит. Он не кидается в сражение, не забирает чужие лавры — просто стоит и наблюдает, изучает взглядом резкие, но, несомненно, полные животного изящества и грации движения, совершаемые этим хрупким с виду телом. Он давно уяснил, что первому впечатлению доверять нельзя, что внешность обманчива, но даже видя воочию, на что способен этот юноша, не может сопоставить картину. Всё кажется слишком ненастоящим. Больше похоже на яркую выдумку, вот вашедан... Фенрис замирает, клейма на его теле тухнут, и нет вокруг него ни одного живого противника. Тут и там брызги крови, куски плоти, разинутые рты и широко раскрытые глаза, изувеченные лица, но Бык должен признать, что эльфу идёт до жути эта обстановка. Он прекрасно вписывается в неё и отлично в ней смотрится. Бык хочет сказать что-то в духе: «Хэй, тебе идёт кровь», — или: «У тебя там, знаешь, кусок мяса, кажется... во рту?». Но вместо этого он смотрит на гордый разворот плеч, словно бюст эльфа высечен из камня, мрачный и острый, жёсткий, несокрушимый, несгибаемый. Фенрис смотрит на него из-под белой пушистой чёлки с красными потёками на ней, глаза сияют странной решительностью, но ни капли — сожалением или виной, и это правильно. Бык уверен в том, что, если эльф это сделал, это было необходимо. Кажется, Фенрис ждёт чего-то. Реакции? Осуждения? Страха? Он напряжён и опасен, пальцы в когтистой перчатке крепко сжимают рукоять меча, но сам он не шевелится, даже не пытается сказать что-то. Бык делает несколько шагов навстречу, отмечает, что эльф как стоял, так и стоит, но выпрямляется сильнее, явно с вызовом и бесстрашием. С вызовом, который он кидает всем и каждому, предлагая забрать у него — что? Жизнь? Свободу? Фенрис смотрит прямо в глаза, почти загнанный, бесстрашный, полный воли и решимости биться до последнего. Это есть в его позе, в том, как натянуты мышцы и как расставлены ноги, одна перед другой, задняя стопа развёрнута. Что-то хищное, почти безумное. И Бык проводит подушечкой большого пальца по скуластой щеке, стирает несколько капель крови, на деле размазывая их ещё больше, и улыбается уголком губ спокойно в ответ на несколько удивлённый, но по-прежнему настороженный взгляд волка. — Не знаю, кто это был и что им от тебя было нужно, но я рад, что они этого не получили, — говорит он мягким, бархатистым голосом, с этой блуждающей и спокойной улыбкой на губах. Фенрис немного расслабляется, но все ещё настороже, и Бык склоняется ниже, чтобы ткнуться носом в жёсткую скулу. — Ты очень красиво двигаешься, — он ухмыляется, добавляя более низким голосом: — как для того, кто не так давно был с Быком. Фенрис неожиданно фыркает и прикрывает глаза. Всё напряжение вмиг исчезает из его мышц, плечи опускаются, правда, снова напрягаются затем, чтобы убрать двуручник за тонкую спину. Бык ловит каждое движение, каждый перекат цепким взглядом, рассматривает жадно. Фенрис с еле заметными смешинками в зелёных глазах смотрит на это, и что-то хищное в его лице сглаживается. — Это было непросто, — с хрипотцой в голосе, ещё более очевидной, чем обычно, отзывается он. Уголок его рта легко дёргается, выражая едва заметный намёк на ухмылку. Бык ощущает странное смущение и удовольствие от этого. Какая-то — огромная — часть него была уверена, что эльф с ним не заговорит больше, но он, безусловно, рад, что его опасения идут вразрез с действительностью. Он хитро щурится и делает несколько шагов вперёд, оттесняя воина к стене. Тот пятится, хоть и выглядит при этом по-прежнему опасно собранным. Этот юноша постоянно находится в максимальной настороженности, граничащей с паранойей, он всегда начеку, от этого свихнуться можно. Бык ловит за хвост мысль о том, чтобы предложить ему присоединиться к нему. Он сможет обеспечить безопасность и место, куда можно вернуться, постоянный хороший заработок, ведь очевидно, что эти самоубийцы полезли к нему не просто так. Наёмники редко когда нападают на случайных прохожих, даже если это симпатичные эльфы в колючих доспехах и мечом примерно таким же большим, как сам эльф. Но он знает, что Фенрис откажется. Поэтому: — Предлагаю прямо сейчас завалиться в таверну и отпраздновать твою победу. — Бык легко дёргает подбородком, кивает на эльфа, на что тот по-прежнему насмешливо вскидывает бровь. На лице Быка появляется намекающая улыбка. — А потом мы можем подняться в комнату. Если, конечно, ты не против. — Ты видел, что я сделал с этими наёмниками, — говорит эльф так намекающе, будто обвиняет его. Есть что-то открыто-враждебное в том, как резко его лицо меняется: оно становится более острым и резким, огонь освещает дрожащими тенями его откуда-то с краю, выделяя скулу и кидая тень от острого уха. Бык не может отвести взгляда от того, как огненные блики пляшут на кончиках ресниц. — Уверен, они того заслужили, — просто отвечает он и пожимает плечами. Ему интересно, что именно это за метки, откуда они у Фенриса, благодаря им он может вырывать сердца — буквально? Больно ли ему? Но он не говорит об этом ни слова. Фенрис сам решит, хочет он эту тайну для него раскрыть или нет, а если решит, что да, то Бык с радостью его послушает. Но вместо ожидаемых эльфом вопросов он задаёт другие: — Ты не ранен? Можешь идти? Фенрис качает головой так, будто безумно устал или, может, осуждает Быка за его легкомысленность, но сам Бык ощущает исходящую от эльфа благодарность и понимает, что всё делает правильно. — Я в порядке, — говорит воин, и рот его кривится в острой, как лезвие, злобной усмешке. — Будь их хоть больше дюжины, им всё равно со мной не справиться. — Самоуверенно. Фенрис пожимает плечами. «Ты сам всё видел». Вашедан. — Так... что насчёт выпить? Мы можем... — начинает коссит, но его перебивает быстрое: — Я не против. Эльф смотрит прямо в глаза, но затем опускает взгляд и немного сжимается. Кончики ушей заливает алым. Бык едва проталкивает воздух в лёгкие, когда понимает, что его собеседник смущается, когда Фенрис добавляет немного неразборчиво: — Всего того, что ты перечислил. Не против. Бык широко улыбается и делает шаг в сторону, чтобы выпустить его из переулка.*-*-*
Бык узнает, что Фенрис бывший раб, беглый, преследуемый, что хозяин ищет его и каждый раз находит, но не приходит за ним сам, а посылает пешек. Безмозглых шестёрок, пушечное мясо. Помимо всего прочего, похоже, сам Фенрис ещё не осознаёт, что свободен. Он кричит об этом каждый раз, когда его называют рабом, но осознания в его словах нет. Бык наблюдает за ним молча, прикрывает с готовностью спину, но не вмешивается. Фенрис нуждается в том, чтобы его вели, ну, или хотя бы подсказывали, как ему быть. У Фенриса в руках огонь, обжигающий ладони, и он не знает, что ему с ним делать. Фенрис не знает, что делать со своей свободой, потому что не знаком с ней. Бык не пытается втолковать ему, что это не есть выживание. Знает, что бесполезно, что эльф другого, кроме подчинения, не знает. Оказавшись за пределами влияния его хозяина, он всё равно держится более привычного ему образа жизни, пусть контингент погибших от его руки несколько изменился. Бык узнаёт о клеймах, о том, что это лириум, вживлённый под кожу, узнаёт, что Фенрис не знает о себе ничего (что такое свобода? он о ней попросту не помнит, а может, действительно никогда не знал), и это печально, это пугающе. Не иметь белый холст под рукой, а быть этим холстом. Пустым. «Мараас» — просто очередное слово, подходящее ему. Каким бы грустным ни был этот факт. Быку нравится слушать, как и что рассказывает Фенрис. У него голос, подходящий для историй, увлекающий, сдержанный, низкий, приятный к слуху. Иной раз потрошитель специально вынуждает его говорить как можно больше, лишь бы слушать. Фенрис... не любит случайные прикосновения. Если на то пошло, он прикосновения не любит вообще, они приносят ему боль, особенно там, где лириум, а лириум у него практически повсюду. Бык водит кончиками грубых огромных пальцев по смуглой мягкой коже, когда обрабатывает ссадины и синяки на аккуратных лопатках и рёбрах после очередной бойни, в которой он вписался спиной в угол. Порождения тьмы окружили его, и лириум вспыхнул ярко и яростно в ответ на магию, и даже положение загнанного в угол не помешало ему разобраться сначала с ними, а затем с несколькими напавшими на него магами. Фенрис дышит глубоко и медленно, хотя мышцы у него твёрдые, как камень. Бык старается быть осторожным, практически нежным, но старые шрамы от плетей и мечей и новые от битв отвлекают внимание. В конце концов, Бык склоняется и проводит вдоль по позвоночнику языком, вырывая изо рта эльфа удивлённый вдох, и тело его как-то само собой немного расслабляется, плечи опускаются. Бык утыкается в местечко за острым ухом носом, глубоко вдыхает и закрывает глаза. Сердце под его пальцами бьётся ровно и сильно. «Это и есть свобода», — хочется ему сказать. Но вместо этого прижимается к клейму на плече губами.*-*-*
Есть в этом что-то. В том, как Фенрис потихоньку привыкает к тому, что к нему относятся с уважением. Как к личности, как к свободному эльфу. Как постепенно исчезает это самое «как». Со временем его взгляд перестаёт быть агрессивным и затравленным, когда к нему обращаются, чтобы что-то спросить или предложить. Фенрис напряжён, но Бык знает, как убрать это напряжение из его натянутых мышц. Между ними не отношения, это точно. Они просто скрашивают друг другу досуг, вместе сражаются, напиваются, обсуждают Кун и многое из того, что знают. Бык тонет в сожалении и вине, которые испытывает Фенрис, когда рассказывает про воинов Тумана. Но помимо всего прочего, Быку сносит голову, когда этот эльф, сильный, несгибаемый, непокорный, умело выгибается в его руках и подаётся навстречу его прикосновениям, несмотря на боль, которую испытывает. Бык ловит себя на мысли, что Фенрис так, возможно, наказывает себя. Ему эта мысль не нравится. Он грубо вжимает его в стену грудью, жмётся к гибкой спине и трётся членом о ложбинку меж ягодиц, рассматривает узоры лириума на коже, глубоко вдыхает запах крови, пепла и снега и притягивает за бёдра к себе ближе. Пальцы скользят по животу и бокам эльфа, накрывают острые шпили тазовых костей, в то время как головкой он упирается в уязвимое местечко под копчиком и плавно скользит внутрь под аккомпанемент напряженного выдоха и негромкого шипения. Фенрис обнимает запястья кунари ладонями, держится за него и застывает на месте гибким силуэтом, чтобы перевести дух. Бык покрывает поцелуями и укусами плечи бывшего раба и ловит чутким ухом дрожащее дыхание, скользит ладонью на низ чужого живота и мягко оглаживает линии клеймён, повторяя узор, а затем толкается внутрь сильнее, вырывая сдавленный вскрик. Фенрис скован и отзывчив одновременно, а искушённый до постели Бык знает, что этот эльф может принять всё, что он ему даст, но не упорствует. Он изводит бывшего раба ласками и прикосновениями, щекочет языком и губами кончик острого уха, кусает его, за ним, и эльф извивается и стонет в его руках, изнывает, сводит с ума своим низким бархатным голосом и гибким тонким телом, отчего перед глазами у наёмника темнеет. В какой-то момент контроль над телом исчезает, разум улетает прочь, в то время как двигаться он начинает быстрее и жёстче, буквально втрахивая Фенриса в стену, из-за чего тот сжимается, натягивается, напряжение читается в каждой линии его совершенного тела, он выгибает шею, словно на стену лезет, и держится за неё узловатыми пальцами, клейма неярко светятся, пульсируют, как боль, как кровь в венах, в каждой жиле, он отравлен ею и лириумом, он отравлен ненавистью к себе, и Бык, поддавшись порыву, вплетает пальцы в белые волосы, сжимает в кулаке и тянет на себя, второй рукой давит на низ чужого живота, ощущая пальцами дрожь и жар тела и вибрацию татуировок. Фенрис на грани, как и он сам, и Бык натягивает его на себя сильнее, но остаётся заботливым любовником, хотя его ведёт от мысли, что на теле этого красавца будут следы его рук и зубов, а внутри всё будет болеть от его размеров. Он склоняется и утыкается носом в волосы, ведёт к уху и проводит языком, хрипло рычит в аккуратную ушную раковину, прежде чем заговорить низким голосом: — Ты сейчас кончишь, и тебе будет так хорошо, как никогда раньше. Прямо на мне. Давай, малыш. И Фенрис кончает. Всё его тело выгибается дугой, удерживаемое руками потрошителя на весу, взмокшая всклокоченная макушка упирается в мощное кунарийское плечо, а рот раскрывается в немом крике, когда мышцы эльфа сводит судорогой, и живот у него поджимается. Бык шипит от этой тесноты, сводящей с ума, и толкается внутрь ещё дважды, чтобы заполнить узкое нутро своим семенем так, чтобы оно текло по смуглым бёдрам. Уже позже, лёжа на пушистом ковре у камина, мерно потрескивающего поленьями, Бык водит рукой по худой спине, обводит метки и рассматривает очерченные мышцы и лопатки, гребень позвоночника, ямки на пояснице. Прослеживает взглядом, как завиваются некоторые пряди, мягко обрамляющие не совсем спокойное спящее лицо. Ресницы, легко подрагивающие в свете огня, сомкнутые веки, скрывающие необычные зелёные глаза. Коссит мягко развозит бёдра эльфа в стороны и поглаживает их, обводит клейма и мышцы и затем, зачерпнув мази, начинает растирать ее по коже. Когда эльф шевелится, пробудившись, его лопатки приходят в движение, мышцы натягиваются и перекатываются, зачаровывая, и Бык, наёмник, солдат, отлично знает это ощущение, когда всё тело болит после бурной ночи или отличного сражения. В голове всплывает Сегерон, и приходится тряхнуть головой, чтобы отогнать непрошеные мысли. В этом, думает он, они с Фенрисом похожи. У обоих из них есть прошлое, которое хочется забыть, но от которого не сбежать, оба они несут на себе груз потерь и вины и сожалений, но упрямо продолжают двигаться дальше. — Спи, — негромко говорит Бык, и легко улыбается уголком губ, когда цепкие глаза фокусируются на нем. Эльф долгое время смотрит на него, затем моргает и поворачивает голову в сторону окна, видимо, чтобы определить, какое время суток сейчас на дворе. — Нужно идти. Фенрис подтягивает ноги к себе, вытягивая их из рук кунари, поднимается и стремительным шагом направляется к их одежде, сброшенной в кучу на кресле. Бык наблюдает со своего места за тем, как эльф одевается, и даже не пытается его остановить. Они не в отношениях, они не нуждаются в том, чтобы останавливать друг друга. Коссит думает о том, что мог бы сказать ему напоследок, но в голове у него слишком пусто. Он просто наблюдает за тем, как эльф одевается, ловит его взгляд и замирает вместе с ним, сидя возле камина с рукой, закинутой на колено. Почему-то ему вспоминается, как час назад Фенрис рычал во сне от кошмаров, что ему снятся, чем кунари и разбудил. Глядя на то, как Фенрис закусывает губу и неуверенно косится в окно, он отстранёно размышляет о том, как он сплавляется с этими кошмарами в одиночестве. С кошмарами, которые заставляют его разговаривать во сне, а клейма — светиться; с кошмарами, которые напоминают ему, кем он является на самом деле, как бы ни пытался отнекиваться и отрекаться от натуры раба. Фенрис — убийца, он тоже кому-то служит, даже если убеждает себя в обратном. — Я... — Они оба вздрагивают от неожиданности, голос в тишине комнаты звучит внезапно и громко, и они оба пялятся друг на друга, прежде чем Фенрис всё же разворачивается и спешно покидает комнату. Глядя на закрывшуюся за напряженной тонкой спиной тяжёлую дверь, Бык размышляет о том, заметил ли Фенрис, как подчинился его приказу.*-*-*
Рано или поздно это должно было произойти, и коссит не удивлён, когда Быкам заказывают уже известного ему эльфа. Он достаточно хитёр, чтобы обыграть всё так, будто он Фенриса убил, они бы спрятали его где-нибудь, замаскировали, но жизнь в вечной секретности не для него. Точно так же Бык вполне мог действительно выполнить заказ, а мог отдать сбежавшую игрушку магистра тому в целости и сохранности и получить намного больше. Только вот... Почему-то на переговорах он поднимается, рука накрывает пергамент с контрактом, большие пальцы растопыриваются поверх бумаги, а на лице у него ледяная улыбка. — Нет. — Вот и весь ответ. Конечно, Фенрис не знает об этом. Бык не доносчик, а то, что он делает для Бен-Хазрата, эльфа вовсе не касается. Но он не может удержаться и зачем-то предупреждает бывшего раба о том, чтобы тот был осторожен. Фенрис понимает без слов и сторонится, будто его предали, только вот коссит прекрасно понимает, что тевинтерский беглец минимизирует возможные потери и неудобства заранее, держась на расстоянии. Тем не менее, в нужный час Бык оказывается в нужном месте и успевает вовремя, чтобы появиться между наёмником и раненным, истощённым эльфом и защитить. Фенрис не принадлежит ему, нет, конечно, но Фенрис на него чем-то похож. Может, даже напоминает тех детей в школе кунари в Сегероне своей неопытностью в вольной жизни и огромными глазами, но больше всё же Бык видит в нём равного себе. Часть себя. Того, кто разделяет с ним многие из невзгод и понимает трудности, мысли и груз. Фенрис чем-то помогает ему исцелиться, и Бык хочет ему помочь хотя бы не получить новых ранений. В мире, где не подставишь спину первому встречному, чтобы помог вытащить нож, некому обработать твои раны. Быку жаль, что он не стал тем, кому Фенрис доверил бы свои. Ему жаль, что вместо этого он напоминает Фенрису о них. Битва не затягивается сильно, вдвоём они справляются быстрее. Эльф держится достойно до самого конца, хотя уже заметно ослаб от ран и потери крови, да и использование лириума, Бык знает, доставляет ему сильные мучения, разгоняет по венам огонь агонии. Вечная пытка в клетке из собственной плоти и крови. Когда Бык поворачивается, Фенрис опасно кренится в сторону, но держится за стену бледной рукой, поджимает выцветшие губы и упрямо стискивает челюсти. Глаза лихорадочно блестят из-под сведённых бровей, прикрытых растрёпанной чёлкой, а скулы кажутся острее, словно он долгое время не питался нормально. Синяки под нижними веками, воспалёно покрасневшими, темнеют на покрытой потом и тенями коже, какой-то сероватой на вид, и зелень радужек кажется слишком блёклой, но при этом словно мутной водой залитой. — Эй, ты в... Взгляд Быка цепляется за рану на боку у эльфа, кровь струится густыми ручейками по доспехам на бедре и окрашивает пальцы руки и лодыжку в темно-алый, а из-под воротника по коже тянутся чернеющие извивающиеся линии, которые обнаруживаются и на руках тоже, если хорошенько присмотреться. Эльф упрямо держится на ногах и медленно движется в сторону, дыхание у него тяжёлое и сдавленное, будто он задыхается, а затем стопа цепляется за другую, и он падает. Бык совершает рывок и успевает подхватить эльфа у земли, меч падает рядом с громким звоном, а тело Фенриса содрогается. Он слишком лёгкий, слишком худой, слишком слабый, — неудивительно, что яд так быстро поглощает его. Он слишком лёгкая добыча для этого зверя. Чертыхаясь сквозь зубы на кунлате, коссит поднимает Фенриса на руки и спешит за помощью. Времени у него слишком мало. Честно говоря, никто не надеется на то, что эльф придёт в себя когда-то. Зараза пробралась так глубоко внутрь, что надежды почти не остаётся, а лекари, лучшие в городе, подкупленные круглой суммой за молчание, бьются над ним довольно долгое время, дабы остановить распространение яда дальше. Призванные помочь маги не сразу соображают, в чём дело, и успевают нанести телу небольшой урон, не понимая, как им лучше поступить с клеймами, но с помощью них же им удаётся помочь эльфу удержаться в этом мире. Бык остаётся рядом. Он не маг и не лекарь, не может помочь, но также почему-то просто не может оставить Фенриса одного. Сейчас, находясь в койке в какой-то старой, местами рваной нижней рубахе, затёртой по швам, он кажется таким худым и юным, таким слабым и уязвимым, что Бык впервые задаётся вопросом, сколько ему на самом деле лет. Оставить его выше сил потрошителя. Да и, к тому же, мало ли что может случиться: окажется, что какая-то доля яда ещё есть в этом теле, он может легко унести мятежный дух прочь безвозвратно, нужно присмотреть за ним, а может, на эльфа снова попытаются напасть... Коссит убивает ещё нескольких наёмников, когда те пробираются в лечебницу. Сидя поздней ночью в полной темноте комнаты, возле кровати со всё ещё слабым эльфом в ней, он вспоминает о том, что лекарь сказал, что Фенрис был ранен задолго до того, как Бык его нашёл. Что он не мог получить все эти раны, что они на нём нашли, за короткий промежуток времени. Истощённость также является результатом не только отравления, эльф не питался и не спал несколько суток, к тому же, он постоянно был в движении, что привело Быка к выводу, что Фенриса преследовали, гоняли по городу, как зверька. Веселились, загоняя его в ловушку. Эта мысль приводит коссита в ярость настолько сильную, что он не берётся за оружие, когда вновь натыкается на рыскающих по округе наёмников. Странно: он ведь должен как-то более нейтрально относиться к ним, они ведь одного поля ягоды, — только вот Бык не может. Он находится рядом с Фенрисом так долго, что надежда в самом деле постепенно истончается, как материя, что удерживает этот мир от Тени. Когда же, наконец, эльф приходит в себя, он настолько слаб, что даже дышит с трудом, и Быку приходится приподнять и держать его голову, чтобы помочь ему сделать несколько крошечных глотков травяного отвара с мёдом. Фенрис засыпает снова ещё прежде, чем его голова касается подушки. Бык не может отделаться от ощущения, что воин его не узнал. Спустя ещё пару дней ему удаётся накормить эльфа какой-то кашей, не слишком приятной на вид, но в этом месте выбирать не приходится. Фенрис смешно кривит губы и морщит нос, а Бык думает о том, как рубаха спадает с тощего плеча и как смешно торчат острые уши, кажущиеся большими и нелепыми на фоне общей худобы их обладателя. Поддавшись порыву, он заправляет белую прядь за одно из них. Вечером он втирает мазь в синяки и ссадины и тревожно хмурится при виде торчащих острых позвонков и аккуратных лопаток, пробегается пальцами по тонким полудужьям рёбер, прогибающимися под пальцами, если надавить. Фенрис слаб, но он упрямец, каких Бык не видел, и уверенно идёт к выздоровлению. Когда эльф самостоятельно принимает еду и пытается обмыться, никто из них не произносит ни слова. И даже когда Бык заглаживает его раны и изучает шрам на боку от ранения, приведшего его к этому моменту, Фенрис сохраняет молчание. На самом деле он вообще практически не обращает на Быка внимания. А может, просто притворяется или избегает зрительного или любого другого контакта. В том, как упрямо он смотрит куда угодно, но только не на коссита, и в том, как поджимает и кусает пухлые, но уже не такие бледные губы, столько неловкости, какой-то вины и уязвимости, что Бык не поднимает эту тему тоже. Он думает: «У нас, если ты погибаешь, твоё тело больше не является тобой, каким ты был. Оно уже ничего не значит». И он думает: «Я не мог допустить, чтобы с тобой случилось то же самое». И никогда не скажет этого, но: «Это только начало пути, и я не мог тебе позволить так скоро сойти с него». Вместо этого он приносит ему меч и доспехи, отремонтированные лучшими мастерами, усовершенствованный, более прочный, с несколькими незаметными кармашками для противоядия, и криво ухмыляется. Они оба уже находятся в таверне снова, Фенрис достаточно окреп, чтобы передвигаться, уже даже вернулся к тренировкам, чтобы вернуть форму. Он больше не сплошные кости да кожа, не острые углы локтей и коленей, не узлы акрамионов и бугры подвздошных гребней. Не дробь маленьких позвонков, тянущихся цепью по хребту. Он всё ещё болезненно худой, мёрзнущий и слабый, но уже в состоянии постоять за себя и поднимать свой меч. Фенрис восстанавливается быстро, и Быку печально, что силы на это ему дают ярость и страх. Его душит то, что якорем эльфа является его ненависть к себе. Фенрис не хочет возвращаться, но и один он быть не хочет тоже, и вместе с тем не может позволить, чтобы кто-то шёл с ним. От этого круга тошно и кружится голова, вот насколько он замкнутый. Фенрис касается его скулы кончиками пальцев, оглаживает мощные крепкие рога и тянет на себя лобастую тяжёлую башку, и в этом сдержанном поцелуе Бык слышит благодарность. А ещё слышит, как течёт сила, ровно и мощно, спокойно, уверенно и надёжно, и больше ему за эльфа не страшно. Он подхватывает Фенриса под крепкие бёдра и притягивает его к себе, мягко укладывает на постель и проникает языком в горячий мокрый рот, вынуждая Фенриса раскрыть его шире и поддаться ему. Впервые он не борется, не сопротивляется, но и не сдаётся. Фенрис позволяет позаботиться о себе, но в любой момент готов снова вступить в схватку. Бык восхищён, и пальцы его пускаются в путь по тонкому крепнущему телу. Это их последняя ночь, Бык знает, ему немного жаль, что всё складывается именно так, но он благодарен, что у них это было. Им обоим нужен был этот перерыв, эта передышка, хоть что-то отдалённо напоминающее спокойствие и обычность. Железный Бык берёт Фенриса сзади, осторожно и глубоко, размеренно толкаясь в него и покрывая поцелуями подрагивающие от напряжения плечи и спину, в то время как тело эльфа отзывчиво льнёт к нему и изгибается, и Фенрис подставляется, насаживаясь глубже. Он стонет негромко, больше шумно дышит, держит ладонь поверх ладони Быка на нижней части своего живота, и когда склоняет голову, в сознании у коссита всё вспыхивает и меркнет. Он пользуется приглашением и вонзается зубами в загривок, из-за чего тело Фенриса выгибает в болезненно-возбужденном исступлении от удовольствия и из горла рвётся низкий хриплый стон, словно продирается сквозь связки. Хиссра.*-*-*
Бык не влюблён, но заинтересован, и, глядя на лицо эльфа в профиль, как тот смотрит в небольшое окно у стола, решает постеречь его, пока сам Фенрис не решит, что ему пора идти дальше. Это не затянется надолго, он не может оставаться на одном месте на продолжительное время, а значит, очень скоро снова отправится в путь. Хотя есть что-то, что говорит, что он всегда в дороге. Он говорит: «Я могу отправиться с тобой», — но Фенрис качает головой. Мне не нужны такие жертвы, отвечает он. Со мной слишком опасно, я не имею права ставить под угрозу твою свободу. Бык понимает. В конце концов, будь он беглым рабом, оружием, да пусть хоть просто симпатичным эльфом, тоже поступил бы так же. Он склоняет голову, соглашаясь, принимая это решение, и смотрит в зелёные глаза, полные уверенности, силы, вызова и благодарности. Фенрис не говорит ничего, просто уходит. Бык говорит: — Панахидан. Силуэт плывет на фоне алого закатного солнца, и Бык смотрит до последнего, как исчезает тонкий, но опасный эльф в яркой кровавой вспышке. Они встретятся ещё, пусть не через год, но это случится рано или поздно. В конце концов, философия Кун гласит: Асит-талеб. Так, как должно быть. В этом мире не так много того, в чем можно быть уверенным. Но Бык всегда уверен, что на завтра у него есть пара монет, чтобы заказать себе (или ещё кому) выпить, а если их нет, он раздобудет, это не проблема. Он уверен, что его рога достаточно прочно сидят на голове — не отвалятся. Уверен, что будут маги, будут храмовники, а вместе с ними разбойники, работорговцы, пропавшие люди и те, кто их ищут. Но что он действительно понимает из этого знакомства с бывшим тевинтерским рабом, так это что в Фенрисе сомневаться нельзя тоже. Ещё одна незыблемая истина этого сумасшедшего мира. Плечи Фенриса опущены под тяжестью навалившегося на него груза, вины и злости, но спину он держит прямо, и голову — гордо, и куда бы ни попал, непременно сможет выбраться.