Рэй Альфонсо Ильдефонсо, или Заслужившие покой

Я во тьме. В пустоте. Не знаю, на каком я свете. Создатель... Что это? Медленно нарастающий шум... Чей-то шёпот? Шорох волн... Волны, море... Буря... Я жив? Я жив!!! Ричард распахивает глаза и тотчас зажмуривается от боли. И всё же он на секундочку свиделся с небом, и это наполняет отчаянным бурлящим счастьем всё его существо. Кошмар позади. Кожу припекает солнцем, все члены болят, над головой небо — он чувствует, он существует. Жив! Жив! — Слава Создателю... Ричард закрывает лицо ладонями и смотрит на небо сквозь пальцы. Белые облака почти не двигаются, ветер не гонит их. Так тихо, так славно, а вчера... Такой страшной ночи не было и не будет в его жизни. Он не сможет забыть то безжалостное черное небо, взрезанное молниями, и крики людей, и стон корабля, садящегося на мель, и хохот... страшный хохот существ, снующих в воздухе... Морские ведьмы, кэцхен... Они плясали в грозовом небе и хохотали над людьми, тонувшими в пучине. А ветер, словно их цепной пес, всё швырял и швырял несчастную «Святую Урфриду» на потеху ведьмам. С волны на волну, вверх и вниз, рвал, метал, рушил... Мачты не выдержали — сломались так легко, словно были соломинками... Ричард видел это собственными глазами, а потом и он сам, и все, кто ещё мог держаться, кубарем покатились к борту – «Урфрида» врезалась во что-то, жалобно застонала и... Тьма. Деталей спасения Ричард не помнит. Тело бьёт мелкой дрожью, надсаженное горло и солёная корка на губах мучают нестерпимо, тело болит и не слушается, но он счастлив. Счастлив, что пережил страшную ночь и гнев богов. Но как же остальные? Собрав в кулак всю волю, выживший переваливается со спины на бок, а с бока на живот. Он на песке; он видит мирную морскую гладь, блестящую на солнышке, как чешуя огромной рыбы. Невдалеке от берега — обсиженные чайками скалы. Возможно, сёстры тех, на которые налетела «Святая Урфрида». Песок скрипит на зубах, Ричард пытается выплюнуть его, но слюны нет. Очень хочется пить. Не считаясь с болью и усталостью, он пытается встать на ноги. Слабость и головокружение трижды швыряют его обратно, но Ричард не сдаётся. Встав на четвереньки, проползает немного вперед, еще немного... Дальше, дальше от моря. Будь оно проклято! Ненасытный зверь... Чтобы он ещё раз поднялся на палубу корабля... Да лучше сразу броситься со скалы в жадные волны!.. Наконец Ричарду удаётся встать и оглядеться. Судьба забросила его на один из необитаемых берегов Кэналлоа. Узкая песчаная лента вьётся между волнами и скалистым берегом, иногда полностью исчезая, иногда расширяясь, и конца и края ей не видать. Ричард задирает голову вверх. Каменные громады подставляют солнцу и ветру мощные плечи, но смотрят вниз, на море и... на него. Не слишком-то дружелюбно смотрят! Ему даже чудятся лица: эти скалы будто древние старики, обречённые вечно смотреть на тех, кто путешествует, кто вместе с ветром и водой плывёт на поиски лучшей доли или добычи. Сколько надо будет пройти, прежде чем найдёшь в них тропинку наверх? Неизвестно. Но идти нужно. Идти лучше влево — больше вероятности, что найдёшь жильё, ведь ещё вчера вечером они рассматривали в подзорную трубу гордые стены Алвасетской крепости. А чем дальше на запад, тем меньше людей и больше камня. Полуденное солнце припекает голые плечи. Из одежды на Ричарде штаны да один чулок, и он старается держаться поближе к скалам и тени, а от коварной воды подальше. Но всё равно приходится заходить в волны — и по щиколотку, и по горло — иначе никак не миновать подножия крупных скал. Пробираясь между двумя отрогами, Ричард замечает небольшой грот. Неплохое место для отдыха... Он заходит внутрь, оставляя за спиной палящий полуденный зной, и попадает в царство холода. Почему-то его тянет идти дальше, туда, где солнечные лучики едва-едва разбавляют тьму. И он находит то, о чём мечтал. Среди валунов, поросших сиреневым мхом и мелкими звёздочками-цветками, отчётливо виден блеск стекающей воды. Пресный источник! Усталый путник кидается к стене, приникает ртом к вожделенной влаге, с жадностью всасывает её. Потом догадывается присесть и раздвинуть крепко сплетенные растения-камнелазы. Есть! Каменная ложбинка, полная студёной воды, таилась под цветами многие годы, может быть, десятилетия или столетия, и вот настал её час — она напоит страдающего от жажды. Черпая воду, Ричард слышит радостный шёпот грота. Это не ветер, не волны; Повелитель Скал — и в Кэналлоа Повелитель, в этом всё дело... Утолив жажду и отдохнув в прохладе, Ричард вновь пускается в путь. И очень скоро, обогнув очередное каменное препятствие, натыкается глазами на ужасную, но все же радостную картину. «Урфрида»! Судно, послужившее последним приютом талигойским беглецам, село на отмель правым бортом. Осиротевшая искалеченная палуба наполовину утоплена в бирюзовых волнах, чудом уцелевший кусок мачты смотрит в небо под углом, и на нем развевается обрывок паруса. Жалкая картина. И противная. Ричард брезгливо морщится — из разлома палубы по веревочной лесенке, которую он не сразу заметил, бодро спускаются двое. Мародеры! Аж тошно от досады, а что поделаешь! Ричард не может помешать им, более того — он даже не может показаться на глаза этим бандитам. Вдруг они вооружены? С таких станется! Спрятавшись за большой валун, поросший морским мхом, Ричард ждёт. Мародеры и не думают убираться восвояси — наоборот, большие беспарусные лодки все прибывают и прибывают. Он насчитывает семь штук. Грабежом эти ызарги промышляют явно не впервые — дело спорится. Юркие смуглые негодяи, одетые в одни лишь косынки, тащат с «Урфриды» всё, что не прибито, и кидают вниз. Их товарищи — плечистые гребцы в ярких залатанных штанах — принимают награбленное и, не зная отдыха, раскидывают по соседним лодкам. Все новые и новые набитые мешки летят им под ноги. В некоторых угадывается провиант — команда «Урфриды» пополнила запасы совсем недавно, ведь корабль должен был идти до Дриксен без остановок. Но Леворукий с ними, с окороками! — подлые кэналлийские разбойники смеют грабить Людей Чести! Увидев, как мародёр спускает на верёвках его собственный сундук, Ричард едва сдерживает вопль возмущения. Покидая родину навек, берёшь на борт самое дорогое! — фамильные реликвии. Они не могут, не должны попасть в лапы язычников! Увы, воспрепятствовать мерзавцам он не может. Значит, надо отвернуться. Не травить себя понапрасну. Ричард садится на песок, опирается ноющей спиной на шероховатый валун. Силы постепенно возвращаются в тело — это хорошо. Он отдохнёт сейчас, а ночью при свете луны пойдет вперёд. И доберётся до Алвасете — утёс, увенчанный острым клыком-замком, хорошо различим, значит, до него один-два дня пути. А там... Он найдёт кого-нибудь, кто поможет изгнаннику. Найдёт посла Дриксен, например. Непривычно обращаться за помощью к «гусям», но теперь придётся привыкнуть... Иного выхода нет. Горькие мысли об утраченной родине, об утраченных мечтах роятся в голове до самого заката. Когда облака наливаются чернотой, а солнечный шар почти касается горизонта, Ричард выглядывает из своего убежища. Мародёры добираются до берега вплавь, быстро опережая тяжёлые, гружённые под завязку лодки. Вздох досады. Южане — хорошие пловцы. Северяне, увы, нет. Иначе спасся бы не он один. Повелителя Скал бережёт само провидение — это естественно. Но до чего же жаль остальных! Морен... Его смыло в море, Ричард видел своими глазами. Феншо-Тримейны, одноногий калека Салиган с беременной «сестрой» — вряд ли они спаслись: кто слишком молод, кто слишком слаб... Даже виконта Валме — и того жаль. Пустой был человек, но приятный... Хотя он как раз мог и выплыть, такие не очень-то тонут. А вот Марианну Капуль-Гизайль жаль безумно — цеплялась за муженька, а тот ополоумел от страха и нечаянно столкнул её за борт... Проклятая буря всех людей превратила в бесчувственных зверей... Чувствуя, что уныние подступает к глазам непрошеными слезами, Ричард вновь высовывается из-за валуна. Проклятье! Кэналлийцы разложили два костра. Решили заночевать тут? Вскоре ветер сообщает неприятную весть: мародёры намерены не только ночевать, но и пировать на месте преступления. Скоты... Аромат поджаренного окорока щекочет ноздри. От солнца осталась крохотная багровая краюшка. Ричард терпеливо ждет наступления темноты и укрепляет себя надеждой на гостеприимный грот, напоивший его водой. Пусть послужит еще и кровом. Вот только при свете луны будет не так-то просто узнать скалы, между которыми он притаился... Утомлённый и голодный Ричард слишком занят своими мыслями и не сразу видит опасность, а когда замечает и вскакивает на ноги, деваться все равно некуда. Они пришли оттуда же, откуда и он сам — из-за скалы. Шестеро крепко сложенных южан бредут по пояс в воде, высоко поднимая над головами оружие. Выбравшись на сушу, сыплют проклятьями, отряхиваются, как псы, и всей стаей идут на Ричарда. Тот с отчаянием оглядывается назад. Шестерым тоже видны костры мародёров. Может быть, это их предводители?.. В пламени заката отчетливо видны грубые обветренные лица незнакомцев. Ничего хорошего они не предвещают. Ричард видел таких головорезов не раз — кэналлийские стрелки Алвы выглядели сходным образом, только вооружались мушкетами и не носили ярких узорчатых рубах. А в остальном похожи — большие чёрные береты, заломленные набок, на крепких шеях алые косынки, на запястьях кожаные наручи. В кошельках, притороченных к поясам, позвякивают боевые перстни — кэналлийцы знают толк в том, как калечить противников. А чтобы убивать, у каждого на боку по кинжалу и по отменной морисской сабле. — Эй, эй! — стоит Ричарду шевельнуться, и южане начинают вопить. Один из них вскидывает руку вверх и бежит вперёд. Ричард вглядывается в лицо и узнаёт... — Дор! Дор Рикардо, стой! — Бернардо? Вспоминать о том, как был оруженосцем Ворона, не в привычках Ричарда. Он с корнем вырвал эту болезненную страницу из жизни. Скоро он так же вырвет и страницу о Великой Талигойе Альдо Ракана. Но некоторые мелочи тех лет память чудом сохранила — как обрывки сожжённого письма, как следы от пера на промокательной бумаге. Он помнит эту физиономию. Бернардо, Берто. Главный над конюшнями, частенько мелькал за спиной управляющего. Что же с Берто теперь, кому он служит? Новому соберано, или подался на вольные хлеба? — Дор Рикардо! — Бернардо поднимает берет в знак приветствия. На лице южанина приветливая улыбка, но за пазухой наверняка что-то другое. Ричард ждет нападения. Увы, у него нет оружия, да и сил защищаться нет, всё, что он может — держаться с достоинством. Как они его нашли? Теперь Ричарду кажется, что возле места, где он очнулся, были какие-то следы. Утопая во тьме забытья, он слышал голоса... Незнакомая речь. Сильные руки тащили его из воды, бережно клали на берег... Да-да! Это было! — Кто меня вытащил, Бернардо? — Санчо. Кэналлиец манит пальцем молодого безоружного парня, того, что скромно держится за спинами солдат. Он подходит. На благодарственное слово Ричарда никак не реагирует — не понимает талиг. Бернардо переводит, парень улыбается Ричарду, отмахивается — мол, не стоит благодарности — и уходит к мародёрам. Выходит, его спас один из грабителей, и благодарность за спасение этот «бескорыстный» герой возьмёт сам. Что ж, пусть возьмёт. Вот только зачем южанину летописи и реликвии, он бы предпочёл золото... — Это твои лодки и люди, Бернардо? Бернардо неопределенно улыбается и делает Ричарду знак приблизиться. Вот наглец! В доме Алвы держался слуга слугой, носа с конюшен не высовывал. А теперь расправил плечи, верховодит какой-то бандой... — Что ты хочешь? — Надо идти, дор, уж стемнело, — увиливает от ответа кэналлиец. Поигрывая бровями и щербатой улыбкой, он потихоньку приближается к Ричарду. Бежать бесполезно, остаётся только следить за руками мерзавца. Пока что кинжал покоится в ножнах, но в любой момент... Подлый Санчо! От неожиданного удара по шее Ричард падает на песок. Тьма затопляет сознание: ни боль, ни страх не могут пробиться сквозь чёрную толщу. В себя он приходит не скоро. Судя по нестерпимому чувству жажды, прошло уже много часов. Ричард открывает глаза и видит слабые проблески над головой — прорехи в крыше пропускают лунный свет. Ноющая боль в шее даёт о себе знать, как только он пытается подняться с земляного пола. С третьей попытки ему это удается. Держась за выступы стены, Ричард кое-как садится, растирает больное место ладонью. В волосах много песка, он подсох и щекотно сыплется на плечи и живот. Где же я? Что со мной будет? Находиться в неизвестности Ричард Окделл ненавидит. Он бежал от неё, и вот снова. Попался. Не останавливаться, не сдаваться! Ричард осторожно поднимается на ноги, бродит по своей темнице, ощупывая стены и углы. Между камнями шершавые прожилки раствора. Не будь над головой крыши из резных пальмовых листьев, он бы счел это острогом. Но судя по всему, кэналлийские бандиты заточили его в какой-то хлев... Воняет тут соответственно! Нащупав щелястую дощатую дверь, Ричард приникает к ней и пытается рассмотреть, что снаружи. Ему чудятся голоса и конское ржание, но неясные звуки тонут в шуме прибоя. Неожиданно по ту сторону вспыхивает яркий свет. Пленник отскакивает, инстинктивно прижимается к стене. Голоса не почудились — они все громче. Звон ключей, лязг отпираемого замка... — О, дор Рикардо! — восклицает некто ехидным голосом, становясь на порог и загораживая широкими плечами свет факелов. — Какая встреча! Сердце Ричарда ухает вниз. — Каждый день небесам молился, чтобы с вами свидеться да потолковать, — продолжает ёрничать Суавес. Нет сомнения, что это он! Гнусный подлец, зарвавшаяся тварь. — И вот услышали боги Хуана, радость-то какая. Берто, дай фонарь. И уходите все. Ричарду стоит усилий не закрыть глаза, избегая яркого света и наглого взгляда. Он не даст слуге Алвы повода торжествовать, тот не дождётся. — Что же ты молчишь, дор? Язык от радости проглотил? Фонарь подвешен к балке. При свете видно, насколько мала и тесна эта лачуга. Один шаг, и Суавес вдавливает Ричарда в стену всем телом. Бёдра трутся о бёдра, сильные пальцы сомкнуты на горле, и знакомый отвратный дух лезет в ноздри — потная одежда, истёртая кожаная перевязь, горечь морисских трав... Ричард пытается хотя бы не смотреть, но взгляд снова и снова возвращается к гнусному лицу южанина. Тот испытующе молчит. Не говорит, не издевается, только оскалом светит — голодным и злым. Словно ждет каких-то слов, после которых озвереет окончательно и позволит себе всё, что позволил в тот раз... Не доезжая границы... Ричард невольно зажмуривается. Сердце срывается в галоп, в ушах шумит кровь. Он ненавидит это помнить! Он почти забыл! Как в тесном нутре дорожной кареты этот мерзавец, связав и избив его, посмел... Посмел... — Вижу, тоже помнишь, — обманчиво-ласковый шепот льётся в ухо. Ричард пытается отвернуться, но удар кулаком в скулу заставляет прекратить попытки. Той же рукой, что только что бил, Суавес гладит его внизу; жёсткая ладонь проворно снуёт между ног, обводит ягодицы... — На ласку все отзывчивые, — тихо смеется кэналлиец, сминая горстью мужскую гордость Дикона. — Но чтобы её заслужить, Рикардо, придется тебе постараться... Пальцы резко сжимаются, от боли темнеет в глазах. Ричард пытается кричать, бьётся, но Суавес заткнул его рот рукой, придавил шею локтем и продолжает выкручивать яйца. Он их оторвёт сейчас, Создатель!!! Как больно!!! Ричард в панике сучит ногами, колотит кулаками по стальной спине, но всё без толку. — Вот так сильно я тебя люблю, — хрипло шепчет кэналлиец и отпускает его. Пытаясь унять боль, Ричард сползает на пол. Колени подтягиваются к груди — так боли меньше. Сквозь собственные всхлипы он слышит топот ног, голоса и звон цепи. Кто-то тянет его за щиколотку; он не противится. С лязгом смыкается тяжелое и грубое железо. Стук, возня. «Сажают на цепь — верно, будут пытать», – мысли плывут в голове отстранённо, как облака в небе, которого ему больше не увидеть. Как жаль... — Эй, никак уснул? А как же проводить Хуана? Ну хоть взглядом подари, дор... — грубые пальцы впиваются в лицо, заставляют смотреть вверх. Суавес самодовольно склабится, но и только. За его спиной никого нет... — Скоро свидимся, — сулит тварь и, веселясь пуще прежнего, впечатывает Ричарда затылком в землю. — Очень скоро. Лязг снимаемого с балки фонаря, скрип двери. Тьма. Шершавая ладонь ложится на шею. — Как ты смеешь?! — я не успеваю возмутиться. Сумасшедший кэналлиец целует меня в губы. Я пытаюсь вывернуться, но он стискивает пальцы так, что я слышу хруст собственной шеи. Наглый язык хозяйничает в моем рту, пальцы прохаживаются по спине и лезут под сорочку. Наконец кэналлиец разжимает объятия — бока болят, словно побывали в капкане. — Сдурел?!! — рычу я ему. — Эр узнает и... — И что? – усмехается тварь в шкуре управляющего. С причмокиванием облизнув прокушенную губу, утирается рукавом. — Соберано знает, — лжёт Суавес. Лжёт настолько дерзко, что я не нахожу ответных слов. – Сами меня прислали – проверить, до всех ли южан полюбовничек падок. А я что? — Суавес прикладывает руку к сердцу, отвешивает издевательский поклон. — Соберано сказали — мы сделали. — Что?.. — Что слышал, дор. Не дожидаясь позволения, Суавес развязной походкой удаляется к дверям. Обернувшись, подмигивает. – Ещё увидимся. Я долго не решаюсь спросить Рокэ, знает ли он, что управляющий домогался меня. Это так абсурдно, что на следующий день кажется — просто приснилось. Суавес пуще прежнего учтив и услужлив, ничем не выдает себя. Но вокруг всегда полно свидетелей... Как он решился на такое? И откуда он знает, что я и Рокэ... От всех потрясений, выпавших на его долю в такой короткий срок, Ричарда одолевает страшная тоска. Двое суток он проводит, почти не вставая. По утрам приходит пугливый молодой кэналлиец, утаскивает ведро, приносит кувшин воды и краюху хлеба. Никто не препятствует пленнику лежать ничком, прижавшись к сырой земле, и слушать шум моря. В далёком детстве он плакал, уткнувшись в колени старой Нэн, и всегда находил утешение. Если бы тёплая ласковая рука накрыла его затылок сейчас... Наверное... Если бы... На третье утро плена Ричарда начинают одолевать иллюзии. Он слышит голос Рокэ. Голос, которому уже не дано звучать в Кэртиане. Но коль скоро этот голос навсегда в сердце Ричарда, почему бы ему не звучать сейчас, когда он оказался на кэналлийской земле? «С песней по жизни, всегда танцуя, я хотел бы умереть, уйти на небо, что над той землёй…» Ричард знает кэналлийский очень посредственно, но слова песни до того просты, что разобрался бы и бакран. «...лететь, как птица! Я не хочу, чтобы меня оплакивали, когда я уйду в вечность — я хочу, чтобы меня запомнили, как самого счастливого: я же буду в воздухе, между камней и пальм, я буду среди песка и в ветре, что волнует море…» Песня обрывается. Голос вдруг становится ближе и заводит разговор с тюремщиком, вопрошает, кого посадили под замок. — Меня! — кричит Ричард. — Меня, Рокэ! – и вдруг понимает, что это не сон. Он обманулся. Услышал спросонья пение кэналлийца, и воображение разыгралось. Рокэ Алву уморили в застенках Багерлее по приказу Альдо. И это было милосердно — ведь он сошёл с ума, Рокэ обезумел от пыток, от жажды... — Кого это «меня»? — шутливо вопрошают из-за двери. — Какая, однако, разговорчивая свинка, Пако. Может быть, она волшебная? Кэналлиец бубнит в ответ что-то неразборчивое, ему отвечают, и воображение продолжает издеваться над Ричардом. Он уверен, что слышит голос Рокэ! Но этого не может быть... — Сударь! Я Ричард Окделл, дворянин! — громко заявляет Дикон, вставая. — Шестеро бандитов пленили меня на берегу и без каких-либо оснований заточили в этой хижине! — Очень любопытно, — тянет незнакомец голосом Рокэ и отдает краткий приказ по-кэналлийски. Лязг отпираемого замка эхом отзывается в сердце. Дверь отворяется, и Ричард инстинктивно отступает на шаг, пряча глаза от слепящих солнечных лучей. — Выходите, дворянин Ричард! — без преграды голос звучит громче, и тёмная хижина уже не кажется таковой пленнику. Свежий воздух и полуденный свет прекрасны, но этот голос... Сходство с Рокэ, с Росио... — Ну же, смелее! — подбадривает он. Это слишком, чтобы быть правдой. Я вижу сон. Добрый несбыточный сон... Пригнувшись под низкой притолокой, Ричард выходит на свет. Перед ним двое. Караульщик Пако и... — Ро... Рокэ? Но как... Не веря своим глазам, Ричард пытается приблизиться к миражу. Он должен убедиться! Прикоснуться! Но не так-то просто это сделать: — Рррав! Вертлявый чёрный пес кидается между чужаком и хозяином, скалит зубы, пытается атаковать. — Но, Перро, но! — Пако ловко излавливает защитника и тащит в сторону. Под песий гам и увещевания слуги Ричард наконец-то встречается взглядом с... Рокэ. С Рокэ безумным. Пытаясь не выдать разочарование стоном, Ричард зажимает рот рукой. Взгляд синих глаз не откликается на его молчаливый призыв, не откликнется и на слова. Какое странное и страшное зрелище — человек со знакомым лицом, но совершенно чужими глазами... Робер был прав — палачи Альдо отобрали рассудок Ворона. И стражники, которых Ричард подкупал, чтобы узнать хоть что-то — увы, не врали, не врали. Рокэ всё позабыл, всё и всех. И даже тот, кого он звал «любовью», теперь чужак. — Перро вырос в глуши, его манеры оставляют желать лучшего. Рокэ указывает взглядом на притихшего пса и разводит руками — мол, что возьмешь с неразумной скотины. Ричард согласно кивает. — Разрешите представиться, дор Ричард. — Призрак прошлого знакомым элегантным жестом приподнимает широкополую соломенную шляпу. — Рэй Альфонсо Ильдефонсо, владетель этих земель. К вашим услугам, и простите, ради всего святого, моих людей. Они не бандиты, а ревностные слуги — слишком ревностные порой. Погорячились, исполняя приказ охранять границы владения. Браконьеры, знаете ли, не редкость в этих изобильных землях — наглеют день ото дня, не успеваем вешать. — Откуда же вам известно, рэй, что я не браконьер? — О, я разбираюсь в людях, — уверенно заявляет Рокэ. Не потеряй он себя, интонации были бы совсем другими. Насмешливыми... — Вы приличный человек. К тому же назвали меня «Рокэ», а это имя моего покойного брата. Верно, вы спутали меня с ним. Мы не слишком похожи внешне, но голосом — вполне. — Ваш брат... — Вы ведь знали его? — лицо умалишенного «Альфонсо» озаряется столь искренним интересом, что язык Ричарда не поворачивается сказать правду. — Да, рэй, я знал Рокэ Алву. — Но это же прекрасно! — синие глаза излучают долгожданную радость. Этого так не хватало! Ричард невольно расплывается в ответной улыбке: — Мы были... добрыми друзьями. И услышав, как вы поете его любимую песню, я почти поверил в чудо. — Мне так жаль... — Рокэ прикладывает руку к сердцу. В глаза бросается, как страшно покалечена кисть — кожа покороблена ожогом, двух пальцев недостаёт, если не считать за таковые уродливые короткие обрубки. Как же игра на гитаре? Не говоря об остальном... — Простите, Ро... Рэй Альфонсо. Я немного... Задумался. И не расслышал, что вы сказали. — Охотно повторю, — с легким поклоном отвечает Рокэ. — Окажите честь, дор Ричард, согласитесь стать моим гостем. Хотя бы на день. Позвольте загладить досадное недоразумение, принесшее вам столько неудобств. Пако! Немедленно сними цепь. Кэналлиец кидается выполнять. — Я принимаю ваше приглашение, — церемонные слова, но тёплая улыбка. Ричард всё еще не может поверить в реальность этой встречи, но он счастлив. Счастлив, невзирая ни на что. — Бесконечно жаль, дор Ричард, что знакомство с моими владениями вы начали с этого, — Рокэ отходит на шаг и окидывает хижину брезгливым взглядом. Ричард отмечает еще одну непривычную деталь, помимо не узнающих глаз — он почти безоружен. Лишь кэналлийский арапник за отворотом сапога, хотя в умелых руках и плётка — оружие. А в руках сумасшедшего? — Мне кажется, или я велел разобрать это строение?.. — рассуждает вполголоса Рокэ, постукивая пальцем по щеке. — Еще прошлым летом велел, определённо. Ох уж эти своевольные слуги... Взгляды дружно обращаются к караульщику Пако — тот как раз покончил возиться с проклятой ржавой цепью. Дик не сдерживает радостного вздоха — как же приятна свобода! — Наконец-то! — Рокэ удовлетворён едва ли не больше, чем Ричард. — Пленник более не пленник, а мой дорогой гость. Прежде чем мы отправимся к вилле, дор... — говорит он, дружески обнимая Ричарда за плечо. — Предлагаю уделить время возмездию. Пако! — Рокэ жестом подзывает кэналлийца, велит встать напротив гостя и вкладывает в руку Ричарда плеть. Деревянная рукоять приятно ощущается в ладони. Яркое напоминание об уроках, положивших начало... Всему. Эр увлечённо обучал оруженосца приёмам, которыми владеют лишь кочевники да кэналлийцы — диким и шокирующим хитростям, например, как выбить противника из седла кэналлийским арапником. Это было в Варастийском походе. Глаза горели у обоих — азартом, взаимопониманием... А потом и страстью. — Побейте его, — любезно предлагает Рокэ-Альфонсо. — Один из виновников вашего заточения заслуживает хорошей взбучки. «Виновник» нервно сглатывает и хлопает чёрными ресницами — понимает талиг. Ричард окидывает юношу внимательным взглядом. Лет восемнадцати, на вид крепкий — несомненно, он выдержит «взбучку». Но возмездие заслужил вовсе не он, а тот, кто поставил его в стражу — Хуан Суавес. Вот кого бы привязать к столбу и выдрать как следует!.. — Благодарю за предложение, дор Альфонсо, но я не воспользуюсь им. — Полноте, гнев нельзя копить в себе, — настаивает Рокэ. Впрочем, отвергнутую плеть забирает. — Я северянин, дор Альфонсо. А северные стихии в гневе смертельны. Один снежок, пущенный в цель, — это наказание, но если снежок увлечёт за собой снежную лавину — сами понимаете. Рокэ весело смеётся, заражая весельем и Ричарда. Повод не важен — он так соскучился по этому смеху! — Зря боитесь погрести под лавиной этого красавца. Ему не привыкать, смотрите... — сложенная вдвое плеть касается подбородка юноши, заставляя вытянуть шею. То, что Ричард во тьме хижины принимал за шейный платок, оказывается следами побоев. Кожа покрыта синяками так густо, что естественного цвета и не разглядеть. — Это... Это вы? — не скрывая удивления, спрашивает он. — Не льстите мне, — с едва различимой укоризной улыбается Рокэ. — Отец Пакито — сторонник жестких мер воспитания, а я... скорее наоборот. И вы наверняка знаете этого изверга — Хуан Суавес его имя. Верой-правдой служил брату и перешёл ко мне по наследству. — Знал такого, — с чувством выплевывает Ричард. — Но не подозревал, что Суавес настолько омерзительный тип. Родители — властелины над своими детьми и ради их пользы могут делать всё, что пожелают. Но мне глубоко отвратительно, когда своими правами пользуются вот так. — Что и требовалось доказать, — подмигивает Рокэ, убирая арапник. При этом выглядит почти по-детски довольным. — Вы не браконьер и не преступник, я не ошибся в вас. Где же Ласточка? Пора в путь, а то не поспеем до полудня... Привлеченная хозяйским свистом, из-за угла хижины показывается белая полумориска. Ричарду достается рубашка счастливо избежавшего экзекуции слуги и шляпа Рокэ. Ему помогают взобраться в седло, и маленькая компания отправляется в путь. Вскоре Ричард замечает, что путешествующих больше, чем он ожидал: двое конных, спешившись, идут за ними по пятам, не приближаясь, но и не отставая — пресловутая охрана от браконьеров. Обращать внимание на соглядатаев Суавеса — пустой труд, и Ричард смотрит вперёд, на спину Пако, ведущего под уздцы Ласточку. Спина выглядит ещё хуже, чем горло — сплошной кровоподтек. Скотина Суавес! Даже собственного сына не жаль... Ричарда мутит от скверных мыслей, но, к счастью, Рокэ шагает рядом, готовый прийти на выручку, если всадник вдруг вздумает упасть. Мера не лишняя — вдобавок к дурноте у Ричарда кружится голова — от голода и счастья. Чтобы отвлечь его, Рокэ развлекает гостя рассказами о своих землях и её обитателях. Потом их общее внимание начинает занимать Перро. Пес очень забавно, с видом важным, как у нухэтского купца, тащит корзинку с апельсинами. Доры подшучивают над ним: по очереди свистят, заставляя то и дело оборачиваться. Но пес не так-то прост — уловив, что шутка повторяется, теперь бежит позади и смотрит укоризненно. Местность из ровной постепенно превращается в холмистую. Всё больше кустарника с мелкой жёлтой ягодой, а высокие деревья-свечи с серебристой листвой попадаются реже и реже, пока совсем не остаются позади. Дорога петляет вверх и вниз, Рокэ приходится идти впереди. Ричард замечает, что, устав, он все сильнее прихрамывает, и дело явно не в сапоге. Глазам тяжело привыкнуть к слабостям некогда сильного человека. Пожалуй, даже тяжелее, чем к шрамам на его лице. Хотя тот, что рассек верхнюю губу и тянется к скуле — самый заметный, — странным образом не уродует, а украшает Рокэ. Тропа выводит путников к морю — шум волн и крики чаек отчётливо слышны, а если приглядеться, за стволами невысоких деревьев виднеется синяя полоса. Ричарда вдруг пробирает ознобом — он не страшится смерти как таковой, но до чего ж страшно представить, что он мог утонуть в нескольких хорнах от Росио, так и не свидевшись с ним... Вернее, с его оболочкой, представляющейся «Альфонсо». Так его и придётся звать... — Вот наша цель, — Альфонсо указывает рукой на белеющие вдали ворота. — Можно добраться по верху, но лучше пойти длинной дорогой — вам вредна тряска. Путники сворачивают с холмистой тропы. Море и тень диких кущ все дальше — их встречает ухоженная, залитая солнцем долина. Небольшие фруктовые сады чередуются с полями, на которых в изобилии произрастает непонятная культура. Ричард впервые видит такое: травянистый стебель в человеческий рост вышиной венчается початком с нелепой метёлкой на «макушке». Рокэ сетует мимоходом, что окрестные крестьяне не желают эту съедобную траву ни в пищу, ни в промысел, и единственное утешение — початки очень интересуют его кобылу в гастрономическом смысле. Действительно, возле каждого «метёлочного» насаждения Пако приходится по десять раз восклицать «Но, Ласточка, но!» и тянуть за уздечку. Дерево, ставшее виселицей, Ричард замечает издали. Одежды висельников полощутся на ветру. Они всегда в тени, и цвета лохмотьев ярки. — Огородные пугала в ваших землях устрашают не только ворон, рэй... — Неурожайные годы, — помрачнев, поясняет Рокэ. — Жители соседних земель голодают, голод толкает на воровство и браконьерство. За первое приходится пороть, за второе — вешать. Самое странное, что я велел раздавать желающим провиант — злаки, фрукты. Но нет — упрямцы хотят мяса, охотятся и рыбачат, пока не попадутся. — Что ж, мерзавцы получили по заслугам, — кивает Ричард. Ласточка как раз равняется с деревом, и всадник со сдержанным любопытством разглядывает повешенных. Двое мужчин и женщина, судя по одежде. — В Талиге женщины защищены от петли, — вздыхает Рокэ, угадав его мысли. — Надеюсь, соберано однажды внемлет моим доводам и примет сходный закон. Впрочем, я бы отменил для слабого пола любые телесные наказания. Да и мужчин не слишком бы третировал. Одна из самых неприятных обязанностей управления — подвергать разумных существ физическому унижению. — Но всякий, кто имеет дело с крестьянами, согласится, что без наказаний их не вразумить, — удивлённо возражает Ричард. Слышать от Рокэ столь милосердные речи странно до невозможности. — Мне почти не довелось управлять землями, но матушка, помню, всегда была против снисхождения к ворам и лентяям. Замени порку арестом, и нарушитель будет спать под арестом беспробудным сном. Да еще и смеяться над хозяевами, что так ловко избавляется от работы. Чернь должна ощущать твердую руку над собой. Может быть, я не совсем точно передаю её слова... — Ваша матушка знала толк в хозяйствовании, — улыбается Рокэ. — Её философия чем-то близка к той, что исповедует мой управляющий. Всё твердит, что мне надобно непременно присутствовать самому — когда порют, вешают. А я не выношу этого. После всегда бываешь расстроен, весь день ни за что взяться не можешь: книга не читается, музыкальная пьеса не слушается. Жизнь как-то огрубляется, на душе неловко… Хотя и сознаёшь, что наказания необходимы. А вы любите читать? — Люблю. — Прекрасно! — синие глаза загораются живейшим интересом. — Расскажете потом о любимых книгах? — С удовольствием. Солнце почти в зените, когда Ласточка подходит к белокаменным воротам и, встав как вкопанная, начинает обнюхивать знакомого постового. Ричард украдкой морщится. На вид — родной брат тех мерзавцев, что схватили и оглушили его на берегу. — Вам нужно передохнуть, — мягко говорит Рокэ. Ричард не возражает — чем дальше от бандитов Суавеса, тем лучше. Чуть в стороне от аллеи, ведущей к дому, растут невысокие южные деревья с серыми стволами и плотной тёмно-зеленой листвой. Под одним из них они садятся на траву, и Ричард рассказывает о кораблекрушении. — Мои люди нашли трёх утопленников, — говорит Рокэ, выслушав. — Беременную женщину, одноногого мужчину и ребёнка. — Да, это мои спутники... — голос становится опасно хриплым, и Ричарду приходится замолчать на время. К глазам вот-вот подступят слёзы. — Вернее... Мы вместе покинули Талиг. — Уверен, у вас были веские причины это сделать, — сердито говорит Рокэ. — Король Талига — жестокий тиран, мне ли не знать? Если бы не верные люди, я бы погиб в застенках Багерлее так же, как мой несчастный брат. Конечно, всё непросто... Мой родич заключил с Альдо Раканом выгодный союз во имя процветания Кэналлоа. Но уверяю вас, дор Ричард, — взгляд Рокэ становится очень серьёзным, — пока вы на моей земле, пока вы в Ильдефонсо, вам ничего не грозит. Ричард благодарно кивает и отводит взгляд. Из потаённого угла памяти на него взирает Робер Эпине. Так и не ставший мужем Марианны... Робер единственный отважился сказать Альдо, что возмущен зверским обращением с пленным маршалом Алвой. Сказал, а вскоре... выпал из окна. В случайность этого события не поверил бы и новорождённый котенок... — Вы упомянули, что состоите в родстве с соберано, рэй. — Да, имею честь, привилегию, и некоторое, признаюсь, неудобство быть родичем королевской особы. А вы, Ричард? Простите мне мое сельское любопытство. Но так хочется знать подробнее, кто вы, и откуда знаете моего брата Рокэ. И не обижайтесь, если начну что-то переспрашивать. Я, видите ли, пережил в прошлом немалые потрясения. Начать с того, что в три года имел несчастье свалиться в колодец... Словом, память... — Рокэ выразительно взмахивает пальцами у виска, — частенько играет с этим рэем в прятки. Ричард не сразу находится с ответом, а Рокэ не торопит его. Пес приносит хозяину палку и, призывно скуля, просит зашвырнуть её подальше. Рокэ кидает — пес приносит. Игра повторяется много раз. — Хотите? — Рокэ протягивает обслюнявленный снаряд Ричарду. — Хотите бросить? — Почему бы нет, — Ричард протягивает руку ладонью вверх, и Рокэ видит шрам. Тот самый, подарок лаикского крысёныша. — Так странно... — Рокэ без церемоний завладевает рукой Ричарда, касается кончиком пальца розовой полосы. — Я словно видел когда-то... Вас... — Может быть, ваш брат рассказывал обо мне? — Вполне возможно... — У меня гноилась рана на руке, ваш брат вылечил меня. Я был в ту пору его оруженосцем. — Создатель и Леворукий, не может быть... — Рокэ берет Ричарда за плечи, пристально всматривается в лицо. Увы, ясности во взгляде нет — туман и растерянность. — Но как же так? — недоумевает безумец, едва шевеля губами. — Почему рэй Суавес принял вас за кого-то другого? Он неотёсанный, но с памятью всё ладно. Он служил в доме моего брата, вы сами знаете его... — Так и есть, — кивает Ричард. Ложь легко льётся с языка. Он уже не тот наивный оруженосец, чуравшийся обмана вопреки разумной необходимости. — Но, рэй, учтите, что я сильно изменился с той поры. Прошло более пяти лет, я не носил бороды и усов, как сейчас. Суавес мог не узнать меня в темноте и неразберихе. — Ваша правда. Но всё же я поговорю с ним очень серьёзно. Какой позор — заточить в хлеву друга семьи! Он принесёт извинения! Как никогда заметно, что Рокэ-Альфонсо не в себе. Взгляд словно скован льдом, кожа излишне бледна вопреки загару. — Просто недоразумение, мой эр, просто недоразумение. Взяв его руку в свою, Ричард упрямо твердит, что волноваться не о чем. Он сам не верит в это ни капли. Но что ещё сказать? Что сказать человеку, которого запытали до безумия? В Талиге его считают навеки заточённым в Багерлее. В остальных странах — покойником. Никто, никто не хотел бы знать всей правды. Тень самого себя, мирно гуляющая по дорожкам сельской Кэналлоа, жалеющая воров, умиляющаяся овечкам и музыкальным пьесам. Если бы тому прежнему Рокэ показали этого человека?.. Что бы он сказал? Что сделал? — Вы назвали меня «эр». И будто пробудили в памяти что-то... — Надеюсь, что-то приятное? Оставив вопрос без ответа, Рокэ легко вскакивает на ноги; замешательства словно и не бывало. В дальнейшем Ричард не раз столкнётся с этой манерой — мгновенно переходить из треволнений в ровное солнечное настроение. — Идёмте же обедать, дорогой гость, — говорит Рокэ, улыбаясь. До виллы они добираются нескоро. Рокэ любит свой сад и, заручившись согласием Ричарда, показывает ему цветники и даже огород, разбитый под его личным контролем. Внемля рассказам о небывалом урожае лечебных трав и морисской капусты, наблюдая за рассказчиком украдкой, Ричард постепенно приходит к выводу, что «новый» Рокэ дорог ему не менее прежнего. Он не другой человек, вовсе нет. В рэе Альфонсо Ильдефонсо есть что-то от герцога Алвы, и это «что-то» — та часть бессмертной души, что отзывалась нежностью на нежность и любовью на любовь. Всё самое доброе и благородное проявилось вовне, перестало стыдливо рядиться в одежды иронии и ехидства и стало ещё прекраснее... Вилла Ильдефонсо под стать хозяину: приветлива, радушна, хороша собой. Просторный двор украшен фонтаном с бронзовой фигуркой Анэма. В ряби прозрачно-зеленоватой воды отражаются небо и стены небольшой старинной виллы, сложенные из необработанного камня. Всё и вся утопает в южных цветах слепяще-ярких оттенков. — Ваши комнаты скоро будут готовы, а пока — обед. Мы не готовились к приёму гостей, но... — Рэй Альфонсо. — Ричарду неловко разочаровывать гостеприимного хозяина, но он впервые за долгое время очутился в приличном жилище. Где-то здесь должна быть постель! Не корабельный гамак, не соломенная подстилка, а настоящая постель с периной, подушкой и одеялом. — Вы не обидитесь, если я прилягу? Ваша Ласточка — сущий ангел, но всё же меня растрясло в дороге... — О, конечно! — Рокэ выразительно стучит пальцами по голове. — Я такой эгоист! Конечно. Идемте. Радушный хозяин приводит гостя в собственную спальню. Покой неуловимо похож на тот, что был в столичном особняке Воронов, но, возможно, сходство мерещится от усталости. — Благодарю, рэй, вы очень добры... Веки смеживаются, едва затылок прикасается к подушке. Любовь не может быть грехом. Я вхожу в спальню эра, твердя про себя эти слова. Рокэ просит называть его Росио в такие ночи. Я не смущён его просьбой, напротив — повторяя истерзанными поцелуями губами:«Росио, Росио, Росио», становлюсь смелее с каждым разом, позволяю себе всё больше милых и не очень милых вольностей. Какое счастье — творить любовь. Создавать её своим телом, дарить её тому, кого любишь. Он избегает говорить о любви, но в миг наивысшего блаженства, когда мы открыты друг другу столь беспредельно, когда молнии удовольствия сжигают тьму, обращая чёрное в белое, а ненависть в любовь... Он шепчет: «я люблю тебя» в мои сомкнутые веки. Еле слышно, одними губами. Любовь не может быть грехом. Но к счастью непросто привыкнуть... До самого утра Ричард блуждает по закоулкам сонного лабиринта, натыкаясь на мягкие стены любовных воспоминаний. Пробуждение настает от того, что кто-то вылизывает его руку шершавым языком. — Перро? — Ричард открывает глаза и видит, что не ошибся. — Эх ты, черноухий... — он треплет пса за шелковистым ухом, и утро кажется прекрасным. Но стоит поднять глаза и наткнуться взглядом на рожу Суавеса, как всё меняется. Даже стоящий за его спиной хозяин не может изменить того, что утро перестало быть добрым. — Дор Ричард, — возвещает рэй Ильдефонсо официальным тоном, — соблаговолите выслушать этого человека. — Что ж... — ответить «нет» хочется нестерпимо, но Суавес смотрит таким ягнёнком, что Ричарду отчасти даже любопытно. Как глубоко змеюка заползёт в своей лжи? В том, что в присутствии хозяина тварь будет смирной, сомнений не возникает, и Ричард согласно кивает. — Говори. Хуан начинает показательно и многословно каяться. Просит прощения за своих людей, которые, такие-сякие, не признали благородного человека. Свое мерзкое поведение Суавес тоже не оставляет без внимания, впрочем, умалчивая о грязном подтексте оного. Выговорившись, наглец падает на колени и разве что не бьёт себя кулаком в грудь, вымаливая прощение. Ричард равнодушно взирает на спектакль, но в душе, пожалуй, восхищён преданностью этого негодяя. Представление затеяно в его честь, но старается Суавес для хозяина. Для обожаемого хозяина, которому этот грязный пёс предан до последней капли своей гнилой крови. — Вы прощены, Суавес. Уходите, — Ричард брезгливо прячет руку, которую этот негодяй намеревается поцеловать. — Слышал слово дора? Выметайся! — поторапливает Росио. Сейчас, после сна о любви, Ричард не может звать рэя Альфонсо иначе. Пусть и мысленно. Росио присаживается на край кровати, обхватывает колено руками — старая привычка — и спрашивает, готов ли Ричард к тому, что на него обрушится южное гостеприимство. — Как хотите, как хотите, но я вас нипочём не отпущу, пока не насладитесь игрой моих музыкантов, не посетите библиотеку... — увлечённо перечисляет он, а Ричард послушно кивает и смотрит, как рассветное солнце сверкает у кромки черных волос, рассыпаясь крохотными радужными искрами. До чего же тянет прикоснуться к ним, пригладить горячий шелк... Зарыться носом, вдохнуть любимый запах... Ричард вспоминает о том, на что ещё вчера обратил внимание — запах любовника тот же. Словно животное, он умудрился определить это, но не вдумался, что это значит. А ведь это говорит о том, что в любви Росио прежний... Наверное... — Или вы торопитесь в кесарию? — тонко улыбаясь, вопрошает Росио. Напоминает себя прежнего, но мало, очень мало. Те же очертания лица, те же глаза, нос и губы, но эмоции — чужие. — Нет, рэй Альфонсо, вовсе не тороплюсь. Чистая правда. Будь его воля, Ричард и шага бы не сделал к побегу в Дриксен. Покинув постель и отвесив учтивый поклон, он отвечает, что ощутит себя последней свиньёй, ответив отказом на щедрое предложение. — Я обязан спасением вашим людям, рэй Альфонсо, и обязан жизнью вам. — Ну что вы... Что вы... Странная тень ложится на чистый лоб рэя, но спустя мгновение глаза уже светятся неподдельным счастьем. Может быть, слегка безумным счастьем, но Ричарду всё равно. Он не для того выжил в бурю, чтобы перебирать дарами судьбы. И не для того Росио выдержал пытки. Они оба — потрёпанные камни, заслужившие немного покоя. — Так идёмте же завтракать! — хозяин так воодушевлён, что помогает гостю одеваться сам, не дожидаясь слуг. Словно боится, что тот передумает. — Вы пьёте вино по утрам? На юге считают, что это полезно... Напротив — зеркало в изящной фельпской раме. Под лёгкий разговор о лёгких винах Ричард наблюдает в отражении все этапы своего странного преображения. Справится ли Росио с задачей превратить надорского дворянина в южного дора? Кажется, ему это удаётся, чему немало способствует то, что дворянин явился в Ильдефонсо почти голым и изрядно опалённым местным солнышком. — Последний аккорд! — свист шнурков, сильные руки затягивают их до предела, заставляя концы широкого пояса сойтись внахлёст. Затянув узел и хлопнув Ричарда по идеально прямой спине, Рокэ отходит на пару шагов. На губах играет улыбка человека, очень довольного проделанной работой. Ричард улыбается более смущённо. — Как вам? — Пожалуй, это, — Ричард указывает на свое отражение, — единственный в мире кэналлиец с русой бородой. — Бороды тут и правда не в чести, — соглашается Рокэ. — Но вам это украшение к лицу, — лукаво щурится он, — добавляет корсарской лихости. Взяв принаряженного гостя под руку, рэй ведет его светлыми прохладными коридорами в столовую, объясняя по дороге, что обозначают фрески на стенах. Убранство виллы не назвать роскошным, но тонкий вкус владельца чувствуется в каждом предмете. Увидев накрытый стол, Ричард ощущает себя отшельником, постившимся в пустыне сорок дней. — Я частенько завтракаю с Хуаном: он докладывает мне, сколько работников вышло в виноградники, и прочие скучные вещи. Но теперь придется ему жевать свой завтрак с прислугой. В кои-то веки поживу, как принято в хороших домах. Рэй Альфонсо почти не ест, и Ричард с удовольствием делает это за двоих, пока тот за двоих болтает. Так начинаются лучшие дни в его жизни, если не считать небольшого отрезка времени, проведённого в оруженосцах Первого маршала Талига. Время летит незаметно. Они с Рокэ говорят обо всём на свете, гуляют по поместью, оседлав белую Ласточку и вороного Гуро, навещают самые разные уголки обширного хозяйства. Следом, куда бы ни шли, бежит верный Перро — весёлая и невероятно умная собака, которая умеет угадывать настроение хозяина и даже карточки с буквами. По вечерам, вдоволь набродившись по окрестностям, доры пьют вино и слушают музыкальные пьесы — иногда классические, иногда собственного сочинения рэя Альфонсо. Музыкантов трое — настоящий маленький оркестр, и такой слаженной проникновенной игры Ричард не слышал никогда в жизни. Может быть, дело в том, что все исполнители слепы. Среди прислуги виллы не редкость калеки и увечные — по словам рэя Альфонсо, он сам не здоров и оттого питает особую жалость к тем, кто беспомощен. Как ни странно, этим он похож на себя прежнего: на памяти Ричарда Ворон проявлял заботу о покалеченных солдатах, не брезговал ни хромыми лошадьми, ни увечными работниками, давая каждому возможность заработать на существование. Впрочем, не в собственном доме. С каждым днем Ричарду всё проще смириться с тем, что прежнего Рокэ он не увидит. А может быть, есть шанс? Рокэ позабыл себя, но словно пытается что-то вспомнить. Он часто просит рассказать о том, каким был его брат. Ричард охотно исполняет просьбу. И лишь об одном не решается заговорить — о том, какие отношения на самом деле связывали его с «братом рэя Альфонсо». Но вечно молчать невозможно, потому что с каждым днем его всё сильнее тянет к Рокэ — прикоснуться, обнять... Дальше фантазировать Ричард себе запрещает. Наступает четвертая ночь его пребывания в Ильдефонсо. В уютном кабинете отзвучал концерт, музыканты тихо удаляются, оставляя доров один на один с бутылкой старого вина. Между кресел сладко зевает Перро и, пока рэй Альфонсо не видит, косит карим глазом на арапник, брошенный на диван. «Изгрызть бы его в труху» — написано на собачьей морде. Но нельзя. К особому удовольствию Ричарда, сегодня он ни разу не столкнулся с Хуаном, да и остальные словно попрятались. Весь день он наслаждался обществом Рокэ-Альфонсо без свидетелей и пару раз чуть не решился заговорить на щекотливую тему. Имеется ли у радушного хозяина южной виллы южная любовница или, может быть, любовник? Ни разу он не заговорил о соседях, не обмолвился ни словом о привязанности к кому-то, кроме Ласточки и Перро... Рэй Альфонсо переливает вино в кувшин и, дав благородному напитку подышать, наполняет бокалы. — Я счастлив, что узнал вас, дор Ричард, — говорит он, располагаясь в кресле. Всё, как в старые добрые времена, только гитары не будет. — Давайте выпьем за Волны? Они принесли вас в мою одинокую обитель. — Я взаимно рад, — осторожно отвечает Ричард. Что-то в голосе рэя заставляет его насторожиться. Альфонсо болен всерьёз — бывают минуты, когда тот не помнит и не понимает, кто он, или вдруг забывает события минувших дней и тревожится из-за этого. — Как вы себя чувствуете, Альфонсо? — Очень скверно, мой дор. Я должен покаяться вам... — Альфонсо смотрит в бокал, делает глоток и оставляет его. — Я ведь говорил вам, что являюсь Повелителем Ветра. Формально таковым признан мой родич по матери — соберано Салина. Но это от светской власти можно отречься, власть над стихией всё еще в моих руках... — Альфонсо вытягивает руки, смотрит на них с удивлённым отвращением, словно это крысы или ызарги. — Я виновен в гибели ваших друзей... По моей вине случилась буря... Вернее, я мог бы не допустить её... Но эгоистический порыв диктовал мне любоваться беснованием ветра... Скверная погода немного утешает, когда ты в скверном настроении... Альфонсо замолкает и, сцепив пальцы в замок, внимательно смотрит на Ричарда. Во взгляде тревога, граничащая с отчаянием. — Я вам противен? Вы уедете немедленно? — Нет, Альфонсо. Я... Я... — как подобрать верные слова? — Провёл бы жизнь вот так, сидя у камина, слушая ваш голос. — Напоминаю вам Его, ну конечно... — горькая усмешка кривит губы. — Да, понимаю. Живая статуя героическому брату... — Вовсе нет! — горячо возражает Ричард, подаваясь вперед и завладевая рукой Альфонсо. — Вы не похожи на Рокэ! Вы совсем другой! Поверьте, я знаю, о чём говорю. Я знал его ближе, чем говорил вам... Мы... Мы были любовниками, рэй Альфонсо. Ваш брат любил меня, а я его. Альфонсо склоняет голову к плечу, долгожданная улыбка смягчает напряжённые черты. Ричард физически не может выносить, когда этот человек в печали. Словно повелевает не только Ветрами, но и Скалами. — Надо же... Я думал, что не доживу узнать кого-то, кто любил Росио... Мне говорили, что брат держался гайифских предпочтений. Но все его друзья, кто навещал меня здесь — Савиньяк, Валме — они не были его любовниками. А Джастин Придд погиб по вине неких Манриков. Я зря говорю об этом. Простите. Я бестактен... Ричард сильнее стискивает узкую ладонь. — Вы не бестактны, вы хотите вернуть его. Хотя бы мысленно. Я... Я тоже хочу... Не зная, как справиться с нахлынувшими чувствами, Ричард отходит к окну. Чёрные силуэты пальм на фоне бескрайнего звёздного неба и серебристая полоска моря вдали. Тьма может быть красивой... — Тьма может быть красивой, — говорит он вслух. В ответ — тихий вздох совсем рядом. Ричард поворачивает голову — рэй Альфонсо стоит подле него. Они не произносят слов, но разговор звучит в ночной тиши — разговор взглядов, разговор прикосновений. Их лица всё ближе, и вот безмолвная беседа перетекает в поцелуй. Мягкое осторожное касание. Ричард отстраняется первым. Его любовник был напористым и властным. А этот нежен, даже робок ... — Простите, — шепчет Альфонсо, опуская взгляд. Рокэ никогда не просил прощения за содеянное. Но... Ричард делает глубокий вдох — как перед прыжком в ледяную воду — и притягивает Альфонсо к себе. Пусть теперь будет по-другому. Пусть. Не говоря ни слова, он втягивает рэя в новый поцелуй. Теперь он ведёт в этом танце, сам задаёт направление. Ладонь ложится на спину, пригладив лопатки, соскальзывает вниз... Он соскучился, Создатель, как он соскучился по этому телу... Но надо держать себя в узде. Ричард снова отстраняется первым. Внимательно смотрит в глаза Альфонсо. Он отвечал на поцелуй страстно, но... К чему эта смутная улыбка сейчас? — Скажите мне что-нибудь, — просит Ричард. — Такое впечатление, что это не вы мой гость, а я — ваш, — улыбается рэй. — Мне прекратить? — Ричард почти раскаивается, что затеял это объяснение. Перед ним умалишённый с весьма хрупким здоровьем: если в запальчивости сделать что-то не так, ему станет хуже. Но, оказывается, насторожившая его улыбка — совсем другой природы. — Я неопытен в вопросах гайифской любви, — шепчет Альфонсо. — Вас это не расстраивает? — Ни капли! — со всей искренностью заверяет Ричард. Надежда на взаимность будоражит и горячит почище старого вина. — Не бойтесь своих чувств и желаний. Но если вас одолевают смущение или сомнение — скажите, я тотчас остановлюсь. Скажите прямо сейчас, потом будет поздно... Ответом служит поцелуй. Альфонсо кладет руку ему на плечо, другой ласково скользит по затылку. Вскоре они уже в спальне, медленно избавляют друг с друга от одежды. Страсть разгорается неспешно, но в какой-то момент Ричард вдруг понимает, что любовник преобразился. Его движения, его настойчивость и напор всё более напоминают прежнего Росио. Лаская языком его восставшее копьё, Ричард слышит тихое, насмешливое «быстрее, юноша, быстрее», но увы, не может поднять головы — жесткая ладонь управляет его движениями, диктует свою волю. И это так знакомо, так сладко, что Ричард не думает ни о чём. Тьма купает его в волнах обжигающе-горячего серебра. Поздним утром он просыпается от того, что в лицо бьёт яркий солнечный луч. Рядом мирно почивает Альфонсо. Ричард нежно целует чуть улыбающиеся губы, убирает с лица чёрную прядь. Скрип двери заставляет вздрогнуть. В покой бесцеремонно вторгается Суавес, хамскими жестами показывает, что знает, что тут происходило, и почему хозяин так сладко спит. Настоящий оборотень! Само смирение под взглядом рэя и наглая закатная тварь, когда тот не видит! Ричард холодно провожает управляющего взглядом. Тот без смущения подходит к постели, и — неслыханная дерзость! — перегнувшись через Ричарда таким образом, чтобы прикоснуться к его обнажённому торсу, тихонько трясет Альфонсо за плечо. — Ну чего тебе ещё? — недовольно ворчит разбуженный рэй. Увидев Ричарда, тотчас расцветает лучезарной улыбкой. — Доброе утро, Дикон. — Дор, позвольте по секрету? — с угодливым поклоном спрашивает Суавес. Обогнув постель, что-то шепчет на ухо хозяину. Тот хмурится. — Прости, придется тебе завтракать без меня, — бросает он, на ходу натягивая сорочку. — Хорошо, — пожимает плечами Ричард, — как скажешь. — Я скоро, — шепчет Альфонсо ему в ухо и нежно прикусывает краешек раковины. У Ричарда перехватывает дыхание. Наплевав на присутствие Суавеса, он притягивает любовника к себе и впивается в губы кратким, полным страсти поцелуем. Нега прошедшей ночи еще не выветрилась из тела, и он с огромным удовольствием продолжил бы познавать Альфонсо, столь похожего на «брата» в любовных утехах, но увы. Последнее, что он видит — спину мерзкого Суавеса. Оставшись один, Ричард тотчас теряет благодушие. Его что-то гнетёт и тревожит, хотя солнечное утро заглядывает в окно самым благожелательным из своих ликов. Наскоро облачившись — он уже вполне освоился с южными одеждами, — Ричард покидает спальню. До парадной части дома рукой подать, но по пути он несколько раз видит караулы в характерном чёрно-синем обмундировании. Вилла под охраной гвардии соберано — вероятно, он и сам тут. Ноги сами приводят Ричарда к нужным дверям. Подле них лежит верный Перро. Увидев нового друга, пес вскакивает, начинает вертеться у ног и выпрашивать утреннюю подачку. — Погоди с этим, — улыбается Ричард. Хочет сказать что-нибудь ласковое, но настороженно замолкает, услышав голоса из комнаты. За дверьми спорят на повышенных тонах. Ричард выпрямляется. Подслушивать неблагородно — он должен немедленно удалиться. — Диего, нет! — восклицает Рокэ. Создатель, а если он в беде?! Не размышляя ни секунды, Ричард распахивает двери. Двое оборачиваются к нему, и Суавес тут как тут — не успев переступить порог, Ричард ощущает на шее стальной захват этого негодяя. — Ричард, Дикон... — в голосе Альфонсо мольба. — Тебе не следует тут находиться... — Пусть останется, — повелительно говорит мужчина, очень похожий на Рокэ. На Рокэ, но не на Альфонсо. Красивое жестокое лицо, надменный взгляд, осанка истинного хозяина жизни. Мундир и перевязь главнокомандующего кэналлийских войск говорят Ричарду, что перед ним соберано Кэналлоа Диего Салина. Когда Альдо ещё доверял ему, отзывался о кэналлийском короле самым лестным образом — сговорчив, благоразумен... Но глядя на это лицо, Ричард видит лишь укоренённые, цветущие пышным цветом пороки. Соберано едва сдерживает раздражение; впрочем, рэй Альфонсо тоже. — Хуан, — со всей строгостью велит он. — Немедленно отпусти дора Ричарда. Хуан отмалчивается и держит по-прежнему крепко. Очевидно, сейчас он подчиняется Салине. — Альфонсо, ты не знаешь всего... — продолжает соберано прерванный спор. Он тоже играет с Рокэ в эту милосердную игру, зовя его другим именем. — Этот человек, — гневный взгляд на Ричарда, — обманул тебя. Сказал лишь часть правды, которая выставила его любовником и верным другом Росио. На самом деле он преступник, презираемый на родине и старой, и новой знатью. Он враг нашей семьи. Вероломно отравил твоего брата, подсыпав яд в вино. Мстил за отца, которого Росио убил в честном бою. Потом этот, прошу прощения, недоносок разорил особняк твоего брата, когда войска Ракана вошли в столицу Талига. В конце концов, он опустился до того, что убил беременную любовницу Росио. — Дикон... — готовый к разочарованию взгляд Альфонсо ранит, как нож. — Это правда? — Я совершил много ошибок, — голос Ричарда твёрд. Он уверен в том, что Рокэ... Что Альфонсо не предаст его. — И раскаиваюсь, хотя сделанного этого не воротит. — Вот, Диего, ты всё слышал. Он раскаивается. А я, в свою очередь, прощаю его. — Альфонсито, — Салина недовольно кривит губы: призывы к милосердию вызывают в нем отвращение. — Мы все счастливы, что твое затворничество кончилось. Не цепляйся за северянина, как за последнюю надежду. Скоро ты отправишься в Багряные Земли, там лучшие лекари, лучшие жрецы, и... — кэналлиец непристойно подмигивает, причем Суавесу. — Лучшие юноши для утех. Уверяю, ты забудешь этого увальня, как скучный сон, вкусив ласк специально обученного раба. — Как же сложно достучаться до тебя, — упавшим голосом отвечает Альфонсо. — Не пытайся разжигать во мне мстительность — эта черта свойственна всем кэналлийцам, кроме меня одного. Да, этот человек поступал недостойно, но мой брат простил его, ведь так? И погиб Росио стараниями палачей Альдо Ракана. Теперь этот кровожадный король преследует Ричарда Окделла, что говорит в его пользу! — Вовсе нет! — отрезает Салина. — Это говорит о том, что мы все в большой опасности по вине этого человека. Если шпионы Ракана узнают, что он был здесь... — Этого не случится! Никто ничего не узнает. — Ты перебил меня, — холодно констатирует Салина. — Прошу прощения, соберано, — Альфонсо склоняется в торопливом поклоне. Раскаяния в нём нет, одно лишь раздражение. — Если Ракан узнает об укрывательстве беглого дворянина, то пострадает в первую очередь моя репутация, во-вторых — Кэналлоа, в-третьих — ты сам. — Соберано не скупится на жёсткость, отчитывая родича, и всё же это выглядит как выволочка неразумному щенку. — В-четвёртых, пострадают все, кто помогал в твоем побеге — ведь ты расскажешь о них под пытками. Тебе не достаточно аргументов, рэй? — Достаточно, соберано, но... — Ты сам обрёк Окделла на смерть, показавшись ему на глаза — вини же себя одного. Если бы не твое любопытство и нерадение Суавеса... Суавес вздрагивает и пытается что-то сказать, но соберано жестом велит ему молчать. — Мы бы отдали его талигойцам, и наши руки были бы чистыми. Теперь придётся запачкаться. Окделлу должно исчезнуть с нашей земли и из Кэртианы, тогда мы все будем спокойны. Хуан... Суавес быстрым отточенным движением заламывает Ричарду руки, принуждая встать на колени. Пока не больно, но донельзя унизительно. Кровь в ушах шумит, как прибой. Сквозь него слышен голос Альфонсо. Он возмущённо спорит. Но эта битва уже проиграна, увы... — Ты эгоистичный фантазёр, прямо как твой брат, — холодно цедит Салина в ответ на очередной беспомощный аргумент. — Пусть так! — горячится Альфонсо. — Но вы дали слово, мой король. Диего. Ты дал слово, что будешь справедливым и милосердным правителем, и я отрёкся со спокойной душой. Умоляю, сдержи свое обещание. — Исключено, — отрезает Салина. — Я не намерен исполнять требования, которые погубят тебя. Моя любовь сильнее моей чести, если угодно. И небо свидетель — не стыжусь. — Много жестокости в твоей любви, — Альфонсо горько вздыхает. Кажется, он готов сдаться. — Вы словно звери, господа... И ты, Диего, и ты, Хуан. Вешаете, жжёте, топите. Я прошу лишь одну жизнь — и в том отказываете. Опомнитесь! Нет нужды казнить этого юношу, даже если он преступник. В поместье можно устроить тюрьму — я давно твержу Суавесу об этом. И прокормить арестантов найдётся чем; они сами себя прокормят, возделывая поля, ухаживая за животными... — Альфонсо, остановись. Твои идеи прекрасны, но не имеют никакого отношения к делу. — А мне кажется, имеют. Я все продумал и изложил на бумаге, даже твой министр... Этот... Эчеверрия. Даже он счёл мои расчеты разумными. — Хорошо, — обречённо вздыхает Салина. — Позволяю построить в Ильдефонсо потешный острог. На пять душ. Суавес, займись этим. Но, Альфонсо, Окделла придется казнить, это не обсуждается. Он опасен: он видел тебя. Ракан не любит шутить. Пострадают очень многие. Все, кого ты принимал в этом доме, будут обезглавлены или замучены в застенках, их детей лишат благородного звания и средств. Ты этого хочешь? — Нет, — глухо отвечает Альфонсо. Сердце Ричарда пропускает удар. Сдался... И тут, откашлявшись, слово всё-таки берёт Суавес. — Соберано... – кэналлиец низко склоняется, и Ричард, которого он держит, вместе с ним. — Позвольте сказать? Салина поводит бровью. — Ты допустил серьёзнейший промах и полагаешь, что вправе говорить? — Соберано, ваш верный слуга готов умереть во искупление вины. – Суавес не смущён королевским гневом, хотя на словах трепещет. Что же придумал этот змей? Ради пленника он пальцем не пошевелит, но за интересы хозяина будет биться... — Прежде чем казнить, дозвольте мне сказать кое-что? Это может быть полезным... — Говори. — Милость соберано пусть славится в веках. — Ближе к делу, Суавес. — Окделла я знаю давно и как облупленного. Отчаянный ублюдок, упрямый, как все северяне. И камни его слушаются. Если оставить как есть, сбежит, как пить дать. Но соберано, ежели перебить ему ноги да ослепить, как остальных — век тут просидит, никуда не денется. А уж я прослежу... — Диего, это выход. Хуан прав. Ричард потрясённо смотрит на Рокэ. Их взгляды встречаются, и огонь надежды разгорается с удвоенной силой. — Головой ответишь? — приняв решение, недовольным голосом вопрошает Салина. Ещё бы! Такая уступка милосердию! Сердце Ричарда готово выскочить из груди. Решается, жить ли ему или умереть! — Отвечу, соберано, — твердо заявляет Суавес. Шумные выдохи Рокэ и Ричарда сливаются в один. — Что ж, выполняй. Только поскорее, меня ждут в Алвасете. — Рокэ! – у Ричарда наконец-то прорезается голос. – Рокэ! Альфонсо кидается к нему, отталкивает руки Суавеса, но тот продолжает держать Ричарда, и он оказывается зажатым между другом и врагом, как в тисках. — Диего, смягчи приговор, — умоляет Рокэ. – Ты же видишь, я полюбил этого юношу. Он много значит для меня. Соберано тяжко вздыхает. — Ты вьёшь из меня веревку, родич, и не понимаешь, что нас всех повесят на ней однажды. Ладно, будь по-твоему. Любовник без ног — не любовник. — Соберано! Рэй Альфонсо Ильдефонсо благодарно целует руку соберано; в знак примирения они заключают друг друга в объятия. Ричард наблюдает эту сцену как во сне. Голова идёт кругом. Он все еще жив, и это чудо. Он будет с Рокэ. Но какой ценой! Как он будет жить без глаз? Соберано Салина удаляется, и Суавес, помедлив, тоже убирается за дверь. Альфонсо кидается к коленопреклоненному Ричарду, обнимает за плечи. — Я буду с тобой, я буду с тобой! — шепчет он, прижимаясь так отчаянно, словно объятия защитят их от надвигающейся тьмы. — Ничего не бойся, я всегда буду с тобой... И он держит слово. Он придерживает бокал с сакоттой, дурманящей сознание. Он держит Ричарда за руку и сам ведёт его в светлую комнату, подводит к постели, застеленной жёстким чёрным льном. Приговор должен быть приведен в исполнение в присутствии соберано и его солдат, но Ричард почти не соображает, на каком он свете, и не видит никого, кроме Альфонсо. Страх медленно растворяется в равнодушии, только пальцы по-прежнему дрожат. Альфонсо помогает ему улечься на постель, привязывает руки к столбикам кровати. Гладит по лицу и целует уголки глаз, шепчет слова любви. Ричард старается наглядеться на любимое лицо, пока сознание не погрузилось в туман окончательно. Когда он перестанет видеть, эти уродливые шрамы забудутся, и он будет помнить только пронзительно синие глаза и ясную улыбку... Тень слева означает, что палач готов — пришёл и ждёт. — Альфонсо... — шепчет Ричард, балансируя на самом краю. — Я могу попросить... — Всё, что угодно. — Можно я буду иногда звать тебя Рокэ? — Конечно. — Хорошо. Лицо Рокэ отдаляется, но он до последнего чувствует тепло его рук. До последнего. А потом ужасная боль пронзает все его существо. Рокэ всегда рядом со мною. И это чудо. За него пришлось заплатить дорогой ценой, но если бы тогда, в Ракане, когда я метался в бессильной ярости, зная, что любимого человека мучают в застенке — разве бы я не отдал свою жизнь за возможность спасти его? Отдал бы. Не только глаза, всю кровь до последней капли. Невысока плата за счастье быть с тем, кого любишь... Солнечные лучи пригревают лицо. Голос Росио согревает душу. Я во тьме. Я счастлив.