Сомнение

      Воздух кажется слишком тяжёлым, и он с трудом может дышать, всё ещё ощущая этот слабый сладковатый запах. Всё внутри трясётся, а тело словно распирает от пустоты, оно ощущается слишком лёгким, слишком слабым. Металлическая перекладина ограждения впивается в локти, на которые он опирается, тщетно стараясь удержаться на подкашивающихся ногах. Рваный хриплый выдох прозрачным паром вздымается вверх и исчезает на ветру. Он подносит дрожащие руки к лицу, прикрывая ладонями глаза. Прикосновения пальцев кажутся обжигающе холодными, щёки пылают лихорадочным румянцем, пятнами расплывающимся по белоснежной коже. Он всё-таки пытается дышать ровно. Сейчас ему просто нужно успокоиться. Всё как-то неправильно, так не должно быть.       Мыслей в голове нет, словно он спит, но слишком ярко чувствует происходящее. Сквозняк, холод, высота. Ему плохо и голова кружится. Как в бреду он перелезает через ограду, но по прежнему изо всех сил сжимает единственное, что удерживает его от падения. Костяшки на руках белеют, кулаки трясутся от такого напряжения. Он вообще не понимает, что происходит. Он просто хочет, чтобы это закончилось. Пожалуйста…       Палец за пальцем он разжимает руки, ладонь соскальзывает, царапаясь о шершавую ржавчину, он закрывает глаза, чтобы не видеть приближающийся асфальт. Как, наверное, уродливо будет выглядеть его размозженное тело. Опора уходит из-под ног, он бессильно повисает, дожидаясь жуткой боли. Но её нет. Проходит секунда, ещё одна. Ничего. Только странная тяжесть в груди.       — Пожалуйста, не делай этого.       Обхватив со спины, его крепко держали, пытаясь затащить обратно на крышу. Постепенно приходя в себя, он только сейчас начал осознавать, чтó только что чуть не сделал. Почти перетянутый обратно, он, пытаясь помочь, отталкивается ногой от перекладины, видимо, слишком сильно от вернувшегося страха, так, что держащий его заваливается на спину, падая вместе с ним на пол. Над ухом раздаётся тихое шипение и несколько скомканных ругательств. Его по-прежнему не выпускали из объятий.       — Какого чёрта, Кросс?       Помутнение прошло, он снова начинал мыслить трезво. Запоздалая паника охватила его душу, заставляя всё тело трястись от страха. Он только что чуть не спрыгнул с крыши.       Он обернулся и широко распахнутыми глазами уставился на Найтмера, словно бы ожидая ответ на свой немой вопрос. Брюнет смотрел на него с непониманием и тревогой, даже какой-то злостью. Он наконец разжал руки, отполз немного только для того, чтобы вцепиться в плечи самоубийцы и с силой встряхнуть того.       — Ты совсем рехнулся?!       Взгляд Кросса странно потускнел, зрачки метались, беспокойно пытаясь сфокусироваться хоть на чём-нибудь, бледные губы подрагивали то ли в попытке что-то сказать, то ли от прерывистого дыхания, готового вот-вот обратиться всхлипами. Он чувствовал сквозь ткань кофты, как сильно впиваются в кожу ногти сжимающих его пальцев. Это было больно. Но он терпел, не способный осознать ужас того, от чего его спасли. Было слишком страшно.       Щёки странно покалывало на ветру, и только когда Кошмар прижал его к себе, начиная успокаивать, он понял, что плачет.

***

      — Ты придурок, — беззлобно сквозь зубы цедит Найт.       — Я знаю, — безразлично кивает Кросс.       Они сидят на полу, прислонившись спиной к стене, не глядя друг на друга. Никто из них не знает, как начать обсуждать произошедшее, но нужно было. Кошмар тихо щёлкнул языком, повернулся к нему, хотел что-то сказать, но передумал и снова отвернулся, поджимая губы.       — Самый большой идиот, которого я когда-либо знал.       — Ага.       Кросс подтягивает к себе ноги и кладёт подбородок на колени, утыкаясь взглядом в стену, всё ещё видя перед глазами бездну, отделявшую его от смерти всего одним шагом. В комнате было тепло, он чувствовал себя расслабленным и совершенно обессиленным.       — А если бы я не успел? — пытается подобраться к нужной теме Найтмер, теряясь от такого безразличного состояния собеседника. Беловолосый лишь пожимает плечами. Какая разница, успел же. Ему не хотелось думать о чём-то кроме этого. Ему не нравились альтернативы.       — Ты был бы мёртв, Кросс, — неожиданно холодно отзывается темноволосый. Кросс вздрагивает от тона, которым он это говорит. По спине пробегают мурашки. Только успокоившийся, он снова начинает едва заметно трястись, — лежал бы там с переломанными костями, разодранной кожей, размозженной головой, — продолжал Кошмар ровным голосом, словно вещи, о которых он говорил, не были чем-то ужасным. Альбинос весь сжимается от всплывающих в сознании картин, к горлу подкатывает тошнота, — в луже крови, извиваясь в агонии, если бы упал неудачно. Хотя какое там извиваться, ты даже дышать бы нормально не смог. И по прежнему всё чувствовал бы, — продолжал расписывать Найтмер, видя такую реакцию. Кросс сильнее съёжился, практически ощущая то, как сводит тело от фантомной боли, когда приходит осознание: это был бы он, не кто-то другой, — и ладно это. Наверное, это было бы не так долго. Просто представь, как Чара бы «обрадовался», узнав об этом. А твои родители. А потом тебя хоронили бы. В закрытом гробу, потому что никто не мог бы смотреть без отвращения на то, что от тебя осталось. А потом ненавидели бы за то, что ты сделал, потому что пока тебя бы жрали черви, людям здесь приходилось бы страдать!       — Хватит! — прерывает мерзкий монолог Кросс, закрывая ладонями уши, чтоб не слышать ничего. — Хватит!       Он чувствует подступающую истерику и трясётся, начиная захлёбываться в рыданиях. Найтмер разворачивает его к себе, силой заставляя того слушать.       — Понял наконец?! — его лицо пылало от ярости. — Ты не можешь вытворять такое просто потому, что тебе так захотелось! — он кричит, словно их разделяет огромное расстояние, пытаясь достучаться до упрямо мотающего головой юноши. — Нельзя быть таким эгоистом! Ты хоть на секунду задумался о других, когда собрался прыгать? Их чувства тебя совсем не волнуют? Конечно, для тебя же всё так просто!       — Нет! Это не так! — срывается Кросс, отталкивая от себя Кошмара. — Не так, — тихо повторяет он, обхватывая свои плечи, сдерживаясь, чтобы не завыть от переполняющего его смятения, — совсем не так…       Лицо Найтмера расслабляется, черты гнева разглаживаются, уступая место усталому сожалению. Брюнет ерошит белоснежные волосы и слабо давит на затылок альбиноса, притягивая того к себе. Кросс прижимается к нему, сотрясаясь всем телом от тихих рыданий.       — Почему ты это сделал? — негромко спрашивает Кошмар, успокаивающе гладя беловолосого по спине и задумчиво глядя в пустоту.       — Я… я не знаю, — всхлипывает Кросс, немного отстраняясь от темноволосого, — просто вдруг осознал, что стою на крыше и всё. Нужно только шагнуть, и выбора будто нет. И я шагнул. Я не знаю, как и почему. Просто не знаю, — голос снова сорвался, окончание фразы превратилось в свистящий выдох.       Он растерян, сбит с толку и напуган. Он не знает, что делать, как оправдаться. Как спастись от всего, что происходит. Он мог бы попытаться сконцентрироваться на ощущениях, постараться обдумывать происходящее, а не произошедшее, но всё было таким неясным, он метался в клетке собственного отчаяния, не способный найти выход и хоть сколько-нибудь здраво осмыслять то, что с ним творилось.       — Послушай меня внимательно. Ты больше никогда не будешь так делать, — ровным тоном, не терпящим возражений, произносит Найтмер, — твоя жизнь не принадлежит тебе. Теперь — нет, — его голос проникает в сознание Кросса, заставляя вслушиваться, вникать в то, что он говорит, каждой фразой отпечатываясь в разуме. — Я присваиваю её себе, если ты так безответственно к ней относишься. Теперь она моя, и ты не можешь так просто делать с ней всё, что захочется.       Кошмар за подбородок поднимает голову беловолосого, заглядывает ему прямо в глаза. Он приближается и несколько грубо, как-то по-собственнически целует его, не давая возможности отпрянуть или сопротивляться. Кросс широко распахивает глаза, но спустя мгновение расслабляется, позволяя Найтмеру творить всё, что вздумается.       — Ты мой, — шепчет темноволосый, вновь впиваясь в обветренные, бледные губы долгим поцелуем. Он, не глядя, находит руку беловолосого, скользит по ней ниже, сжимает запястье и собирается вот-вот переплести их пальцы, но останавливается, ощущая что-то странное. Найтмер разрывает поцелуй, растерянно глядя на ткань, собирающуюся складками под его ладонью, давит чуть сильнее. Он хватает Кросса за локоть и резко закатывает рукав белой толстовки, в ужасе глядя на открывшуюся его глазам картину.       — Что это? — на выдохе, нерешительно спрашивает он, неспособный оторвать взгляда от прорывающихся сквозь кожу цветков, распустившихся тёмными лепестками на свежих ранах. Кросс прикусывает губу, неловко пытаясь прикрыть изуродованную руку.       — Моя причина решиться на суицид, — сдавленно отвечает он, — моя чёртова любовь к тебе.       Его всё ещё терзал страх, нерешительность признать реальность, неверие в действительность происходящего. Но он ведь больше не принадлежал себе, так? И та правда, которую он так отчаянно не желал принимать, которая привела его на крышу, которая разрывала его десятками питающихся его кровью чёрных первоцветов, сейчас стала так же открыта, как и увивающая его тело болезнь. И исцеление было рядом.       Найтмер осторожно обвёл кончиками пальцев нежные лепестки, огладил покрасневшую кожу вокруг ран, стараясь не задеть их, чтобы не причинить лишней боли. Он слабо прижимается губами к запястью в том месте, где узор тонких вен особенно выделяется, до куда цветы ещё не успели добраться.       — Я тоже люблю тебя, — едва заметно усмехается Кошмар, его слова горячим дыханием опаляют кожу. От места поцелуя по венам, поднимаясь выше, разливаясь по всему телу, проходит волна жара, от которой все бутоны безболезненно раскрываются, зацветая в полную силу, и тут же опадают свежими, благоухающими цветками, освобождая раны. Кросс пораженно наблюдал за этим, словно впервые видя свои собственные руки: бледные, испещрённые теперь неприкрытыми рубцами и царапинами от того мучения, через которое он прошёл. Такие уродливые и искалеченные. Прямо как его душа.       Увечья кровоточили и ныли, но это была странная, почти приятная боль.       Теперь они наконец-то могли зажить.