Нопперапон

Нина почти тонет в «невестовом гнезде» — так звалось в народе кресло, в котором сидели невесты на смотринах. Она украдкой смотрит вперед, на противоположную сторону стола, где сидит один из двоих друзей ее детства, Роберт. Второй, Талик, стоит прямо за ней. Повинуясь какому-то злому импульсу, она поворачивается к Талику и тихо говорит:  — Талик, я выйду замуж только за вас двоих. Ты и Роберт. Или же никто. Понятно? Он смущенно хмыкает, и сердце Нины падает — ее надежда на его чувства оказывается напрасной. Человек, который так смущенно и слегка отстраненно смеется, не пойдет на безумие, которое она только что отважилась ему предложить. Стать женой двоих мужчин одновременно? Даже если эти двое — ее друзья детства? Она отворачивается. Опять бросает взгляд за стол, туда, где сидит Роберт, Когда именно и почему ей в голову успела забрести эта бредовая идея - стать женой двоих мужей? Роберт и Талик. Сердце ее защемило. Именно так она любила их — вместе. Но ни один из них не будет добиваться ее. Они, несомненно, тоже любят ее — по-соседски, по-дружески, по-братски. Но в их глазах уже давно нет того жгучего интереса, который она видит у других. Какая ирония. Она прикрывает глаза, прикусывает губу. Стоило ли отцу так сильно заниматься ее образованием, если он заранее готовил ей судьбу бессловесной феодальной матроны? Она представляет, как поднимается к себе наверх. Рюкзак уже собран, в нем есть все необходимые вещи на первые дни. Деньги в кошельке в боковом кармане. Она выскользнет из дома, ее не заметят. Сядет в автобус на остановке за углом и уедет. Уедет далеко. Никто не найдет ее. Она пострижет волосы и покрасит их в рыжий цвет. Всегда мечтала быть рыжей. Вместо скромного макияжа купит вульгарные зеленые тени и яркую помаду. Долой платья — она будет носить только джинсы и футболки цвета вырви-глаз. Устроится работать официанткой в каком-то малюсеньком ресторане, будет жить в крошечной комнатушке. И будет свободной. Никто никогда не найдет ее. Она машинально приподнимается с кресла.  — Нина, куда? — спрашивает ее тихо отец.  — За жакетом, я на секунду, — так же тихо отвечает она.  — Ну уж нет, дорогая, сиди тут. Я не могу рисковать тобой в такой день.  — Ты мне не доверяешь, папа?  — Доверяю, но мне спокойнее видеть тебя здесь. Я скажу Петросу принести тебе твой жакет, коли ты так озябла.  — Скажи, — отзывается она равнодушно. План задушен в самом зародыше. Кутается в абсолютно лишний жакет, и невидящими глазами утыкается в стол. Вон он, здоровяк, которому суждено стать ее спутником жизни. Почти не отличается от остальных кандидатов. Она покорно встаёт, подает ему руку. Тупо смотрит на кольцо, которое он надел ей на палец. Вечером будет свадьба. А до тех пор ее берут в плотное кольцо женщины — соседки, родственницы, подружки. Уже не сбежать. * * * Живот огромный, ходить уже не так легко, как всего пару месяцев назад. Нина и не ходит почти — зачем и куда ходить жене богатого горожанина, дочери не менее богатого горожанина? Она любит свой живот — вопреки всему. Представляет своего ребенка. Мальчика. Вчера на улице увидела Талика с молодой женой. Он поздоровался с Ниной, прошел мимо, глядя на жену. Когда-то он смотрел так на нее. Они оба смотрели так на нее, на Нину — когда-то. А потом отступились от нее, тоже оба. Ни Талик, ни Роберт не привели своих отцов на ее смотрины. Ее сердце привычно сжимается от жалости к себе, и она крепко стискивает кулаки. Что за глупость, Нина. * * * Мальчик рождается здоровым, но что-то не так. Он спокойный и не крикливый, послушно берет грудь после рождения, легко отлучается от груди, когда решено, что «пора». Потом Нина понимает. Еще не все забывшая память подкидывает полузабытое со времен учебы слово. Нопперапон. Безлицый. А ведь отец был недоволен, когда она после школы решила изучать восточную мифологию. * * * Иногда она думает: не слишком ли это дорогая цена за то, что в сердце ее так и не умерла любовь к двоим мужчинам -даже теперь, когда оба женаты, и у жены Роберта округлился живот. Никто не замечает, что сын — безлицый. Даже она видит это не всегда. В первое время страх пробирался за завесу апатии, и это делало ее живой — хотя бы на время. Уже за это она была благодарна сыну. Потом она привыкает. Страх остался, но теперь немного иной — что заметят остальные. Но они не замечают. Восхищаются глазками и носиком, которых на самом деле не было. В кого он такой пошел? — думает она иногда. У мужа ведь не спросишь — были у вас в роду такие…безлицые? Моя ли это вина? Что я не доела, перепила, в чем ошиблась? Тем не менее, малыш и пополз, и побежал, и заговорил в срок. * * * Нина провела два года своей жизни на востоке, учась — и надеясь, что традиции родного места не настигнут человека с высшим образованием. В ее воображении защита диплома защищала ее и от традиционного замужества по согласию родителей. Иллюзия свободы была полной: равенство, студенчество, ночная жизнь до утра. Днем же писалась дипломная работа и читались «Стародавние повести» и «Квайдан», из-за которых Нина боялась ходить мимо местных храмов после наступления темноты. Изредка она предпринимала робкие попытки «зацепиться»: шла на свидания, на рабочие интервью, готовилась к экзамену в докторат. Не мытьем, так катаньем. Не выгорело. Срок учебы закончился, отец купил обратный билет, и она вновь оказалась в родном городе. Говорят, что из ада легко сбежать: достаточно понять, что это место и есть ад. Но никто не сбегает — потому что черти хорошие психологи, и заботятся о том, чтобы грешнику не было бы совсем уж невыносимо плохо. И еще всегда есть что-то, что удержит в последний момент. В случае Нины, это Талик и Роберт. Они — ее ахиллесова пята, благодаря которой она теперь — гордая мать нопперапона.  — Какие у него красивые глаза! — восклицает соседка, и Нина вздрагивает, выпрямившись на скамейке возле детской песочницы.  — Да, — привычно уже соглашается она — красивые. Нопперапон смотрит на соседку своим гладким лицом. Никогда не понять, что он чувствует, о чем думает. Как они этого не замечают? Деревня дураков.  — Похож на твоего мужа, Нина.  — Похож.  — И на тебя тоже, очень! Она улыбается. Отточенной улыбкой скромной и вместе с тем гордой матери. Она долго тренировала эту улыбку перед зеркалом. Иногда мечталось, чтобы и у нее было бы лицо ее сына. Чтобы никто не мог сказать, о чем она думает, и каждый видел лишь то, что хочет видеть. В Японии она довольно быстро научилась искусству говорить то, что от нее хотели слышать, а не то, что она думала на самом деле. Некоторым студентам это давалось труднее, но постепенно втянулись все. Она же поняла и приняла это «двухколейное» мышление легко. Наверное поэтому, встретив как-то на улице Роберта, она так же легко принимает его приглашение посидеть в кафе — с дружеской улыбкой и кивком. Роберт пьет кофе и мнется. Нина сует малышу в безротое лицо кусочки банана и улыбается.  — Нина, Талик рассказал мне о том, что ты попросила его тогда… Он замолкает. У Нины такое чувство, будто она присутствует при эксгумации покойника. Стыдно и немного воняет мертвечиной.  — И что? — бросает она, вытирая малышу ручки влажной салфеткой.  — Мне важно, чтобы ты поняла… Талик любил тебя, и любит до сих пор. Во время смотрин я сидел далеко от вас, но до начала он собирался позвонить своему отцу. Я тоже хотел быть с тобой, но я уступил, и проиграл.  — Я понимаю. У тебя не было выбора. — говорит она, потому что знает, что это именно то, что Роберт хочет от нее услышать.  — Талик же… он не ожидал от тебя тех слов. И отступился. Испугался. И еще подумал, что одного его ты не примешь. Она молчит.  — Да и в самом деле, Нина, что это была за блажь?! — взрывается он — двое мужей?! Ты серьёзно думаешь, что тебе разрешили бы даже подумать о таком бреде? *Нам* бы разрешили…о таком…? Роберт смешивается и замолкает. Вот дурашка.  — Теперь ведь не о чем больше говорить, Робик. — мягко отвечает Нина. Отпускает ногой тормоз коляски, поднимается с неудобного стула.  — Я развожусь, Нина. — бросает он ей в спину, как будто швыряет козырного туза из рукава.  — Мне очень жаль. Звенит колокольчик над дверью, когда она выходит из кафе. Как все-таки приятно на улице. Поступить на учебу в другой стране было непросто. И дело было не только в конкуренции — дюжина человек на одно место. Родне была не очень приятна мысль, что девушка из хорошей семьи проведет одна в чужой стране два года, без контроля, без надзора. Но ее отпустили — слишком престижная была стипендия, слишком соблазнительные условия и слишком громкое имя университета, чтобы упустить такую возможность. Два года учебы пролетели как… Как будто и не было их, этих двух лет. Осталось только горько-сладкое послевкусие прошедшей молодости и свободы. Осталась дипломная работа: «Одержимость духами в классической литературе Японии эпохи двенадцатого века». Ее тихая гордость. Теперь же — где она лежит, на каких антресолях? Через месяц после защиты диплома она уже раздавала свой нехитрый скарб и собирала чемоданы, нехотя, все еще обдумывая возможности отступления, когда сама вселенная дала ей мощный пинок под зад. Землетрясение. Почти незаметное в той префектуре, где она жила, но смертоносное и разрушающее всего лишь в тысяче километров от нее. Отклики в сетях, начавшийся с ленивых «ОМГ, почему моя люстра раскачивается?» в каких-то полчаса перешли в панику, неверие и горе. Землетрясение привело за собой цунами, пожары, и на десерт— сбой местной атомной электростанции. Отец, фигурально выражаясь, обрывал провода Скайпа, пока она, ведомая чувством вины и усталостью, не распечатала обратный билет до дома, который он забронировал ей на завтрашний день. У нее только и было времени, что побродить в последний раз по улочкам любимого города, зайти в темный парк при местном храме (парк был похож скорее на лес, и тем слаще и страшнее было в нем гулять после темноты между поросшими разноцветным лишайником вековыми деревьями), пройтись под вереницами красных ворот, вздрагивая от суровых взглядов каменных лисиц. Утром уже были самолет, и джет-лег, и дом. Дома не было плохо. Было хорошо, тепло, немного душно. Были друзья, отец, а еще Роберт и Талик. Дома Квайдан стал пыльной книжкой на дне чемодана. Она засунула его подальше вглубь книжного шкафа и больше не доставала никогда. Прощай, Лафкадио. Дома новости о протекающих реакторах превратились из главной повестки дня в незначительное упоминание в конце выпуска, а еще людей здесь не трясло афтершоками — в прямом и в переносном смысле. Первые несколько недель она не понимала, как можно не залипать часами на новостях об истекающих ядовитой водой АЭС, как можно вообще не думать о том, что произошло с тысячами людей так близко… нет, уже так далеко. Никого это не интересовало, даже Талика, даже Роба. Они с удовольствием общались с ней, забирали на машине и катили в центр, сидели в кафешке возле площади, забрасывали вопросами про «там». Она рассказывала анекдоты, которые специально запоминала для таких случаев — например, про студента-мусульманина из Марокко, который подрабатывал «священником» на свадьбах в европейском стиле. Людям всегда нравилась эта история. Постепенно сердце утешилось, как почти всегда случается после несчастной любви. Повседневная жизнь закружила и запутала, и вот она уже сидит невестой на смотринах, и потом уже молодой женой на свадьбе, стараясь не смотреть в сторону друзей…бывших друзей. Привет тебе, взрослая жизнь. Нина опускает спящего сына в кроватку, идет в ванную комнату, чтобы умыться после прогулки. Берет расческу, и тут же роняет ее в раковину. Из зеркала на нее смотрит гладкое лицо нопперапона. Не понять, о чем она думает, что чувствует. Страх, удивление, удовлетворение? Она вспоминает тот последний вечер в сумерках, вереницы красных «тории». Кто вышел тогда из зеленых лабиринтов храма, а кто остался за воротами— одержимая Кваиданом Нина? Или же нопперапон, одержимый Ниной и ее мечтой — остаться там, среди каменных лисиц — навсегда? Детский плач приводит ее в чувство. Она аккуратно поднимает расческу из раковины, проводит ею по волосам и выходит из ванной, выключая свет. Пора идти кормить малыша. * * * Талик до сих пор помнит тот момент, когда Нина обернулась к нему и ее губы произнесли пятнадцать слов, изменивших его судьбу. Он шел на смотрины с ясной целью: стать мужем Нины. Он хотел этого, был уверен в своем решении и сердце его было полным предвкушения сладкой победы. Но ее слова… Он не испугался, нет. Он испугался, но не ее желания. Своего. Потому что в несколько долей секунды он увидел эту жизнь — какой ее хотела Нина. Несбыточную и невозможную мечту, о которой он даже не подозревал до этой минуты. Нина, он и Роберт, под одной крышей. Роберт, его лучший друг детства. Спокойный, надежный, флегматичный Роберт. Который никогда не согласится на такое. Черт, никто не согласился бы на такое! Делить одну жену на двоих? Какой разврат! Виктор, отец Нины, просто дал бы им обоим от ворот поворот даже за намек о подобном…бреде. Но и договориться с ее отцом он теперь не сможет. Нина не захочет быть с ним— без Роберта. Захочет ли сам Талик быть с ней без него? Сомнения съедают пыл, он так и не зовет отца, который зря только ждет его звонка до самого вечера. Роберт уходит пораньше, как они и договаривались, и следом уходит и Талик, позорно — потому что он пришел за победой, а уходит..... уходит хуже, чем ни с чем. Через пару месяцев после свадьбы Нины Роберт объявляет о помолвке, и это как удар ниже пояса. Разумные мысли и доводы идут к черту— Талик и сам решается на поспешную женитьбу, и приходит в себя только когда уже слишком поздно — медовый месяц закончился, он живет в доме тестя, и молодая жена планирует местоположение детской для их первенца… которого они так и не дождались. Старший брат Талика предлагает ему переехать поближе к родителям — но ему все равно. Он просто хочет, чтобы все вернулось к тому, как было раньше — до слов Нины. Он все сделал бы теперь по-другому. Если ему дали бы тогда хотя бы несколько минут подумать… Он женился бы на Нине, а Роберта они бы убедили. На людях все было бы шито-крыто, а значит — законно. Но уже поздно. День проходит за днем, просто главное не считать слишком внимательно. А ведь уже три года прошло с тех пятнадцати слов. Талик вздыхает, трет ладонями разгоряченный лоб, стараясь не поддаться соблазну опустить голову на застекленный рабочий стол с резными ножками (подарок тестя), и уснуть прямо тут, в домашнем кабинете. На кухне стучит ножом теща, нарезая овощи для супа. Шестиклашка-свояченица перебирает чечевицу. Все при деле. Он спускается вниз, и слышит, как теща болтает с соседкой, которая пришла попить кофе и покурить с подругой, пока муж на работе.  — Не понимаю, что происходит, — жалуется она с еле скрытым удовлетворением, и Талик понимает, что сейчас услышит очередную сочную сплетню — все разводятся, все! Роберт, сын Маргариты и Эдгара — помнишь, они жили в центре города, рядом с родителями твоего зятя — так вот, Роберт развелся!  — Ужас! — с рассеянно отвечает теща, перебирая баночки с зеленью.  — И не говори! Куча детей наших знакомых расходятся в эти дни. Что такое творится? Я говорила с Маргаритой, и она… Соседки переходят на шушукающий шепот, а значит, больше он не услышит. Значит, Роберт разводится. Со дня свадьбы Нины они не почти не общались — будто ножом отрезало всю их легендарную дружбу. Роберт не понял побега Талика, обвинил его в малодушии. Он сам ведь отступил только ради друга, хотя мог бы получить в жены девушку, которую… Нет, не любил. Да и любил ли Роберт хоть кого-то в этой жизни? Талик — он любил сразу двоих. И двоих же потерял. А Роберт… Запах кофе и сигарет душит, и заставляет его сорвать с вешалки ключи от машины и почти что бегом выйти из дома. * * * Талик приходит в себя только, когда шины его автомобиля мягко шуршат по гравию напротив дома Роберта. Точнее, это дом его родителей — подъезд, где они втроем провели свое детство. Его подсознание на удивление логично— если Роберт развелся, то скорее всего переехал на какое-то время к родителям. Он оказывается прав — машина Роберта стоит тут же — значит, он уже дома. Талик вытирает вспотевшие ладони о брюки. Пойти наверх? На правах друга детства это возможно, хоть и будет верхом неприличия без предварительного звонка. Но он слишком устал думать о приличиях. Он просто хочет поговорить с Робертом. Выключив мотор, Талик выходит из машины. Задрав голову, смотрит наверх. Окна освещены и мягко колышутся тюлевые занавески. Значит, все дома. Смотрят, наверное, телевизор. Нет, он не может. Не может так просто подняться наверх, и… Дверь подъезда открывается, и Талик чуть не проглатывает собственное сердце, которое оказывается у него в глотке: оттуда выходит Роберт. В домашней одежде, с черным мусорным пакетом в руках. Талик делает шаг навстречу и бывший друг его замечает.  — А ты что тут делаешь? — спрашивает он, впрочем, без особого удивления.  — Приехал в гости к родителям.  — Передавай им привет. — Роберт направляется к дальним мусорным бакам, но Талик не собирается пропускать такой шанс.  — Постой, Роб!  — Ну чего тебе?  — Слышал, ты разводишься.  — Да уже весь город слышал— невесело усмехается бывший друг.  — С чего так внезапно? Не жаль жену? Ребенка?  — С ребенком я вроде не развожусь. А тебе какое дело, я уж точно ума не приложу — недружелюбно отвечает Роберт.  — Я…Просто хотел спросить— это из-за Нины?  — Скажем так: женился я из-за Нины, но развожусь не из-за неё.  — Роберт…— господи, что за писк вырвался из его горла? Он замирает.  — Талик, чего ты хочешь, телись уже.  — Помнишь, я рассказал тебе о том, что Нина сказала…  — Сказал, сказала… что ты бормочешь там?  — Ты никогда не думал, а что, если…если мы сделали бы, как она хотела?  — Ты идиот? Роберт резко открывает крышку контейнера, забрасывает туда черный мешок, и их обдувает сладковатым запахом свалки, запахом ностальгии и тайных детских приключений. Это почему-то подбадривает Талика.  — Я не имел ввиду… Роб, я просто хочу наладить с вами отношения — с тобой, с Ниной. Неужели я один во всем виноват?  — Да — отвечает Роберт.  — Тогда это ты — идиот. Тебе надо было остаться до конца, позвать своих родителей, наконец. Если ты так уж ее любишь. И не валить на меня всю ответственность за свою…свою дурость. Роберт замирает, молча смотрит на Талика, потом кивает.  — Ты прав. Отворачивается и не оглядываясь идет к подъезду. А Талик понимает, что только что изрядно разбередил старую рану бывшего приятеля. * * * Через несколько месяцев до Талика доходит очередная скандальная новость: муж Нины внезапно сошел с ума и был принудительно госпитализирован. Это звучит настолько неправдоподобно, что он смеется. Он видел мужа бывшей подруги — тот выглядит как оплот здравого смысла и холодного ума. Но факт остается фактом — человек обезумел и почти полностью поседел чуть ли не за одну ночь. Потом слухи доносят, что Нина развелась с мужем, и кто мог ее в чем-то обвинить? Буйный шизофреник, который до сих пор отдыхает в каком-то из «санаториев» за пределами города — не лучший спутник жизни для женщины с маленьким ребенком. Талик чувствует, что что-то происходит за его спиной. Развод Роберта, развод Нины. Это не может быть простым совпадением. Какое удобное сумасшествие, думает он. Интересно, как она добилась своего? Впрочем, Нина всегда получала, что хотела. Почти всегда. Его любимым хобби становится наблюдение за окнами Роберта по вечерам. Жене не нравятся его отлучки, и он придумывает одну отмазку за другой: простуда матери, помощь другу, свадьба коллеги. Талик знает, что сохранять таким образом статус кво долго не получится, но ему плевать. Он должен понять, что происходит. Судьба вознаграждает его со всей щедростью: в один из таких вечеров он наконец видит Роберта, выходящим из дома, видит, как тот садится в машину и выезжает с парковки. Судьба продолжает быть к нему благосклонной и дальше: он умудряется остаться незамеченным, пока они не оказываются возле дома Нины, в котором она живет после развода. Он видит Нину, спускающуюся вниз по ступеням, в джинсовых штанах и простой майке — странно, она всегда предпочитала платья — и вот она садится на сиденье возле водителя, и все-все видно ему, Талику: взгляды, которыми обмениваются его бывшие друзья, приветственные обьятья, и конечно же, поцелуй. А потом судьба отыгрывается сполна. Потому что в следующую секунду, сквозь шум в ушах, сквозь кровь, которой налиты его глаза, он видит, как Роберт слегка отстраняется от подруги… И теперь это не Нина. Трудно не узнать свое собственное лицо, даже если от этого хочется сойти с ума так же, как это сделал бывший нинин муж — счастливчик! На Роберта с сиденья пассажира смотрит он, Талик. Роберт спокойно улыбается, и тянется за вторым поцелуем. * * * Роберту нравится ее лицо — и Нины, и Талика и даже когда оно пусто, как лист бумаги. Он не думает о том, кто перед ним, а просто принимает все происходящее как должное. Когда за ними начинает следить Талик, Роберту поначалу это не нравится, но потом он находит в этом дополнительное наслаждение. Ему нравится заниматься любовью с образом Талика, когда тот, настоящий, наблюдает за ними, наивно полагая, что его не замечают. Роберта удивляет, как бывший приятель смог сохранить рассудок, увидев истинное лицо Нины — ее бывший муж оказался намного слабее. Это заставляет его считаться с Таликом немного больше, чем он собирался. Он нежен, хотя нопперапону не нужна его нежность. Просто потому, что хочет показать тому, прятавшемуся в тенях собственной машины, что это — не месть и не наказание. Это становится их маленькой традицией, вроде как тайное рукопожатие в пять приемов, которое они придумали в десять лет. Роберту всегда нравились традиции. **** Теща взбивает гибкой палкой вымытую свалявшуюся шерсть на белой ткани, потом подзывает младшую дочь заменить ее, идет на кухню, из которой доносятся умопомрачительные запахи: суп с конским щавелем, зятя любимый. Талик любит суп, и любит тещу. Жена возвращается с работы, сплетничает с матерью о начальнике и его фаворитках. Талик ест суп, но не чувствует вкуса, не видит и не слышит ничего вокруг: перед глазами у него вчерашний вечер, смутный силуэт Роберта на заднем сиденье машины и его самого, или Нины, или же какой-то неведомой нечисти — однажды ему довелось увидеть это существо и вовсе без какого-либо облика, отчего он почти спятил прямо там, на темной стоянке. На Роберта этот кошмар, похоже, не производил никакого впечатления. Но ужас постепенно исчезает, и остается…остается что-то нездоровое. Возбуждение, азарт, любопытство. Он не может не приезжать туда, на место свиданий этой странной парочки. Не может забыть того, что видит в полумраке, и не может остановиться. Жена идет в гостиную и включает телевизор, а Талик привычно берет со стола ключи, чтобы поехать…  — Останься сегодня здесь — мягко говорит теща, и он послушно кладёт связку ключей на место. Наверняка жена пожаловалась, что он завел себе любовницу. Если бы она только знала, как оно на самом деле… Жене он еще может отказать, тёще… тёще — не может. Пока.  — Хорошо — вяло отвечает ей, и идет в гостиную, на вечерний зов телевизора. Талик… настоящий Талик не появляется вот уже несколько дней, и Роберт начинает беспокоиться. Не то, чтобы ему не хватало острых ощущений — но без дополнительного действующего, или, точнее, наблюдающего лица все становится слегка преснее. «Нина» смотрит на него с грустным пониманием.  — Ты тоже хотел, чтобы было так, как я просила его, Роб?  — Тогда — нет. А теперь… теперь о чем уж говорить.  — Он хочет этого. Ты хочешь этого. Я хочу этого. Чего тебе еще нужно?  — Ты — не Нина.  — Настоящая Нина никогда даже не подумала бы о подобной просьбе — хмыкает нопперапон.  — Если подумал ты — подумала бы и она.  — Ей не интересны вы. Она сделала свой выбор тогда, три года назад. Роберт не отвечает.  — Тут есть только мы, Роберт. — тихо говорит нопперапон.  — Давай поженимся? — спрашивает он внезапно. Его собеседник пожимает плечами.  — Как хочешь. Только не требуй от меня еще детей. Роберт улыбается, и мягко проводит большим пальцем по безлицему овалу, там, где у обычных людей находятся губы.  — Ты прекрасен.  — А ты болен — вздыхает существо.  — К счастью для тебя.  — К счастью — эхом повторяет… Нина, уже Нина.  — Поехали домой. Они не говорят больше ни слова до самого ее дома. * * * Свадьба проходит незаметно — им не хочется привлекать к себе ненужного внимания. Они просто расписываются, и потом Нина идет забирать ребенка из яслей, а Роберт — домой. Поначалу все кажется безоблачным. Роберт ходит с ощущением, что выиграл в лотерею: в своих объятиях он держит попеременно и Нину и Талика — ни одного из них на самом деле, но насколько это существенно? Потом что-то начинает меняться. Скука. Скучно становится ему, и скучно его второй половине. Острота ощущений притупилась уже до свадьбы — а теперь все становится еще хуже. Все чаще нопперапон проводит целые дни в безличном состоянии, не выбираясь из дома даже за ребёнком. Роберт не против этого — разве что в постели это иногда мешает. Но в то же время он знает, что скука — нехороший симптом. Нопперапон, довольно-таки активный и энергичный в начале «брака», становится…нет, не вялым, не пассивным. Но он словно выцветает — или, точнее, исчезает его сущность. Словно персонаж сериала, которому сценаристы ленятся развивать характер, он становится все более двухмерным и плоским. Исчезает «Нина», какой ее помнил Роберт, исчезает «Талик». По дому слоняется что-то бесформенное, бледное. То же самое происходит с ребенком. Роберт никогда не вникал в особенности генетики своей «семьи», но и ребенок словно становится все незаметнее и прозрачнее с каждым днем. Роберт мало чего боится в этой жизни — но понимает, что в случае исчезновения ребенка в их детоцентричном круге начнется нечто невообразимое — и не объяснишь, что эти существа и людьми назвать трудно. Ему не поверят и не простят, и дай-то Бог остаться живым самому. Вечером он достает телефон и находит давно забытый номер.  — Роберт? — неверяще выдыхает трубка.  — Ты мне нужен. — бросает он.  — Я…  — Приезжай сюда, Талик. Иначе Нина умрет. Талик изрядно погрузнел за год с их последней встречи. Он всегда был коренастым, если не сказать — плотным. А теперь перед ним стоит классический толстопуз, которых так не любила Нина. И Роберт таких тоже не любит. Он отводит глаза.  — Нда… Талик щурится.  — Твоя секс-игрушка, я вижу, давно не обновлялась? Как видишь, оригинал стал хуже пиратской копии. Роберт невольно усмехается.  — Всегда любил тебя за самокритичность.  — Что с Ниной? — лицо Талика становится жестким. Шутки кончились.  — С Ниной? Не знаю. Наслаждается, наверное, японскими красотами. А с моей, как ты выражаешься, секс-игрушкой… Роберт прикусывает губу, не зная, как продолжить. Потом заканчивает:  — Ей нехорошо. Со дня на день она может умереть, Талик.  — И какое мне до нее дело, если это не Нина? — цедит Талик.  — У нее ребенок. Ему тоже… хреново. — Роберт знает, что нажимает на больные точки, и с удовлетворением замечает, что слова попадают в цель. Талик всегда болезненно воспринимал тему детей. Наверное потому, что своего ребенка у него так и не появилось. Тем не менее, он все еще пытается обороняться, прикрываясь цинизмом:  — Ребенок? Такой же нелюдь, как и она.  — Именно эта нелюдь предложила тебе тогда завести шведскую семью, а не Нина, и ты прекрасно это понимаешь. Талик молчит, и Роберт добивает.  — Ты уже больше трех лет страдаешь по этому «нелюдю». Неужели откажешься придти на помощь, когда ее жизнь вот-вот оборвется?  — Что ты от меня хочешь? — сдается бывший друг. Роберт улыбается.  — Небольшой эксперимент. Посмотреть, как она отреагирует на твое присутствие. Надеюсь, что это поможет. Талик не отвечает, но Роберту и не нужно его согласие. Он негромко зовет:  — Нина! Она тенью проскальзывает в комнату. Нет, не она — оно. Уже ничего не осталось в нем от их Нины. Талик смотрит на нее с легкой гадливостью — он, в отличие от Роберта, не может так спокойно видеть безлицый овал, обрамленный темными прядями волос.  — Как ты с *этим* живешь? — шепчет он, едва осознавая, что слова могут ранить.  — Живу, как видишь. Но если мы не сделаем что-то, скоро стану вдовцом. И еще ребенок…  — Где он?  — Где-то в доме… Если еще не исчез окончательно. Если он пропадет — меня линчуют как детоубийцу, сам понимаешь. Талика пробирает дрожь. Спокойствие, с которым Роберт произносит эти слова, пугает его едва ли не больше, чем присутствие нечисти в комнате. Он оборачивается к безмолвному нопперапону у двери.  — Нина…  — Нет.  — Нет? На него смотрит еще один Роберт.  — И что теперь? — тупо говорит Талик. Настоящий Роберт устало пожимает плечами.  — Я не знаю. Предполагаю, что какое-то время он будет держаться за счет новизны…ощущений. Ты пришел с новыми чувствами, с новой одержимостью. Ей от этого хорошо.  — А дальше?  — Наверное, покину страну. Если получится.  — А я? — вырывается у Талика.  — А что — ты? Роберт вздыхает.  — Знаешь, что мне всегда мешало в тебе, Талик? То, что ты никогда не мог сделать ничего вовремя. Ты всегда хочешь — и боишься. Херишь одну возможность за другой. Убегаешь, а потом приходишь к шапочному разбору. И всегда, всегда жалеешь. Талик молчит.  — Ты хочешь с нами, Талик? Просто скажи.  — Я не могу. У меня семья. Ты же знаешь!  — Тогда что ты предлагаешь?  — Найти Нину. Роберт неприятно смеется.  — Мне не интересна Нина, неужели ты еще не понял? Нина была просто соседской «девушкой из хорошей семьи», которую ты в последний раз видел пять лет назад. И поверь мне, вряд ли ты захочешь иметь с ней дело, в том виде, в котором она сейчас существует где-то там.  — А *это* тебе интересно? — друг кивает на безмолвного нопперапона.  — Я люблю вот *это*.  — Роберт…  — И я люблю тебя. Этой ночью Талик не возвращается ночевать домой. * * * Дальше начинаются месяцы, которые Талик очень хочет забыть, и в то же время — помнить всегда. Днем он проходит через тяжелейший развод, который больше всего напоминает старинный способ наказания в царской армии, когда жертву проводили сквозь строй солдат с плетьми. Что-то такое он читал в школе, кажется. В публичной экзекуции участвуют все: семья жены, семья Талика, соседи, коллеги, даже, кажется, дворник с ними в сговоре, и с горьким упреком в глазах сметает по утрам мусор и листья чуть ли не прямо на ботинки Талика. Он заставляет себя обернуться в равнодушие, как в тугое жесткое одеяло, и только твердит самому себе: это ради Роберта, ради Роберта, ради Роберта… Ночью же у него есть и Роберт, и Нина, и все, что он может только пожелать. Даже ребенок словно ожил, и теперь Талик может видеть его лицо — миловидное, большеглазое. Он похож на Нину — может, их общий ребенок был бы именно таким. К сожалению, надолго их не хватает. Их одержимость сильна — но не всесильна. Или же это не совсем то, что нужно нопперапону, который вновь начинает бледнеть и истончаться, и все трое понимают, что развязка — лишь дело времени. И они просто ждут. Ребенок исчезает первым. Роберт с ужасом смотрит на Талика, после того, как они обегают весь дом в поисках малыша. Талику страшно, и он еще какое-то время продолжает искать и звать ребенка, хоть и знает, что это бессмысленно. Старший нопперапон кажется обеспокоенным исчезновением сына. Он бесплотной тенью часами бродит по комнатам, но все тише и тише. К концу дня исчезает и он. Роберт и Талик словно цепенеют. Они не включают свет в гостиной, и в комнате воцаряются дождливые сумерки, разбавленные бледным обескровленным светом уличного фонаря внизу под окном. Понимание происшедшего сдавливает их все ближе друг к другу, и они почти сжимаются в объятиях, как двое испуганных детей, сидя на старом диване. Отсюда видны синие тапки Нины и пара старых мягких игрушек малыша. Талик чувствует, как в нем все немеет. Он больше не боится последствий, которыми пугал его Роберт, но еще он знает, что никуда они уже не уедут. Он смотрит на друга, лицо Роберта становится все неразличимее в сгущающейся темноте, и уже не разобрать, где глаза, а где рот, и есть ли они вообще — глаза и рот? Исчезающим ртом он пытается поймать поцелуй, но они лишь слегка ударяются друг о друга гладкими овалами. Кажется, будто по безглазым лицам любовников текут слезы, но на самом деле это дождь отражается в свете фонаря, и капли дождя стекают вниз по оконному стеклу.