Сны становятся темнее

How much of it's genetics, how much of it is fate? How much of it depends on the choices we make? (Repo!The Genetic Opera)

В терминале мониторинга поста «Браво» хранились записки безымянного военного. Время оказалось безжалостно к ним, большая часть превратилась в набор нечитаемых символов и испорченного кода. Сохранились две или три записи— в последней некто, несший бессменную службу на посту, сообщал о послании по радио. Оно показалось солдату лишенным какого-либо смысла — поэтому тот так и не принял решения отправиться по следам пойманной частоты, и лишь записал фразы. «Внутренняя пустота». «Сны становятся темнее». Данс много раз перечитывал эти две сентенции; взгляд цеплялся за них бездумно, и каждый раз — словно вогнал под ноготь железную стружку. Данс старался выбросить их из головы, но повторял раз за разом. Внутренняя пустота. Сны становятся темнее. Был ли какой-либо из обрывков послания пророчеством? Или обе? Данс не верил в пророчества — ни когда служил в Братстве, гордо называя себя паладином, ни после, готовясь к бесславной трусливой смерти, — нет, машины не умирают, к небытию, какое ждет сгоревший автоматон или пробитый выстрелом терминал. Его заставила сбежать не трусость, а программа самосохранения. Его воли хватило бы преодолеть ее. Машины не боятся — и он был готов к тому, что синтетическая жижа, заменяющая ему кровь, остынет. Впрочем, он остался жив. Он полагал, что подчинился воле человека: это правильно, машина должна служить, а не жаждать самоуничтожения. Нейтан уговорил… на самом деле, приказал ему следовать за ним. Данс следовал. «Ты должен вернуться в Братство», — настаивал Данс, однако Нейтан только фыркнул. Да, сказал он, возможно. Я еще подумаю, что делать с Институтом. Но вообще-то Либерти Прайм уже у Мэксона, а я далеко не особенная снежинка. — Снежинка? — переспросил Данс, в памяти которого ничего не отзывалось на эту фразу. Нейтан закатил глаза. — Это такое выражение. Метафора, — возможно, он заметил что-то в глазах Данса и довольно быстро добавил: — Довоенная метафора, откуда тебе знать. Ты тогда еще не… родился. «Родился». Данс был благодарен ему за это слово. С тех пор он ни на секунду не забывал: я машина. Я извращенное создание с памятью живого, но создан из мертвого железа и синтетических волокон. Однажды он попросил Нейтана рассказать о довоенной религии, потому что на Пустоши остались только Дети Атома да еще несколько сект, вроде фанатиков, поклоняющихся матке болотников или светящемуся радскорпиону. Данс хотел знать, что такое душа — и как прежде люди ее объясняли. Они сидели у костра. Данс помешивал в котле мясо рад-оленя с тошкой и солью. Соль они нашли возле ручья в старом дерюжном мешке, неизвестно кем оставленным под замшелой корягой, она немного светилась, но Данс пообещал вывести радиацию, пока будет готовить. «Ты уж постарайся», — фыркнул тогда Нейтан, — «Не хочу превратиться в гуля». В результате солью он занялся сам, прокаливал в пустой консервной банке раствор. Соленая вода отправилась было в котелок, однако Нейтан едва не выронил рогатину, которой удерживал резервуар. — Душа? Ну… это такая абстрактная хрень. Честно говоря, даже в мое время у самых настоящих людей из плоти и крови ее не нашли. А ты-то где подцепил это словечко? Данс пожал плечами. — Я был мусорщиком в Ривет-Сити. Порой мне попадались книги из прошлого. Или… — он запнулся, больно укусил себя за изнанку щеки. Он не читал книг в Ривет-Сити. Вполне возможно, ему просто вложили память о душе. Институт любит шутки. — Ну, в общем. Никто ее не видел — и кто знает, может, ее вообще нужно подцепить в течение жизни, как радиацию от шлюхи-гуля? — Нейтан засмеялся и так же с ухмылкой добавил. — Я думаю, что если у кого та душа есть, так это у тебя. Данс кивнул, прокручивая в голове все ту же фразу из бункера «Браво». Внутренняя пустота. Машина не должна ощущать себя пустой? Или, напротив, горькая тяжесть потери — это следствие осознания, а вовсе не того, что больше он не часть Братства, что любой из бывших соратников расстреляет его на месте? Он взял Нейтана за руку. Тот хмыкнул что-то про сгоревший суп, а затем поцеловал Данса, ероша отросшие не по уставу волосы, поскреб ногтями щетину и властно шлепнул по ляжке. Нейтан предполагал, что заменил Братство Дансу — и тот сам соглашался с этим; вот только… Сны становятся темнее. Да, пожалуй, дело даже не в пустоте. * Нейтан решил идти в Столичную Пустошь. Данс знал, что он выбрал направлением Ривет-Сити. На вопрос «Почему?» — лишь пожал плечами. Подальше от Института. От Братства. Ото всех. Чтоб они уже друг друга трахнули Либерти Праймом и засунули себе ядерную боеголовку в зад, добавил он, глядя куда-то мимо Данса, а едва тот открыл рот, чтобы возмутиться, обнял и прижался теплым лбом к груди. — Знаешь, я рад, что ты — тот, кто ты есть. Я ненавижу Институт, но в нем главный — мой умирающий сын. Я верно служил Братству, но Мэксон оказался слишком тупым непрошибаемым болваном, чтобы понять… Он махнул рукой. Данс вздохнул. Он по-прежнему считал, что Старейшина прав. Ни для какого синта не должно быть исключений — а он сам безопасен лишь потому, что Нейтан его контролирует, держит на коротком поводке; про себя Данс решил никуда не уходить и взял слово: если сойдет с ума, как тот тип посреди Даймонд-Сити, если тарелка лапши свернет ему пару гаек в мозгах, тот выстрелит прежде, чем Данс причинит кому-либо вред. — Просто свалим отсюда. Может, вернемся, когда они все тут перебьют друг друга. Надеюсь, что не взорвут при этом к чертям собачьим Содружество целиком. Данс в этом уверен не был — он знал планы Мэксона, касающиеся Института, — но медленно кивнул. В тот вечер они ночевали в заброшенном фермерском домике. Минитмены помогали, кому могли, но некоторые мирные жители становились жертвами гулей, супермутантов или когтей смерти. В этом доме они разрушили логово кротокрысов и нашли два скелета слишком древних, чтобы определить причину смерти. Огород зарос дикими сорняками, но Дансу удалось откопать пару клубней неплохой тошки, а Нейтан ободрал кротокрысов — вот и жаркое. Потом они проверили запасы. Хуже всего оказалось с антирадином. Данс вздернул бровь: мне он не нужен. Нейтан переложил три упаковки на свою сторону. Всего пять. Он отдал Дансу больше, чем оставил себе, прежде чем вспомнил. — А. Да. Точно. Вместо этого отдал шесть стимпаков из десяти и, прежде чем Данс бы что-то возразил, сказал: — Так справедливо. Данс не стал спорить. Еще у них был один спальный мешок — правда, очень большой и теплый, сшитый из сразу трех шкур браминов и одной, некогда принадлежавшей довольно упитанной самке рад-оленя. Они в нем помещались с головой, могли и не только спать. Данс начинал привыкать к поведению Нейтана. На самом деле, это он сам попросил о нежности, какая порой возникает между людьми — неважно, мужчинами или женщинами, в Братстве были примеры того, и другого, он предпочитал просто не смотреть на чужие истории, которые не касались его самого. Он привязался к Нейтану настолько, что не мыслил себя отдельно от него. Но сны становятся темнее, в каждом сне ты одинок. В ту ночь Данс засыпал со слегка саднящей задницей, но в остальном довольным своей судьбой настолько, чтобы прошептать “Ad Victoriam” с утра пораньше. Сон пришел прежде. Бункер выдержал ядерную бомбардировку и двести лет запустения, но теперь сдался — крыша проржавела и зияла дырами, в обшарпанных стенах скреблись радтараканы. Пол был липким от проросшей дикой травы и грязи. Нет, не только от травы и грязи, понимал Данс, не решаясь посмотреть вниз. Некая сила — простая, как приказ, и неумолимая, словно истина, заставляла его идти. Он шел. Под ногами чавкало, пахло железом и свежим мясом. Данс знал, что, в конце концов, посмотрит под ноги. Он шел по искореженным телам. Мертвецы казались свежими — они еще не успели сгнить, до них не добрались ни радтараканы, ни кротокрысы, ни другие падальщики Пустоши. Что-то перемололо мясо, кости и внутренности в едва ли не однородную массу, — если приглядеться, то там различишь очертания скелета руки, а здесь — выступ черепа. Подошвы оставляли в мякоти узор. Если неудачно наступить — поскользнешься или завязнешь в чьих-то внутренностях. Похоже на болото, подумал Данс, и тут же осознал, что тонет в грудах мяса. Он вытащил армейский нож и отстегнул пояс; единственный способ высвободиться — создать импровизированный гарпун. Наметанный взгляд определил цель: большая пробоина в провалившемся потолке. Сердце стучало быстрее обычного. Данс мысленно приказал: отставить панику. Мясное болото обхватило его уже по бедра, было неприятно теплым и пульсировало. Он метнул свой «гарпун». Нож зацепился за кромку железа — ржавого, но все еще достаточно прочного, чтобы выдержать его вес; Данс подтянулся на руках, стараясь отталкиваться строго вертикально. Не трепыхаться и не вязнуть. Это так просто. Первые два или три рывка не принесли успеха. Третий закончился утробным чавком мясного болота. Забыть про ноги, повторял Данс, оттолкнуться не от чего. Спасти могут только руки. Еще немного, вот так. Он уже карабкался по веревке, когда подумал: не смотреть вниз. Он всегда падал, если смотрел — и знал, что мешанина трупов превратится в бесконечную череду лиц. Его собственных лиц. «Не смотри вниз». Данс ухватился за крышу и все-таки посмотрел. Перед тем, как сорваться, он понял, что бесконечно размноженное и искаженное лицо на сей раз принадлежало Нейтану. Данс не кричал, просыпаясь от кошмара. Просто стряхивал сонное душноватое тепло спального мешка и садился. Пальцы сводило спазмом — настолько сильно сжимал рукоять своего ножа. Нейтан пару раз предлагал ему убирать нож подальше, мало ли. Данс возражал: это всего лишь кошмары, а вот если ночью к нам подкрадутся какие-нибудь недружелюбные твари, я успею… Выбраться из болота, всегда хотелось сказать ему. На открытых пространствах они спали по очереди. Данс всегда дежурил вдвое дольше — ему хватало двух-трех часов, да и когда бодрствуешь — никаких кошмаров. Нейт уговорил его отдохнуть. Зря. Данс пытался восстановить дыхание. Ночная прохлада быстро остужала мокрую от пота кожу. Одежда вымокла до нитки. Он выбрался из спального мешка, словно тот был мясной ловушкой; поморщился. Головная боль появлялась всегда после таких снов. Иногда уходила почти сразу, но чаще оставалась до полудня, а в самые скверные дни — до вечера. Что-то подсказывало Дансу: на сей раз затянется хорошо если до следующей ночи, а не на пару дней. И хорошо, если его башка будет просто пульсировать нарывающим пальцем, про это можно даже не говорить Нейтану. Хуже — если он почти ослепнет из-за пестрых красно-черных колец, а желудок вывернется наизнанку. — Эй? Нейтан задремал на дежурстве. Данс не стал делать ему замечания. — Ты чего? Опять плохой сон? — Ерунда, — отмахнулся Данс и с неохотой признался. — Да. Чушь всякая снится. Какого черта они вообще не открутили эту функцию. Нейтан подошел к нему с кружкой остывшего «чая». Варили они его из центроцвета, на вкус напиток был горьким, от него першило в горле, а если плохо вывести радиацию — еще и начинал гореть рот. Данс выпил «чай» одним глотком, мрачно понадеявшись, что сумеет удержать жидкость. Боль была чавкающим месивом из его сна, только застрял не ногами, а сразу макушкой. Пока он пил, Нейтан терпеливо смотрел снизу вверх — он был невысоким худощавым парнем, немного напоминал Дансу Квинлана, только моложе лет на пятнадцать и без очков. И не такой зануда, конечно же. Хотя с последним порой можно поспорить. — Не ерунда. Ты вчера точно так же подскакивал. — Позавчера, — возразил Данс. — А, да. Точно. Вчера ты все утро был зеленым, как светящийся гуль, — Нейтан ухмылялся, но темные глаза, совсем черные в полумраке, не смеялись. — Стим выдать? — Не нужно. Стимуляторы от этой боли все равно не помогали. Данс пожал плечами. — Мы можем идти дальше. Уже рассвет, целесообразно не тратить время, а выдвинуться в путь. Нейтан молчал и смотрел на Данса. Затем потрогал по очереди свой и его лоб. Странный жест — его смысл казался не слишком понятным. — Нейт? — Ты горячий. Кажется, лихорадка. Знаешь, у меня Пип-Бой показывает, что неподалеку как раз есть чья-то ферма. Вряд ли хозяин мечтает о гостях, но у нас есть крышки и пара запасных пакетиков антирадина. Как раз хватит, чтобы пустил отлежаться. Говорил он мягко и вкрадчиво, но Данс перебил с нехарактерной злостью. — Нет. Даже не думай. Мы выдвигаемся и идем дальше. Он едва не добавил: это приказ. Впрочем, Нейтан теперь был здесь единственным военным. Тот кивнул, глядя куда-то за плечо Данса — то ли в сторону кострища, то ли на чахлую рощу с голыми остовами деревьев, то ли за горизонт, где лежала граница Содружества. Они выбрали ближайший путь до Столичной Пустоши и Ривет-Сити. Загруженные в Пип-Бой карты весело докладывали: все в порядке. Еще несколько дней хорошего темпа и путники окажутся на месте. Вдали от Содружества. Братства Стали — или той части его, которую воплощал Мэксон, которая ненавидела синтов и персонально лже-паладина. От Института. Данс иррационально верил, что за пределами Содружества уймутся кошмары вместе с мигренью. Но пока боль заскреблась изнутри, словно в мозгу завелись огромные жуки, — что-то вроде личинок дутней, — и теперь пытались выбраться наружу. Данс заставил себя хранить непроницаемое выражение лица. Может, Нейтан ждал от него улыбки — но у каждого свой предел. — Хорошо, — сказал тот. — Завтракаем и в путь. Пустошь медленно менялась. Выжженные заросли редели, камень под ногами крошился, чтобы превратиться в песок. Солнце накаляло жар, отчего на горизонте повисла прозрачная дымка. Несколько раз попались колючки — Нейтан подцепил одну из таких прохудившимся некстати сапогом и долго ругался, вытряхивая. Содружество отпускало их неохотно, словно бы настороженно. Данс пытался вспомнить — он шел этим же путем, в сопровождении рыцарей Риза, Браха, Уорвика, Кина и Доуса. Скриптор Хейлин здесь нашла вплавленный в камень остов «Толстяка», предложила потратить несколько часов и достать его, но Данс прикинул риски и запретил операцию. «Толстяк» был здесь где-то. Точно же. «Это мне не вложили в голову, правда?» «Может быть», — ответил рыцарь Кин. Он возвращался по своим же следам и громыхал силовой броней и тяжелой гатлинг-винтовкой. — «А ты убегаешь. Как трусливая крыса». Данс остановился. Рыцарь Кин скользил по кромке бокового зрения. — Тебя здесь нет. Тебя убили гули, — сказал он. Рыцарь Кин ухмыльнулся и снял шлем. От нижней части лица остались только челюсти: щеки, подбородок, нос — все хрящи и мягкие ткани оказались выгрызенными. Языка у него тоже не было. — Верно. Они ели мое лицо. Светящийся откусил мне язык. Но я здесь, и разве ты меня не слышишь, «паладин» Данс? Слово «паладин» звучало оскорблением и насмешкой. — Я… — Слышишь, значит, — челюсти неприятно щелкали. В запекшийся провал между сочленениями костей набилась рыжеватая пыль. — Тогда ответь: что ты здесь делаешь? И какое имел право отправлять нас на смерть? Данс отдернулся, словно от удара. — Ты. Кусок гнилой проводки. Почему у тебя осталось человеческое лицо, а у меня — нет? — рыцарь Кин мелькал на периферии зрения, Данс оборачивался к нему — он исчезал, а затем появлялся снова. — Мерзость, — сказал тот; из глаз у него текла зеленая слизь, какая бывает на утопленных в гнилых болотах гулях. — Предатель. Каждое обвинение откликалось болью в затылке, висках и шее. Данс упрямо шел. Впереди была спина Нейтана, колючие кусты меняющейся Пустоши, под ногами мягко хрустел песок. — Предатель, — повторял рыцарь Кин, то рассеиваясь, то появляясь вновь. Данс сжимал зубы до спазма в челюсти и шел дальше. Если таращиться под ноги, на потрескавшиеся башмаки, то не так скверно. — Жди возмездия! — внезапно заорал рыцарь Кин. Он вскинул гатлинг — тот стал хвостом-жалом радскорпиона. С острия капал густой прозрачный яд — и целилась тварь точно в череп Данса. Это просто надо вытерпеть и идти… — …твою мать! Нейтан предпочитал стрелять из засады. Данс моргнул от удивления, когда он выскочил наперерез рыцарю Кину и вскинул прихваченную из Братства лазерную винтовку. От красных бликов сжалось где-то в груди или животе, но Нейтан стрелял, а скорпион оставался просто огромным радскорпионом. Или нет? Данс выстрелил. Еще и еще раз; бронированная тварь не сдавалась. Он пытался нырнуть в удобный глубокий песок, спрятаться и напасть сзади; хелицеры жадно раскрылись в предвкушении добычи. Данс стрелял. Теперь можно… или нет? Иногда вместо жала появлялась ухмылка. Ты предатель, повторял рыцарь Кин; и когда отвалилось отстреленное жало, а скорпион рухнул на спину, суча покрытыми жестким хитиновым ворсом лапками, в визге твари ему все еще слышалось одно-единственное слово: возмездие. — Нет, — отвечал ему Данс, едва осознавая, что кричит. — Я не предатель. Ты ничего не понимаешь! А потом происходило что-то еще, но в некий момент он перестал понимать — жало поползло и обвилось вокруг тела; острие вонзилось в ухо Данса. От нестерпимой кислотной боли Данс заорал, но ненадолго; потом все перемешалось в красно-желтоватых сполохах, и рыцарь Кин в очередной раз повторил что-то о наказании. Нет, не так — возмездии. Наверное, он прав. Данс сдался и больше не спорил с ним. — Только попробуй не прийти в себя. Только попробуй. Я… не знаю, что сделаю. Нейтан давился словами. Тревоги в голосе было больше, чем радиации в Светящемся Море. Дансу не хотелось выныривать из прохладной и пустой мглы — даже не темноты, скорее — густого тумана. В этом тумане плавали обрывки мыслей, слов; он мог за них ухватиться и вспомнить, что был паладином Братства Стали, что оказался… рукотворным чудовищем; что Нейтан его спас, и теперь никого другого нет у Данса. Искать хорошие мысли — все равно, что перебирать мусор. Всегда рискуешь нарваться на неразорвавшуюся гранату. Предатель, например. Или: возмездие. Нейтан звал его. Данс тихонько застонал со сжатыми зубами, но боль в затылке ушла, а он лежал в старом добром спальном мешке. Нейтан соорудил кривоватый тент — ветер трепал латаную парусину, отчего та издавала клокочущий звук. Блеклая желтизна солнца сменилась серым сумраком. Проступали первые звезды. Данс попытался встать, но едва получилось подняться на локтях. Он встряхнулся, словно мокрая Псина, — Нейтан оставил собаку своему приятелю по имени Дикон. Насколько Данс понял из намеков, именно этот Дикон внушил новобранцу Братства сомнения в правильности речей Мэксона о том, что всякие синты — зло. «Внутренняя пустота», — в очередной раз некстати всплыл обрывок безымянной передачи. Боль ушла, но мысли путались. Данс сжал ладонями виски, точно пытаясь починить собственные мозги, словно разболтавшийся фокус лазерной пушки. — На, — Нейт подсел с флягой. — Набодяжил стим, антирадин и немного ягодных ментатов. Не смотри на меня так, в малых дозах они нормальное себе лекарство. Данс даже особо не «смотрел». Просто выпил жидкость. Она пахла клубникой. Откуда он вообще знает, как должна пахнуть клубника? — Мы идем дальше? — голос слушался еще хуже тела. Получилось что-то вроде «ы ием аше». Нейтан прихватил зубами нижнюю губу. Темнело быстро — его лицо сделалось серым из-за сумрака, а капля крови была черной, как у гуля. — Молчи уж. То радскорпиона каким-то рыцарем Ином называешь, то вырубаешься на полсуток. — Кином, — Дансу удалось выговорить имя. — Что? — Рыцарем. Кином. Кажется, на сей раз проглотил часть звуков. Нейтан только подсел ближе и сжал пальцы. — Пей. Данс послушно допил. Ничего не менялось поначалу, но он держал Нейтана за руку, наслаждаясь теплом пальцев, и прикрыл глаза, чтобы не упустить ни частички неуместного тактильного удовольствия. Потом как будто отпустило. Кошмары, боль и радскорпион-рыцарь Кин превратились в чью-то неудачную шутку. Вроде зубной пасты, размазанной по изнанке силовой брони. — Нейт. Я жив-здоров, как видишь. Понятия не имею, что приключилось… может, перегрелся на солнце. Тот посмотрел на него очень долгим и ласковым взглядом. — Ты не уставал во время перехода по Светящемуся Морю, а тут взял и утомился? Данс. — Хорошо. Ты прав. Все равно, понятия не имею… — И я. Но одно точно: поход в Ривет-Сити или еще куда-то в Столичную Пустошь откладывается на неопределенный срок — пока не разберемся, что за херня с тобой творится. — Отставить, — Данс аж выпустил руку и подскочил, сшиб по пути тент. — Ты говорил, что Институт будет за тобой охотиться. — Да. И твои бывшие дружки тоже. Но это неважно. — Отставить, — повторил Данс. Кулаки сжались сами собой — и себе же хотелось врезать по морде. Ты опять все испортил. Урод. Рукотворная криво сделанная тварь, бесполезная, как дырявый антирадиационный костюм. — Ты не имеешь права так рисковать. — А то что? Ты меня отшлепаешь? — Нейтан странно растянул гласные и поморгал, словно кого-то пародируя, — наверное, из довоенных времен. Данс прежде переспрашивал и уточнял, сейчас было не до того. Он отвернулся и стал поправлять тент, словно это было самым важным в жизни. — Со мной все нормально. — Наверное. Нейтан отвернулся и стал собирать вещи. Данс схватил его за плечи и развернул к себе: — Ладно, даже если нет, то — что? Я просил тебя выстрелить мне в лоб, если замкнет какая-нибудь механическая деталь. Хочешь сделать это прямо сейчас? У Нейтана едва заметно дернулись губы, но ответил он спокойно: — Не угадал. Я тебе рассказывал про то, как путешествовал по куску мозга Келлога? Одна леди в Добрососедстве это устроила. Если она может залезть в чертов имплант и вытрясти оттуда инфу, то справится и с твоими глюками. Даже не сомневайся. Он поцеловал Данса — быстро и смазано, явно думая о другом. — Все будет хорошо. Если Данс и собирался предложить Нейтану бросить его и идти одному, — плохая идея, но он мог затеряться в Пустоши в обществе дутней и радскорпионов — то счел за лучшее промолчать. Все равно у него никогда не получалось побеждать в спорах. «Закон Мерфи» пережил ядерную войну. Данс про этот «закон» услышал от Нейтана, заявил, что не знает никакого Мерфи, и тот, смеясь, объяснял ему про бутерброд и масло, которое всегда почему-то падает вниз, Данс запутался еще сильнее, потому что никогда не пробовал масла. Нейтан подумал немного и заменил хлеб кексами «Веселые ребята», а некое «масло» — шоколадной промазкой, сохранившейся с довоенных времен, которую находили редко, и стоила она не меньше сотни крышек. «Это точно», — согласился Данс. — «Всегда падают на глазурь». Голова не болела. Кошмары отступили. Кекс казался совершенно целеньким и вкусным, даром, что лучшая его часть плюхнулась в грязь и пропиталась радиоактивной жижей. К исходу второго дня они добрались до знакомых границ. Ржавый остов Бостона маячил на горизонте. Соскучиться никто не успел. Содружество насмехалось над их возвращением радиоактивным дождем. Пришлось срочно искать укрытие; им стало то, что Нейтан определил как бывший магазин. Он всегда узнавал любое место, как бы его ни изуродовали война и время, порой Данс спрашивал — откуда ты знаешь? «Это для вас прошло двести лет. А для меня пара минут, пока я спал в криосне», — пожал плечами Нейтан. На полу магазина спрессовались в мягкую массу газеты, пластик и осколки бутылок. Неприятно-пружинистое ощущение напоминало тот самый кошмар про изуродованные тела. Тоскливо-зеленоватая гроза снаружи превратила свет в мглу. Однако на кассе Данс нашел упаковку «сахарных бомб». Пожалуй, «Закон Мерфи» уравновешивался мелкими радостями. Нейтан вскрывал упаковку и просыпал несколько штук, потому что внутренний пластиковый пакет, нетронутый за пару веков, решил лопнуть именно сейчас. Данс пытался развести костер в мякине пола. Сахарные бомбы отскочили от его колена. Наверное, в этом был какой-то смысл, но он не уточнил, а Нейтан просто ругнулся и ссыпал оставшиеся печенья в походный котелок — вывести скопившуюся радиацию. — Ты хорошо научился, — вдруг заметил Данс. — Чего? — Ты из другого времени. Тебе не приходилось заниматься этим прежде, так? Мы… ну, то есть, люди, — он поморщился, — с детства учимся пропускать через кипячение, чтобы вредные соединения разрушались. Обдирать шкуры с кротокрысов, убивать радтараканов и очищать колючие надкрылья ради мяса. У тебя ловко все получается, как будто ты родился после войны. — Я же говорил, что воевал прежде. Ладно, радиации тогда не было, но жарить ящериц и процеживать грязную воду, чтобы не наглотаться паразитов, приходилось. Невелика разница. — Наверное, — согласился Данс. После ужина они забрались в спальный мешок. Снаружи стемнело — рановато из-за грозы, но никуда не денешься. Желтое марево продержится хорошо если до утра, а потом ветер унесет его к Светящемуся Морю или дальше — к большой воде. Данс закрыл глаза, но сон не шел. Он ворочался. — Не пихайся, — Нейтан сам подтолкнул его локтем в бок, и тут же жарко обнял. — Если не можешь уснуть, у меня есть пара вариантов, как скоротать время. Данс знал, что это означает — и его тело среагировало. Послушно, пришло на ум слово, которое он выбросил так же, как выбрасывал сравнение мякины на полу супермаркета с мясным ковром из кошмарного сна. Ладонь Нейтана уже расстегивала молнию на его комбинезоне — и направилась к паху. Данс немного терялся, толком не умея отвечать; ему было привычнее боевое товарищество, а такого рода близость все еще казалась странной. Нейтан не позволял ему размышлять, когда трогал между ног — Данс фыркнул от ласки кончиками пальцев и возбуждения. Он повторил за Нейтаном. Они носили одинаковые комбинезоны. Раньше еще валялся среди вещей в рюкзаке тот, из Убежища, но после того, как узнал про Институт и сына, Нейтан сжег одежду с логотипом Волт-Тек. К лучшему. Просторный спальный мешок позволял любые маневры, но на сей раз они ограничились руками и губами — Нейтан кусал Данса за ухо, целовал губы и шею, фыркнул и пожаловался на колючую щетину. «Побреюсь», — буркнул Данс и коротко выдохнул, потому что ладони в паху ускоряли темп; он пообещал бы что угодно. Нейтан заставил его перевернуться на бок, чтобы трогать и задницу. Данс повторял за ним, растворяясь во все еще непривычно ярких ощущениях; часть его по-прежнему держалась особняком, как солдат на посту. «Ты не заслуживаешь», — говорила она. «Ты всего лишь машина». Данс отвечал: но машины служат людям — и он готов был служить Нейтану верой и правдой, неважно — стреляя по диким гулям, повторяя движения вверх-вниз с членом в руке. Этого хватало, чтобы заткнуть неприятного надзирателя. Но сегодня он остался — мрачный и выжидающий. Закон Мерфи — это не только про мелкие неприятности; еще и про то, что за все хорошее нужно расплачиваться. Вскрикивая на пике наслаждения, Данс не хотел знать, какой именно счет выставят Нейтану и ему. Он узнал ответ на следующее утро: обнаружил, что ослеп на правый глаз. Боль не вернулась, дурной сон — да, но сумбурный и без ярких образов. Односторонняя слепота странно вывернула мир, отрезала половину и заменила не полной темнотой, а невнятной рябью, будто на экране сломанного терминала. Данс проснулся раньше Нейтана и около часа тряс головой, давил на глазницу. Пройдет, говорил он себе, сейчас пройдет. Не прошло. Нейтан выбрался из спального мешка с довольным зевком. После грозы снова светило солнце, а воздух был приятно разрежен. Нейтан подошел к Дансу и обнял его сзади за плечи, от него еще пахло семенем — странный аромат, немного напоминавший то ли свежую воду, то ли водоросли. Он ткнулся носом в ямочку на затылке, фыркнул от щекотки коротко остриженных волос. Меньше всего хотелось портить ему редкие моменты неги и расслабления, и все же Данс сознался. Нейтан выслушал молча. Обошел Данса, не застегивая сапог. Приказал повернуться, закрыть левый и, наверное, уставился прямиком в ослепший глаз, но Данс видел только череду назойливых помех. — Ясно, — сказал Нейтан. Голос у него был искаженный, впору предположить — оглох заодно. Потом сел на расстеленный мешок и принялся крутить настройки своего Пип-Боя. Оба молчали. — Нейтан? — Данс сдался первым. — Слышу. Я думал прийти в Добрососедство, но придется действовать иначе. Хорошо, что эта штука может не только ловить сигналы, но и посылать их. Лишь бы адресат услышал. Черт его побери. — Адресат. Нейтан отмахнулся и снова занялся прибором на своей руке — Пиб-Бой он не снимал даже во время секса, кто такой Данс, чтобы спорить? Безглазый или нет, он решил заняться делом. Оживил тлеющие со вчерашнего вечера угли, принялся сооружать завтрак из остатков сахарного варева, сушеной тошки и ломтиков мутафрукта. Пока готовил — попробовал винтовку. Прицеливаться было неудобно. К тому же он ощущал, что его постоянно заносит влево, потому что справа лежала даже не тьма, а неприятное искрящее ничто. Лучше бы им правда куда-нибудь дойти, потому что уже сейчас Данс становился обузой. Данс пролил немного «каши» на колено. Она жглась даже через комбинезон. Теперь придется действовать медленнее и аккуратнее. Данс протянул Нейтану тарелку. Самому есть не хотелось — до комка в горле, будто колючек наглотался. Необходимо заставить себя, физическое увечье не причина отказывать телу в необходимых питательных веществах. Слепота объяснима. Должно быть, накануне попала в глаз радиоактивная вода, неважно, что они успели отыскать убежище прежде, чем разразилась гроза. Всему есть причина. Нейтан рядом. Он знает, что делает. Тот не прикасался к еде. Пип-Бой издавал противные звуки полузадушенного кротокрыса. — Черт, я ему свою собаку оставил, в конце концов. Мог бы и отозваться, — внезапно высказался Нейтан. Он поднял голову. Данс и прежде не всегда улавливал смысл выражения лиц, а сейчас наслаивалась мельтешащая серость. Нейтан злился? Боялся? Данс решил, что лучше не спрашивать. — Поешь, — произнес он. — Да пошел ты… — у того прорезался странный акцент. — Извини. Сейчас. Эта штука довольно неплохо работает. Как правило. Данс кивнул. Бутерброд. Или Мерфи. Или расплата — если что-то хорошее случается, всегда следует плохое. Он всегда знал, что не заслуживает Нейтана; и вообще его судьба была — остаться навсегда там, где кровь застывает, а сны становятся темнее. Темнота догнала его — не стоило сопротивляться. Нейтан вскочил. Обхватил его за талию — Дансу едва удалось удержать равновесие. — Мы найдем способ. Слышишь? Поможем тебе. Эти ребята только тем и занимаются. Кусок келлогова мозга на импланте — это куда меньше, чем целый ты. Понял, Данс? — Так точно, — он исправился, — то есть, конечно. Нейтан хрипло засмеялся. Его собственные глаза были мокрыми. Данс неуклюже коснулся лица, боясь промазать; ничего путного не приходило на ум, разве — согласиться и выразить покорность, но сейчас требовалась его поддержка, еще недавно был старшим по званию, паладином и командующим. — Штатная ситуация, Нейтан. Ничего непоправимого, ты это знаешь. Все будет хорошо. А пока съешь завтрак, хорошо? — Ты тоже. Данс проглотил «колючки». — Да. Разумеется. Они доедали каждый свою порцию, и Данс еще сомневался, сумеет ли удержать ставшее безвкусным варево внутри, когда Пип-Бой все же заверещал и высветил координаты места, которое Нейтан с радостным воплем назвал станцией Мерсер. Судя по карте, станция располагалась на восток от их временного убежища и лежала всего-то в полудне пути. Удивительно удобно — Данс аж фыркнул с некоторым недоверием, он опасался полагать, что так все просто решится. Зато он нашел и приладил на правый, ослепший кусок ткани, и теперь мерцающая муть померкла, он даже попробовал выстрелить с единственным оставшимся глазом. В жестянку на другом конце супермаркета не промазал. Нейтан следил за этими упражнениями издалека. На миг Дансу почудились брезгливо поджатые губы. Тот не торопил, хотя до станции стоило бы добраться до темноты, просто стоял и слегка отворачивался. В рюкзаке он нашел высохшую довоенную сигарету, сжал ее губами и поджег, окутывая себя облаком сизого резко пахнущего дыма. Потом, словно поколебавшись и о чем-то подумав, добавил пару капель из некого флакона. Ягодные ментаты или винт в порошке, догадывался Данс. Нейтан от него скрывал свои особые запасы — не хотел ссоры. Данс забыл про жестянку: — У меня был в подчинении послушник Майкл. Хороший парень — немного похож на тебя, чернявый и тощий. Он был одним из лучших — стрелял, решал задачки, которые ему подсовывали скрипторы, быстро научился одиночной и групповой тактике. Он был хорош во всем, вот только вечно покупал у каких-то темных личностей ампулы и таблетки. Он называл это «разгоном». — Данс, просто заткнись, — Нейтан затянулся, облако выпущенного из его рта дыма пахло переспевшей клубникой. — Однажды он пропал. Мы сочли его погибшим в битве с супермутантами. Но нашли его через пару месяцев… он превратился в одичалого светящегося гуля. — Ага, и ты его узнал, — фыркнул Нейтан. — Не я. Это было до меня. — Значит, вранье. Я знаком с парнем, которого превратили в гуля наркотики. Он умнее многих и уж точно не похож на дикого. Данс не нашелся что ответить. Он потеребил свою повязку. — Ты разрушаешь себя, — в конце концов проговорил он. — Это плохо. Нейтан улыбнулся. Он подошел и поцеловал пахнущими табаком и клубникой губами: — Мы все разрушаемся. Жизнь — болезнь, передающаяся половым путем. Или не только половым. Он сжал ягодицы Данса, но без обычного вожделения — единственный глаз не лишил того наблюдательности. Темный взгляд Нейтана был зеркалом, которое отражало единственную эмоцию — тревогу. Он добавил — бросай свои чертовы железки и пойдем уже, и Данс больше не возражал против ментатов и винта и не сказал ни слова. До станции Мерсер добрались без приключений. Содружество осталось прежним — пыльным, заморенным радиацией и отсутствием человеческого внимания местом; редкая растительность упорно цеплялась корнями за каменистую почву и пила воду ядовитых ручьев. Вырастал дикий мутафрукт и блеклые цветы центроцвета. Где-то поодаль жужжали дутни — достаточно далеко, чтобы твари не решили напасть. Нейтан молчал всю дорогу, а Данс привычно анализировал окружающую обстановку, единственный уцелевший глаз давал неполный обзор, но он даже успел подумать: ничего страшного, проживу и так. Действительно. Мало ли одноглазых синтов-бывших паладинов Братства Стали в Содружестве? Станция Мерсер приткнулась в тупике старой довоенной дороги. Та вела дальше — но после ядерных бомбардировок сошел оползень и накрыл землю бугристым одеялом. Низкорослое невзрачное здание сохранилось — так мелкая трава способна выстоять в бурю, что погубит столетние деревья. Обшарпанная красная когда-то, а теперь бурая краска надписи гласила: они пришли ровно туда, куда следовало. На стене висел пожелтевший рекламный плакат вишневой ядер-колы, а рядом — вечный Волт-Бой, улыбающийся символ способности выжить там, где оставалась лишь смерть. Данс помнил Волт-Боя по свалке Ривет-Сити — тот попадался обрывками плакатов и штампами на обломках старых машин. Теперь он повернулся к улыбающемуся рисованному персонажу слепым глазом. — Ты чего застрял? — пробурчал Нейтан, скрываясь в темном пятне входа. Контраст между солнечным «снаружи» и чернотой «внутри» были слишком сильным для единственного глаза, Данс зажмурился на входе, надеясь, что успеет выстрелить, если… — Привет, Выживший. Голос был незнакомым. Данс открыл глаз — перед правым, приглушенные или нет, все еще мелькали помехи. Левого хватило, чтобы разглядеть остатки автомата с ядер-колой, разбитый терминал и стол, на котором сидел человек в темных очках. — Назовитесь, — потребовал Данс, вовремя спохватился и добавил мягче: — Сэр. Человек в очках осклабился. Зубы у него были очень белые — такие Данс видел только у Нейтана, да и то успели пожелтеть за несколько месяцев в «дивном новом мире» — что бы эта нейтанова цитата ни значила. Данс на всякий случай щелкнул предохранителем винтовки. Лампочка мигнула красным: готовность нуль. — Эй-эй, не злись, — тип в очках помахал Дансу и снова засиял своими чистейшими сверкающими зубами. Казалось, что это они тут светятся на всю бывшую станцию, а не череда «аварийных» лампочек, каким-то чудом продержавшаяся пару сотен лет. — Меня зовут Дикон. Я твой друг — по крайней мере, теперь. — Теперь, — повторил Данс. Он поколебался, но все же перевел предохранитель в режим защиты — не потому, что верил этому Дикону, но из-за того, что Нейтан подошел ближе и пожал ему руку, а потом откуда-то из кучи хлама вылез Псина с тушкой кротокрыса в зубах. Вид у собаки был счастливый. Нейтан едва слышно присвистнул. Псина кинулся к нему, поднялся на задние лапы и шумно облизал лицо, а затем проделал ровно то же с Дансом — тому и в голову не пришло возражать против своеобразной ласки. Тушку кротокрыса положил между ним и хозяином, словно доверяя приготовить добычу сразу обоим. — Спасибо, что позаботился о нем. — Всегда рад. Он хороший пес. Смотрел Дикон в этот момент на Данса. Или тому показалось, потому что повернулся незрячим глазом? — Ну… в общем, нужна помощь. — Знаю. Дикон спрыгнул со своего трухлявого стола и подошел ближе. А затем исчез — Данс дернулся, вскинул винтовку. Дикон удерживал ствольное кольцо. — Извини. Я просто хотел проверить. Обычно так оно и происходит — глаза отказывают в первую очередь. У нас таких было много. Нейтан стоял слева. Он передернул плечами, и на шее дернулся покрытый точками плохо выбритой щетины кадык. — Много? — спросил он нейтральным тоном, словно беседовал о чем-то совершенно неважном, а Дансу больше всего хотелось встрять — это ведь вы обо мне, да; но что-то похожее на чувство такта или страх заставило его сесть на корточки и трепать жесткую шерсть Псины. — Ага. Только не говори остальным. Они не хотят знать правду. — Правду. От тебя, — фыркнул Нейтан. — Разумеется. Я вообще ходячая истина, разве ты еще не понял? Нейтан скинул походный рюкзак и достал бутылку вишневой ядер-колы. Данс почувствовал ее запах, когда слетела крышка. Он по-прежнему чесал загривок Псины, не вмешиваясь в разговор. — Что случалось с теми, Дикон? — Никто не становился опасным, так что можно просто оставить все как есть. — Дикон. Человек в очках вздохнул. Дансу пришло на ум слово «театрально» — а еще тот удачно крутился как раз слева. — Сначала зрение. Потом слух — или конечность. Редко две сразу, ничего критичного. Несколько лет еще можно делать вид, будто все в порядке. — А потом? — выговор стандартного протекторона был воплощением эмоциональности по сравнению с интонацией Нейтана. Дикон снова вздохнул. — Поверь, ты не хочешь этого знать. Ты ведь привязался к нему, — и он присвистнул, будто подзывая собаку, но Данс выпрямился, понимая: речь о нем. — Я все еще здесь. — Конечно. И ты совсем как человек, поэтому с тобой нужно считаться, — пластик очков оставался черным, а зубы сверкали белым. Данс отшатнулся — между контрастом двух цветов вклинился мясной ковер и гулефицированное лицо рыцаря Кина. Потом Дикон рассмеялся. — Да не переживай ты так. В конце концов, в этом отвратительном мире, где твои бывшие друзья мечтают превратить тебя в груду ошметков, есть и лучи добра. Вот я, например. Собираюсь тебе помочь. — Мне не нужна твоя помощь, кем бы ты ни был, — отрезал Данс. — Сомневаюсь. Данс развернулся. Щелчком подозвал Псину — собака была послушна и виляла хвостом, только оглядывалась на Нейтана и фыркала от клубов пыли. . Под ноги попалась алюминиевая жестянка. Данс со злостью пнул ее. — Знаешь, плохо не то, что ты синт, — вкрадчиво произнес Дикон вслед. Данс отправил жестянку в новый полет — она ударилась о двухсотлетнюю плитку и отбила уголок. — Плохо то, что у вас, третьего поколения, ограниченный срок годности. Головная боль, кошмары — первый симптом. А потом отказывают органы. Один за другим. Тебе повезет, если сердце или мозг отключатся быстро, и ты не очутишься в плену собственного безжизненного мяса. «Мяса». Болото развезлось, ноги провалились по колено. Шевелиться бесполезно: завязнешь глубже. Гниющий сок промочил сапоги и комбинезон. У запревшей плоти аромат кислый, как у наркотиков, которые Нейтан прячет от Данса. «Мяса». Он развернулся и выстрелил — это заняло долю секунды; осознал гораздо позже, чем расслышал вопль Нейтана — «Данс!». А потом еще мгновение соображал, какой глаз закрыл. Теперь-то были зажмурены оба. Левый. Конечно же. И вышло, что стрелял наугад. — Данс. — Пустяки. Голос Дикона. Значит, жив. — Ты добил автомат из-под ядер-колы, с чем тебя и поздравляю. Ну, а теперь, раз уж мы все отметили, — шипение газировки, глоток. Дикон пил ядер-колу. Данс чуть наклонился вперед, боясь нащупать болото разлагающихся лиц, но в ладонь ткнулся мокрый нос Псины — и стало легче. — Извини. Нейтан. Тот подошел ближе и сжал пальцы Данса. — Так вот. Если ты уже успокоился, то можно поговорить о деле. С вами обоими. А разговор будет очень коротким. Единственные, кто все знает о третьем поколении и может вам помочь — Институт. «Внутренняя пустота». Эта фраза вертелась в голове, а кроме нее больше ничего — Дансу даже мерещилось, что она мелькает неприятно контрастными зелеными буквами на черном фоне экрана терминала. В прошлый раз он сбежал в бункер «Браво» прежде, чем осознал. Он хотел укрыться от позора, от справедливой кары Братства — в меньшей степени, и, хотя запрограммировал протекторон на патруль, одновременно положил на стол заряженный пистолет тридцать второго калибра — вполне хватит, чтобы пустить пулю в висок. Вопрос времени. Что ж, вот он — все там же. Выход был хорошим с самого начала, таким же остался и теперь. Вслух Данс произнес: — Я не пойду просить помощи у Института. Нейтан зыркнул на Дикона исподлобья. — Конечно, Данс. Слушай, — он погрозил ухмыляющемуся типу-в-очках кулаком, — а я еще думал, у меня тупые шутки. Окей, принято, ты всех затроллил, как говорили в мое время. Не смешно. — Я серьезно, — сказал Дикон — он с ногами забрался на стол и напоминал большую птицу на ветке дерева. — Ни у наших, ни в Добрососедстве нет таких технологий. Я знаю, вы хотели заглянуть к Амари, но у нее так себе арсенал. Он добавил очень тихо — Данс едва расслышал: — Ты же у них бывал. Все белое, стерильное и идеальное. Третье поколение все еще не достигло совершенства. Поэтому права существовать — не больше, чем у старика-фермера с парой кустов тошки. — Я не пойду просить помощи у Института, — повторил Данс с нажимом. Либерти Прайм готов к атаке, вот что он мог добавить, но это была тайна Братства, которую даже ущербный кусок биоматериала вроде него не стал бы выдавать чужаку. Чужаку ли? Данс знал, что Нейтан все откладывал зачистку Подземки — словно от этого приказа Старейшины начинал кашлять кровью, как от всей радиации Светящегося Моря; и теперь все складывалось. — Ты из Подземки, не так ли? — Данс повернулся так, чтобы видеть Дикона. — Вы спасали синтов. Что ж, я рад, что Институт оказался умнее вас, заложил в механических чудовищ программу самоуничтожения. «Внутри меня пустота», — многократно повторенная фраза из пойманного сообщения, зацикленный стон или вопль ужаса. Теперь казалось логичным — ее отправил такой же разрушающийся, гниющий заживо, синт. Все сходится. Данс вздохнул. — Прекрати, — сказал Нейтан, вставая между ним и Диконом. — Мне наплевать, чего ты себе придумал. И наплевать, что у тебя опять приступ фанатизма по Мэксону, чтоб ему пусто было. Я спасу тебя. Понадобится — прикончу собственного сына, хотя ему и так недолго осталось. Или пересплю с каждой старой фригидной стервой из Института. Ради тебя, — под конец Нейтан кричал, недоумевающий Псина вторил коротким лаем, а Дикон допивал вишневую колу и болтал ногами. Пыль поднималась клубами — словно вся грязь Пустоши скопилась на единственной станции. — Мы уходим, — ответил Данс. — Никуда ты не… — Я ухожу, — уточнил Данс, ссутулившись. Боль кольнула слепой глаз и передалась в плечо и ключицу. На мгновение он испугался, что откажут ноги — грохнется прямо здесь, нелепый, как угодивший в капкан яо-гай; человек из Подземки вдоволь посмеется над бывшим врагом, а Нейтан потащит его в «безопасное место» — дурацкую обузу. Машина должна служить человеку, а не наоборот. Или не служить никому — и не существовать вовсе. Он развернулся и сделал шаг. Больше всего хотелось обернуться — рядом ли Нейтан, но теперь разве это имело значение? Он не станет цепляться за подобие жизни; все идет, как должно. Он выдержал — не оглянулся, и лишь спустя несколько сотен или тысяч шагов осознал, что Нейтана действительно больше нет рядом. Данс остановился, отстраненно отметил — дыхание сбилось, бежал последние полчаса или час. Пустошь выглядела мирной — он свернул в какой-то подлесок, промочил ноги в мелком ручье, ободрался о сухостой кустов. Чахлые деревья загораживали горизонт. Пахло мокрой землей и мхом. Где-то вдалеке надсадно вопила ворона. Этот звук успокаивал и помогал смириться. Данс огляделся — потребовалось вдвое больше времени, пришлось обернуться вокруг собственной оси, зато убедился: он совсем один, Нейтан отстал или просто передумал идти с ним. Данс шумно выдохнул. Опустился на колени — вода в ручье радиоактивна, но ему было все равно; он долго и тщательно смывал пыль, пот, скреб ослепший глаз — под веком тот ощущался холодным, неподвижным, как у мертвеца. Выпил несколько глотков под угрызения совести: забрал часть вещей у Нейтана, а если тому они нужны? Рукотворные псевдо-люди импульсивны в момент душевных волнений; однажды он точно так же бежал от Квинлана и его правды, а теперь окончательно заблудился. Не в прямом смысле — пожалуй, Данс узнавал эти места, всего лишь понятия не имел, что ему дальше делать. Еще пару дней назад они с Нейтаном шли в Ривет-Сити. Это казалось неплохой идеей. Теперь… Он лег на холодную землю, покрытую жесткой порослью травы. Перекрестья сухих веток исчеркали небо так, что оно стало еще серее, чем обычно. В любой ситуации есть правильное решение. Остаться здесь и ждать, пока рукотворные системы откажут одна за другой? Этот вариант поначалу показался Дансу приемлемым, затем он признался себе же в недостатке информации. Как ведут себя синты, когда у них замыкает в мозгу? На ум приходила та самая бойня в Даймонд Сити. До ближайшего поселения около дня пути. Вполне успеет, если двигательные центры не перегорят вслед за корковым веществом. «Я предупреждал». Да, говорил Нейтану — убей меня, я сам не знаю, на что способен. Я опасен. Тот сумел убедить Данса, что раз продержался паладином Братства Стали несколько лет, то и дальше будет все под контролем. Непростительное легкомыслие. Вариант два: отправиться в логово гулей или супермутантов. Зарядов в винтовке около полусотни — более чем достаточно, чтобы умереть достойно, не опозорив Братства. Дансу настолько понравилась эта мысль, что он поднялся со своего травяного грязного ложа, но замер на полпути. Гули и супермутанты — гадкие твари. Как говорил Старейшина: все мерзкое создано людьми, поэтому мы должны контролировать научные достижения, предотвратить создание новых штаммов ВРЭ или радиоактивных выбросов, что вызывают гулефикацию. Каждая такая речь завершалась одним и тем же выводом. Институт — корень всякого зла, включая радиоактивные выбросы и супермутантов. Данс знал: это правда. Беглый ученый Верджил мог бы подтвердить. Старейшина Мэксон собирался уничтожить Институт с помощью Либерти Прайма, вот только единственный, кто мог пробраться к ним, Нейтан, отказался сотрудничать с Братством. Из-за него, Данса. А теперь… «Я пойду к ним». «Ты дурень. Они просто тебя поймают, словно слепого детеныша кротокрыса за хвост — и перепрограммируют, а еще вернее — переработают, как старый хлам, чтобы наклепать новых синтов». Голос Нейтана в голове был резким и колючим. Физически кололся — Данс не сразу осознал, что это просто вонзились в ладони травинки, а еще затекли от неудобной позы ноги. «Мне нужен передатчик, успеть дать знак Братству». Предположим, он сумел бы его сделать — хотя бы из тех остатков техники, что ржавели в «Браво». Отсюда не так уж далеко. «Сущая мелочь — отыскать Институт без координат, то-то все Содружество сбилось с ног», — снова Нейтан. — Но ты их нашел. И я знаю если не как попасть туда, то как подать им знак, чтобы они обнаружили тебя. Еще один твой довод за то, чтобы убраться из Содружества, уже забыл? Нейтан мелькал в теневой зоне сгоревшего глаза. Он не нашелся с ответом, кроме: у тебя ничего не получится. — Посмотрим, — буркнул ему Данс. «Если у тебя останется, чем смотреть», — ввернул шутку в любимом стиле Нейтан-из-тени; он мерзко засмеялся. Данс показал ему средний палец, а потом быстро обернулся и выстрелил. В ручей плюхнулась тушка дутня. Данс улыбнулся ей. Они используют радио, говорил Нейтан. Понимаешь? Радио «Классика». Его слышал каждый в Содружестве. Если на заику из Даймонд Сити еще надо было уметь настроиться, то «Классика» ловилась даже жестяной банкой на палке. Они с рыцарем Ризом и скриптором Хейлин слушали его в Кембриджском участке, и Риз вечно ворчал, что музыка тягомотная, так и тянет заснуть — попробуй, выстой на посту под такую. Скриптор Хейлин пыталась определить древних авторов, только ей не хватало знаний, а музыкальный слух сводился к краткому определению «яо-гай на ухо наступил». Но Дансу мелодии нравились. Всегда хотелось узнать, кто их сочинил, кем были эти люди из мира-до-Войны. Он спросил у Нейтана позже об одной из мелодий — ею оказалась «Сюита для лютни» некого Иоганна Себастьяна Баха. Данс попросил рассказать больше, однако Нейтан лишь пожал плечами — оказывается, этот Бах умер за сотни лет до того, как пришла Война. Музыка пережила несколько столетий и несколько миров. Должно быть, поэтому Институт использовал «Классику» в своих кодах — символом бессмертия и вечности. Как бы ни ненавидел Данс Институт, вынужден был признать: хороший выбор. Они применяют радио. Они везде. Сейчас это было на руку Дансу. Беглый синт добровольно возвращается — осталось лишь подготовиться. И поторопиться. Он обнаружил, что два пальца — мизинец и почему-то указательный на левой руке плохо гнутся. Мизинец застыл никчемным отростком. Данс предположил, что скоро паралич захватит всю кисть, а затем перекинется дальше. Страх заставил его остановиться и тяжело дышать. Из единственного живого глаза проступила влага. Данс недоуменно стер ее грязным рукавом. Если бы рядом был Нейтан… Если бы. Данс оглянулся — на миг совершенно нерационально, отчаянно понадеявшись заметить того. «Я должен завершить миссию». Без Нейтана. Придется смириться. Одиночество похоже на темноту вместо зрения или неподвижные конечности. Однако он все еще мог идти, что-то видел и способен соорудить передатчик, который одновременно подаст сигнал на волне «Классики» — и Братству в нужный момент. Простая работа для того, кто сам модифицировал для себя довоенную силовую броню. Подлесок темнел приближающимися сумерками. Одноглазый и почти однорукий путник мог стать легкой добычей, поэтому Данс старался двигаться перебежками и разведывать путь. Ему попалась стая гнусов, и несколько кротокрысов. До бункера оставалось меньше полумили. Неспешные мелодии «Классики» коснулись слуха Данса. Он остановился и тряхнул головой — неужели начал разрушаться мозг, и его преследуют слуховые галлюцинации? Данс закрыл уши пальцами — в том числе мизинцем левой, который ощущался теперь чуждым, словно прикрученный к кисти кусок пластика. Звук стал тише. Это немного успокаивало… но лишь немного. Почему «Классика» играет здесь? Почему музыка доносится из бункера «Браво», куда Данс направлялся? «Институт опередил меня», — Данса бросило в холодный пот. Он не успел. Он должен был соорудить передатчик для Братства и напоследок подсказать Старейшине Мэксону как сделать так, чтобы атомный гнев Либерти Прайма выковырял этих подземных кротокрысов и превратил их в жареных кротокрысов на палочке. Данс остановился, сердце гулко колотилось в животе. Пластик и металл винтовки немного успокаивали, хотя он понимал: против охотников ничего не сделаешь. Ничего. Данс приближался сверху, к тому же его обступили густые заросли. Хорошая позиция — в том числе наблюдательная. Он заметил движение возле бункера. Охотники, скорее всего. Вряд ли удастся отбиться. Он припал к земле, двигаясь теперь по-пластунски. Но целиться пока было не в кого, человеческая фигура — проклятый полумрак и один глаз вместо двух не давали рассмотреть подробнее. Лучше уйти и отыскать другой склад подходящих для передатчика деталей. Фигура снова появилась на пороге бункера. «Я успею». Данс прицелился. Хорошая позиция. Он ведь не надеялся, в самом деле, что его план передать весточку из Института Братству сработает? Зато есть шанс забрать с собой пару охотников. Или хотя бы одного. «Успею». — Данс! Он едва не нажал — палец соскользнул, и только чудом удалось отдернуть ладонь. Нейтан. Нейтан был здесь… и ждал его. — Черт, да вылезь ты уже из своих гребаных кустов! Привычный голос вплетался в мелодию «Классики». Данс шагнул навстречу, ожидая завязнуть в болоте из мяса и лиц — и шел так несколько сотен метров, беспомощный и покорный, как синт первого поколения со сгоревшими предохранителями. Когда Нейтан обнял его, Данс лишь вздрогнул. Никаких лиц? И мяса? — Я знал, что ты сюда придешь. И Дикон… наверное, тоже. Он подсказал включить музыку. По правде, мне кажется, он знает про частоту Института. Я не говорил ему, клянусь. — Нейтан. Язык заплетался. Еще один сбой нейросети — или что-то еще. — А. Да. Тот мягко поцеловал Данса, словно ничего не случилось. — Я за тебя беспокоился. Но, к счастью, «жучок» работал… — Жучок. — Небольшая следилка. Прости, я ее повесил еще после первой нашей встречи здесь. Боялся, что ты уйдешь и натворишь глупостей. Пип-Бой показывает расположение, видишь? На черном экране мелькала зеленая точка. Сейчас она сплелась с другой — обозначением самого владельца. Данс, наверное, должен был как-то среагировать, но внезапно ощутил пустоту; ту самую, о которой узнал здесь. Пускай так. Нейтан следил за ним. Пускай. — Ты мог бы мне сказать, — заметил он, но Нейтан только усмехнулся. — Тебе бы не понравилось. Некоторые люди должны думать, будто сообразили сами. Вот например: ты ведь тоже решил направиться в Институт? Он погладил Данса по шее, словно потрепал Псину, не подразумевая никакого ответа. Пришлось промолчать. Терминал стоял нетронутым. Данс поборолся с искушением и поддался ему, открывая ту самую запись. Иррационально подумал: стерто, уничтожено. Нейтан вон разобрал протекторон, так почему бы не вынуть пару микросхем из старого компьютера? Он ошибся. Та самая запись выскочила почти сразу. «Внутренняя пустота». «Сны становятся темнее», — последнюю фразу из текста Данс проговорил одними губами, а потом вздрогнул, потому что Нейтан позвал его коротким: «Идем». Данс едва не переспросил: куда. — Я у них на особом счету. Ладно, я искал способ отомстить за жену и отыскать сына, но то, что получилось — тоже неплохо, — пояснял Нейтан. Он сидел на корточках возле неподвижной железной груды разбитого протекторона — из этого механического трупа доносилась нежная мелодия радио «Классики». Данса передернуло. — Я дам им сигнал, и… погоди, что у тебя с рукой? Данс надеялся: Нейтан не заметит неподвижных пальцев. — Ничего. Он хотел было спрятать ладонь или наоборот, заставить все, включая испорченные пальцы шевелиться, но понял: отказала вся кисть. Теперь он даже не сумел бы выстрелить из верной винтовки. Данс оглянулся на нее, лежавшую рядом с терминалом, затем — на мертвый протекторон. — Глаз, потом рука… — Нейтан сжал его ладонь обеими своими. Данс ничего не почувствовал. — Дикон прав, разрушение будет только ускоряться. Короче, давай-ка поторопимся. Данс стоял навытяжку. Разбитое стекло и низкие потолки напоминали о недавней попытке бегства. Зачем Нейтан вообще отправился искать его? — Что будет с Псиной? — внезапно спросил он. Нейтан вскинул удивленный взгляд, из-за искусственного света до сих пор рабочих ламп тот показался больным, а глаза — слишком светлыми, прозрачными, как блестяшки разбитого стекла. — Да ничего. Опять оставил его Дикону. — Хорошо. Надеюсь, он позаботится о собаке. Нейтан немного хмурился, и Данс воспользовался второй еще-пока-подвижной рукой, чтобы притянуть его к себе, поцеловать, обнять. Тот вздохнул. — Эй. Выше нос. Все будет отлично, ты же мне доверяешь? — Больше, чем себе. Очередная мелодия «Классики» остановилась — а затем прихотливая трель растянулась в безобразную какофонию, от которой в голове Данса все взорвалось знакомым приступом боли. Он ощутил привкус крови во рту, должно быть, прикусил язык. Желудок будто прилип к спине, пришлось сглатывать тошнотворную кислоту. — Эй. Приехали. Голос Нейтана был частью отвратительной трели. Данс поморщился от него — и от света, чересчур яркого для его бедного единственного глаза. — Приехали, — повторил тот, зачем-то попытался пригладить взъерошенные волосы. Стояли они в каком-то узком коридоре, покрытом кафельной плиткой от пола до потолка. От белого цвета головная боль распалялась все сильнее. — Сейчас нас обольют обеззараживающим душем, — пояснял Нейтан, ведя Данса за руку. — Они боятся радиации и всякой заразы с поверхности. Не то чтобы я их мог осуждать, знаешь ли. «Институт». Сердце зла было стерильным и трусливым. Коридор закончился еще более тесной камерой. «Душем» Нейтан назвал распыление какой-то жидкости, которая пахла, как новые сапоги со склада проктора Тигана — или как обновленная силовая броня. — Снимай свои шмотки, — Нейтан по-свойски шлепнул Данса по заднице, словно они пришли в отель Добрососедства под названием «Рексфорд» и собирались отдохнуть на пару в номере с дырявыми диванами и настоящей горячей водой за отдельную плату. Сам он уже расстегивал штаны, на пол шлепнулся ремень и потрепанная куртка. Данс попытался повторить за Нейтаном, но проклятая ладонь только мешалась. — Давай помогу, — Нейтан игриво подмигнул, а потом заботливо коснулся лица — там, где все еще, наверное, был глаз. Данс догадался, что он опустил ему веко, словно покойнику. Из «душа» оба вышли обнаженными и попали в еще одну кафельную камеру. В ней на жестяной вешалке дожидалась пара комбинезонов — тоже белых и с маркировкой Института. Данс невольно отшатнулся. — Я помогу, — повторил Нейтан. — Эй, это просто униформа. Просто одежда. — Предпочел бы свою силовую броню. И «Гатлинг», — фыркнул Данс. Нейтан засмеялся. — Не сомневаюсь. Комбинезон сидел идеально, словно сшитый на Данса. Это неожиданно покоробило — словно проклятущие «умники» догадывались, что беглый синт однажды вернется к ним. И даже просчитали, каким именно способом. Нейтан приложил ладонь к панели рядом с раздвижной дверью. Та открылась, позволяя пройти дальше. Данс закрывал уцелевший глаз «козырьком» — ему не нравился яркий слепящий свет, но за пределами обеззараживающей камеры бело-голубовато-зеленая атмосфера показалась спокойной, умиротворенной. Он даже вздохнул с каким-то подобием облегчения, будто впрямь наконец-то вернулся домой. Правда, поймав себя на этом, нахмурился и сложил руки на груди. Свет не мешает — вот и отлично, однако даже без винтовки он все еще паладин Братства Стали, и… Да ладно. Кого Данс обманывал. — Идем сюда, — Нейтан шел вперед под заинтересованными взглядами людей. Они все выглядели безобидными в своих лабораторных халатах, комбинезонах и подобной одежде, настолько мирной, что на Придвене такую не носили даже ученики скрипторов, которых отродясь не отправляли в бой. Эти люди жили в безопасности всю жизнь. Их родители — тоже. Данс испытал какое-то детское желание выпустить нескольких радтараканов прямо посреди идеальной голубоватой белизны — просто посмотреть на реакцию. Институт казался неправильным — все эти мягкие углы, округлые формы; Данс заметил пару терминалов, экран у них тоже был круглым. — Идиоты, — пробурчал он. Нейтан шел впереди и обернулся: — Что? — Шар или круг — наиболее неэффективная форма. Особенно по сравнению с квадратом или прямоугольником, — пояснил Данс. Нейтан отчего-то присвистнул. — Ух ты. А я-то думал, ты только стрелять умеешь. Ладно, шучу. Я видел, как ты орудуешь с настройками пушек и силовой брони. Ну, а это… поверь, они могут себе позволить круглые мониторы. Именно потому, что они неэффективны. В мое время такое было — вроде золотых часов или ботинок из крокодиловой кожи. Данс промолчал в ответ. Нейтан привел его за очередную обтекаемую дверь — надпись гласила «Отдел Роботоконтроля», от одного названия замутило не хуже, чем от эффекта телепортации. Данс потрогал закрытый глаз с мертвым веком. Отказавшая рука и половинная слепота… может, лучше вернуться? Очередной длинный голубовато-белый коридор закончился такой же лабораторией. За стеклом колотились и пытались выбраться странные создания, похожие на мохнатых и деформированных людей. На длинных столах расположилось оборудование такого уровня, о каком Братство могло лишь мечтать. Командовал здесь худой лысый мужчина с седыми усами, который уставился на Нейтана и Данса так, будто они все-таки выпустили несколько десятков радтараканов. Причем за шиворот каждому ученому. — Привет, Джастин, — Нейтан улыбнулся ему. — А. Отец думал, что вы покинули нас и… предпочли… — человек замялся, Данс знал правильное слово, но Нейтан опередил его: — Предать? Нет. Я ему говорил же: я был в Братстве, и что? Всем вам рассказывал эту историю, проще некуда: только выбрался из разрушенного Убежища, повсюду зомби, трехметровые чудища и прочая чертовщина. И вот этот парень, — он по-свойски хлопнул Данса по плечу, — заявляет, что есть некое Братство, которое со всей этой сранью борется… — Да-да, я знаю. Стойте, Нейтан. Вы привели сюда… — В чем проблема? Вы его не узнаете? — М7-97, — тот подошел ближе, осматривая Данса снизу вверх. — Нет, отчего же. Я помню всех, кого выпускали с конвейера, а беглые — и вовсе по моей части. Но мы никого не внедряли в Братство, откуда у вас, Нейтан, данный образец? Данс скрежетнул зубами. Они обсуждали его… словно силовую броню, раскоряченную на желтом «скелете» для модификаций. — Я не внедрялся, — он подумал и добавил, — сэр. Я вступил в Братство, потому что это соответствовало моему мировоззрению. И я по-прежнему считаю синтов — рукотворными чудовищами и угрозой человечеству. Нейтан пнул его. Довольно чувствительно — прямо по голени. Однако человек, которого тот назвал Джастином, и не подумал вызывать охрану или стрелять в упор — ничего такого, что проделал бы Старейшина Мэксон, окажись Данс в его власти. Вместо этого институтский ученый мягко и даже деликатно улыбнулся. — Как интересно. У него развилась собственная полноценная личность. Действительно любопытный экземпляр. Разумеется, необходимы дополнительные тесты… вы же уступите его мне, Нейтан? Повисла пауза. Данс повернулся к напарнику — другу, любовнику, мы ведь поклялись прикрывать друг друга под перекрестным огнем и ядерными взрывами, — здоровым глазом, мигая по-птичьи, беспомощно и растерянно. Дополнительные тесты. Его разрежут на куски, да? Тот кашлянул. При ярком свете был заметен лихорадочный румянец на бледных щеках. — Джастин. Он… видишь ли, он немного поврежден в последнее время, и… — А, я понимаю. Ничего страшного, обычное истечение срока годности. Не бойтесь, Нейтан, мы сохраним все воспоминания образца после того, как биологический материал будет подвергнут переработке. — Нет! Нейтан был ниже Данса почти на голову, однако каким-то образом сумел воздвигнуться между ним и ученым. — Нет. Он глубоко вздохнул и выдохнул. — Восстановите его. Этого… образца. Образец. Тьфу ты. Короче, это Данс, и он мой… близкий друг. Мне не нужен «другой синт с похожими воспоминаниями». — Но это невозможно, — Джастин подался назад. Данс уже видел такое выражение лиц у людей — отвращение и страх, словно выскочила пара диких гулей. — У нас протоколы, собственная технология, и… — Вы отказываетесь? — Я не могу нарушать инструкции. — Отлично, — Нейтан развернулся на лишенных каких-либо каблуков пятках институтской обуви. — Данс. Нам здесь больше нечего делать. Мы идем к Отцу. Цепкие взгляды сотрудников Института Данс замечал бы, даже ослепни он полностью — кожей бы впитывал, как бумага — воду. Он думал о бродящих под окнами Кембриджского участка диких гулях. Твари не всегда нападали, иногда просто слонялись туда-сюда. Данс приказал экономить боеприпасы, стрелять только наверняка. Приходилось терпеть утробное ворчание и шлепанье уродливых босых лап о разбитый асфальт. Риз и Хейлин оба как-то признались: лучше отбивать атаку, чем дежурить часами в ожидании. По крайней мере, тогда с Дансом была его лазерная винтовка «Праведный Властелин», и он никогда не позволял батарее сесть до нуля. Нейтан довел его до прозрачного лифта. Здесь драил пол человек в комбинезоне с порядковым номером. Он был невысоким, худощавым, с бледной кожей и белесыми волосами, подстриженными почти под солдатский «нуль». «Не человек, синт», — внезапно осознал Данс. — Добро пожаловать, сэр, — проговорил синт ровным тоном снабженной вокомодулятором машины, а затем тоже таращился в спину им обоим. — Зачем он притворяется? — в лифте спросил Данс Нейтана. Тот кусал губы и думал о чем-то своем, едва не подпрыгнул от вопроса. — А? — Синт, который поздоровался с тобой. Он боится тебя. Или меня. Или чего-то еще. — С чего ты взял? Данс пожал плечами: интуиция, мол. Нейтан махнул рукой. — Только Шону… то есть, Отцу не вздумай ничего такого заявить. Да и вообще помалкивай, понял? Ты уже выступил вон перед Айо. Он неплохой мужик, кстати, но лучше бы ты не выпендривался со своим Братством. — Это и твое Братство тоже, Нейтан. По крайней мере, было. Нейтан улыбнулся одним ртом — оскалом своих ровных белых зубов, заслуги чистого ДНК и дантистов мира-без-войны. На миг Дансу почудилось: тот врежет, словно в паршивой и вульгарной пьяной драке после бутылки довоенного виски. — Вот именно, я об этом. Молчи. Это приказ. — Так точно, — Данс закрыл глаза. Глаз. — Сэр. Глава Института — человек, которого выкрали около шестидесяти лет назад грудным младенцем и который был сыном последнего выжившего после двухсотлетнего анабиоза, обитал в отдельных апартаментах. Чистота и аккуратность Института и без того заставляла Данса ощущать себя радтараканом на тарелке, а сейчас он невольно подумал: «Старейшина Мэксон никогда не позволял себе ничего похожего». Его комнатушка была чуть побольше того лифта, в котором они приехали, и безо всяких особых удобств. Любой послушник мог увидеть Старейшину не только на капитанском мостике, но и в общем душе Придвена. Наверное, об этих наблюдениях тоже стоило промолчать. По гладкой, какой-то округлой лестнице к ним спустился мальчик лет десяти. У него были темные волосы и глаза, а черты лица — детской копией Нейтана, почти утрированной в сходстве. Данс невольно остановился. — Привет, Шон, — пробурчал Нейтан, даже не обернувшись к своему… сыну? — Привет. Шон, — повторил Данс. Нейтан все же остановился на площадке второго уровня и пояснил: — Он синт. Очередной экспериментальный объект, да, я в первый раз чуть с ума не сошел. Но он не мой сын. Вернее, — губы исказились в неприятной, но хорошо знакомой Дансу ухмылке, — не больше, чем ты. — Чем я, — завороженно повторил Данс. Несколько последних ступеней почудились неодолимой преградой. Мальчик-синт не двигался с места, а он не мог себя заставить пройти мимо него. Институт делает механических детей. С лицом маленького Нейтана. Тот таращился с немного обиженным выражением лица, которое тоже было знакомо Дансу, от пристального взгляда голову заполняла боль и странные мысли, вроде — он вырастет когда-нибудь? Хотя нет, синты вроде не растут. Тогда, получается, он будет вот точно так же ломаться, так и не став взрослым?.. — Ну, где ты там. Настоящий Нейтан остановился у очередной двери с закругленными углами, а потом постучал. Дверь открылась сразу; за ними наверняка наблюдали. Заставив все же себя миновать ребенка-машину, Данс остался за спиной «прототипа», и обернулся, когда на пороге появился еще один Нейтан — теперь Нейтан-старик. Болезненно-худой, с заострившимися скулами, он смотрелся больным, куда хуже самого замученного фермера из пограничных со Светящимся Морем земель. Белая одежда и чистые волосы ничего не меняли. Сделав пару шагов навстречу, Данс ощутил слабый, но явственный запах гнили, который тщательно и напрасно пыталось замаскировать травяное мыло. — Познакомься, Шон, — сказал Нейтан, обращаясь к больному старику, — это Данс. Данс, это Отец. Института, вероятно. И мой сын. Дансу удалось не оглянуться на другого с именем «Шон». Стерильная белизна превратилась в кровавое месиво из лиц. Однажды Данс встретил двухсотлетнюю женщину-гуля — она была разумной, если честно, разумнее многих, не затронутых радиацией, только рассказывала, что была до Войны провидицей и предсказывала будущее по вещим снам. «Мне снился огонь с неба, и я плясала под ним и пила его вдосталь, пока плоть не слезла с костей. Тогда я подумала, что умерла, но засмеялась — и оказалось, что все еще жива, что буду жить вечно». Вещие сны, говорила старуха-гуль. Снятся ли машинам вечные сны? Месиво из лиц и мясная жижа. — Здравствуйте, — выговорил Данс. За спиной Отца мигал монитор. Тот без всякого удивления кивнул: — Добро пожаловать, Нейтан. И ты, М7-97. Вряд ли ты помнишь, но тебе здесь нравилось. Всегда размышлял, почему эти благородные спасители синтов стирают память своим подопечным. Уж не опасаются ли, что те пожалеют о побеге и проклянут «благодетелей»? — Я… «Служил в Братстве». Данс промолчал. — Шон, мне нужна помощь. Данс… болен. — Знаю. У них всех мои гены, но вот в чем проблема: в обычных клетках отмирают и отрастают новые теломеры, поэтому все живое стареет своим чередом, а смертельные болезни грызут медленно, как кротокрысы в подполе. Синты другие, Нейтан. Они не меняются — всегда один вес, всегда одно лицо. Мальчик никогда не станет взрослым и не начнет брить бороду. А потом теломеры просто отмирают. У тебя отказали глаз и рука? — Только кисть, — зачем-то уточнил Данс. — Скоро захватит полностью. Затем перекинется на легкие. Довольно неприятный финал, к сожалению, Подземка и об этом не рассказывает тем, кому помогает сбежать. По крайней мере, здесь мы не заставляем никого мучиться от удушья. — Шон. Нейтан засопел — у него расширились ноздри и зрачки, несмотря на яркий свет. — Помнишь, ты говорил, чтобы я сходил за бериллиевым импеллером. — О да, конечно. Многие главы отделений Института смеются за моей спиной и говорят, что ты предал меня — привел к Братству Стали механизм разрушения, помогал бежать кому-то из синтов. Но я верю тебе. Никто не совершенен, все ошибаются. Братство Стали выглядят действительно привлекательно, — тонкие сухие губы сложились в, о, такую знакомую Дансу ухмылку. В этот момент старик по имени Шон смотрел на него. – Однако, в результате, я всегда знал, что ты сделаешь правильный выбор. Ты готов гарантировать будущее человечества? Данс засопел. Ему потребовалось бороться со внутренним протестом — и еще с контроллером дисциплины, — и все же спросил: — Сэр? Разрешите вопрос. Если вам нужна эта штука, почему не отправить кого-то другого? Или вообще одного из этих… «Отец» покачал головой. — Ты воображаешь, будто телепорт работает как и куда угодно? Это не так, у нас ограниченное количество точек. Отправить охотника — слишком рискованно, они… то есть, вы, — старик подчеркнул это слово, — не всегда эффективно справляетесь с внештатными ситуациями. Мы не можем позволить себе так рисковать. — Я принесу вам этот источник энергии. Бериллиевый, мать его, импеллер, — Нейтан сунул руки в карманы брюк. — Но с условием. — Восстановить функционал твоего приятеля? Нейтан фыркнул. — Ты проницателен, сынок, — он выделил обращение довольно неприятным тоном. — Но да. Я не хочу быть главой Института вместо тебя, уже говорил — назначай кого хочешь, кого считаешь достойным. Все, что мне нужно, чтобы твои подчиненные вернули Дансу нормальное здоровье. И чтобы он больше не ломался. Черт, вон Нику… синту второго поколения, между прочим, уже за сотню или около того! — Ник? А, я знаю, о ком ты. Он из металла и искусственных полимеров. Он прослужит еще долго — в конце концов, ты ведь находишь на поверхности работающие терминалы двухсотлетней давности. Даже твой Пип-Бой не слишком глючит. Но синты третьего поколения — другое дело. Человеческое тело слабо, Нейтан. Мы пытаемся сделать синтов как можно более «живыми», но порой я задаю себе вопрос: тем ли путем идем? Он взмахнул рукой. — Я сяду, если не возражаете. Уколы избавляют от боли, но от тошноты и не усталости. Прости, Данс: по моей вине вы умираете так страшно. Генетика та еще подлая сука, и очень зря те, кто похищал меня младенцем из криокамеры, решили, будто сумеют посадить ее на строгий ошейник. — Нужно найти лекарство. — Мне? Слишком поздно. Я проживу пару месяцев или около того. — Нет, — ответил Нейтан. — Не тебе. Извини, сынок. Я о синтах. Данс напряженно сжал зубы, до ломоты в челюстях. «Отец» добрался до узкой и неожиданно аскетичной для этих апартаментов койки, вытянулся на ней, напоминая мертвеца, готового к кремации. Его улыбка выглядела оскалом агонии: — Конечно, Нейтан. Позаботься о них. Они — последняя надежда человечества. Как и бериллиевый импеллер. — Уже иду! Данс! Ты останешься здесь. Я прикажу, чтобы о тебе хорошо заботились. — Нет. Данс редко возражал. Приказ есть приказ — а разумные решения не подлежат сомнениям. Одноглазый и однорукий, он будет обузой, оставить его в безопасном месте — логичнее некуда. Он сам не представлял, почему заявил и повторил: — Нет. Я пойду с тобой. И, конечно же, ждал, что Нейтан высмеет его — как всегда, будто колючками обсыплет, а сам будет кусать губы, и глаза его будут блестеть. Однако тот неожиданно подошел ближе и сжал пальцы здоровой, пока еще здоровой, ладони. — Окей. Давай как всегда. Ad Victoriam. — Ad Victoriam, — почти засмеялся Данс. Винтовка дожидалась в узком отсеке, немного похожем на склад Придвена. Нейтан помог ее привязать к недвижимой левой руке, попутно выразил уверенность, что Данс будет с такой конструкцией стрелять, как обычно. Мол, все в порядке, ерунда-то какая — лезть в заброшенный штаб Масс-Фьюжен без глаза и кисти. Сам он взял пару небольших лазерных пистолетов институтской сборки. Такими иногда пользовались синты. Самих синтов-«жестянок» выделили аж пять штук. «Неслыханная щедрость», — ехидно прокомментировал Нейтан, а Данс с одной стороны обрадовался и такой подмоге, а с другой — от вида ничего не выражающих пластиковых масок, будто колючий песок за шиворот сыпали. Еще им выдали по комплекту брони, которой до старой-доброй силовой было как ползком до Ривет-Сити, но все же должна была защитить и от выстрелов, и от дубин супермутантаов, и от радиации. Затем снова заиграла одна из мелодий «Радио Классика». — Только зря в душе мылись, — прокомментировал Нейтан. Вспышка размыла его лицо, а мгновение спустя обоих едва не сбил с ног порыв ветра. Нейтан инстинктивно схватился за Данса, и тот закрыл его объятиями, точно пытаясь спасти от враждебного мира собственным телом. — Всего лишь ветер, — зачем-то сказал он. Они стояли на крыше высотки. Бостон лежал внизу серо-коричневой массой; Данс сравнил с видом, открывающимся на придвенском мостике, но из летучего корабля Братства Стали Пустошь казалась далекой, совершенно нестрашной. Рыцари развлекались тем, что прыгали в силовой броне. За такие выходки штрафовали тройной гауптвахтой. Небоскреб Масс-Фьюжен ощущался опасным и хрупким — а ветер норовил оттащить к краю, сбросить вниз. — Здесь люк, — Данс попытался оценить обстановку. — Должно быть, нам туда. Он откинул ржавую крышку, ожидая каких-нибудь диких гулей или даже мясной вони логова супермутантов. Пыльный кабинет разочаровал и успокоил. — Чисто, — доложил он Нейтану, который все еще вглядывался куда-то за горизонт, крыша и груда осколков города, который был его миром, словно загипнотизировали его. — А? — встрепенулся тот. — Отлично. В люк он спрыгнул первым, внутри по своему обыкновению проверил все ящики и рассохшиеся от древности письменные столы. Под ноги Дансу обрушился скелет, а из ветхого костюма выпала обгорелая фотография: на ней мужчина обнимал женщину, а девочка лет двух или трех оседлала отцовскую шею и упоенно размахивала плюшевым кроликом. Данс поспешно спрятал фото под груду щепок. Нейтану не стоит видеть — порой тот делался странным после таких находок. «Жестянки» разбрелись — изучали территорию. Нейтан проверял по своему Пип-Бою, куда они отправились. — Тихо, как на кладбище, — фыркнул он. — Даже подозрительно. Мне казалось, что Братство и без меня сунется за этой штукой. Они ведь так и не запустили Либерти Прайм: энергии не хватало. Он покачал головой. — Война была из-за энергоресурсов. — Война никогда не меняется, — сказал Данс. Эту фразу он слышал однажды от самого Нейтана. — Да. Он переступил через распластавшийся под ногами скелет. — В общем, лифты не работают, зато «жестянки» и впрямь засекли источник радиоактивного излучения. Вроде где-то в подвале. Ну конечно, никто же не ожидал, что бериллиевый импеллер будет здесь просто валяться, как бутылка из-под колы. Данс проверил свое крепление. С конструкцией институтского оружия он был более или менее знаком: Старейшина Мэксон считал, что нужно досконально изучить вооружение врага. — Готов. За два столетия высотка изрядно пострадала. Лифты не работали — черт с ними, но помимо этого обрушилась большая часть лестничных пролетов. На первом же Данс спрыгнул неудачно — координация без глаза и руки сбоила, повалился в груду бетона, осколков и каменной трухи, едва не напоролся на штырь. По ощущениям — вывихнул лодыжку. Стимулятор и помощь Нейтана исправили ошибку, но не настроение. — Может быть, стоило согласиться на переработку. Получил бы новенький аналог с моей внешностью, — пробормотал он, пока вибрирующее тепло от действия стима растекалось по венам и поврежденным тканям. — Заткнись, Данс, — ответил Нейтан. Он оглядывался по сторонам, будто надеясь высмотреть в развалинах коридоров, обломков дверей, голого камня с редкой порослью мха или лишайника нечто полезное. «Жестянки» двигались вниз, этаж за этажом докладывали: чисто. — Как-то все подозрительно легко, правда? — прокомментировал Нейтан, когда они добрались до подземного уровня. Остальные провалы обрушившихся лестниц Данс преодолел без приключений — он умел адаптироваться. — Возможно, — ответил он, проверяя крепление институтской винтовки и заряд. Батарейка мигала зеленым. — Миссия еще не завершена, поэтому рано делать выводы. — Зануда. Двести лет назад люди умели обращаться с источниками атомной энергии. Это не спасло их от войны — и от превращения вечных батареек в бомбы. Спускаясь по совершенно целой и даже относительно чистой благодаря изоляции лестнице в аккуратный бронированный отсек с бериллиевым импеллером, Данс с какой-то растерянностью подумал: они ведь знали. Понимали, насколько эти штуки опасны — отгородили трехметровой стеной, внутри до сих пор чистый кафель и свинцовые двери. Желание убить оказалось сильнее страха перед собственной смертью? Люди безумны. Может, человек, которого в Институте называют Отцом, а Нейтан — Шоном и прав: пора их заменить. Данс передернул плечами, словно под комбинезон забралась личинка дутня. — Это туда, — Нейтан остановился, сложив козырьком ладони. Впереди пробивался сквозь четыре ряда толстого стекла ярко-голубой свет — насыщенный, словно сама жизнь. — И там нас расплющит радиацией, так что… Вслед за ним Данс оглянулся по сторонам. В темноте аккуратным рядом расположились металлические шкафчики — все еще целые, даже с нетронутыми замками, и оттого скромно сливающиеся со стеной. Он постучал по одному костяшками пальцев. В ответ раздался глуховатый звук. — Может, там что-то будет полезное? — предположил он. — Вполне. Какие милые шкафчики. Напоминают школьную раздевалку. — Школьную? — Да, — Нейтан чуть нахмурился, как всегда, стоило ему вспомнить о своем мире. – Там... играли в футбол. И переодевались в форму. А потом обратно в собственную одежду, но это после душа. Институт позаимствовал чужие идеи, и… о, кстати, тут тоже есть душ. Вон, видишь конструкцию? Данс подошел ближе к первой преграде из стекла. Здоровой ладонью провел по глади и повернулся зрячим глазом. — Хитрая система. Вероятно, позволяет мгновенно избавиться от избыточной радиации. — Ну да, — Нейтан взламывал уже четвертый или пятый по счету шкафчик. На цементный пол высыпались банки с консервами, ручки и планшеты, даже пара игрушечных машинок, он морщился, отпихивая бесполезный хлам носком башмака. — О. Вот это уже добыча. «Добычей» оказался прочный антирадиационный костюм. — Только один. Я пойду, даже не смей возражать, Данс. — Я не стану. Целесообразно идти физически полноценному, — Данс говорил спокойным голосом, думая о снах и головной боли, и еще о многом. Затем опустил и чуть повернул голову. — Только оставь здесь Пип-Бой. — Что? — Остаточная радиация будет на всей одежде и предметах. А от «душа» механизм может испортиться. — Вообще-то я в нем даже плавал… — Но не ходил под ударной дозой излучения, не так ли? Насколько я помню, для походов к Светящемуся Морю мы оба надевали силовую броню. Нейтан нахмурился — его лицо менялось почти неуловимо, словно кто-то аккуратно перемещал под кожей мимические мышцы, стараясь не слишком затронуть цельность. — Ладно. Убедил. Он отстегнул аппарат и передал его Дансу. — Я скоро. Один пистолет возьму, а то там вроде турель — хрен знает, на кого она настроена и не решит ли превратить меня в маленькую симпатичную лужицу. Оставлю пушку потом там же, Институт не обеднеет. Второй пистолет он положил на пол. Данс остался в тени у ящиков и наблюдал, как Нейтан отстегивает крепления институтской брони, раздевается до белья, остается обнаженным. Тот уже потянулся к найденному костюму, когда Данс приблизился и рывком обнял его. — Потом потрахаемся, — фыркнул Нейтан. — Отпусти. Мне холодно. Данс все же поцеловал его — долго, пока хватало дыхания; обнимал, закрывая собою и не желая отпускать. Провел по щеке и волосам. — Нейтан… — Да прекрати ты уже. Все, я пошел. Отстань. Данс отступил в свой полумрак. Он надеялся, что нормальное дыхание вернется, но ошибся. Под ребрами начинало давить; украдкой прикоснувшись к губам, на кончиках пальцев обнаружил жидкость слишком темную, чтобы быть слюной. Он попытался вдохнуть, но лишь закашлялся. К счастью, Нейтан не обратил внимания — уже подошел к двери и набрал код, который ему давным-давно сообщил Институт. В голубой дымке его фигура казалась расплывчатой. Это напоминало один из снов — не кошмаров. Данс следил за тем, как Нейтан пересек границу за границей. Вступил в святая святых Масс-Фьюжен. Поднялся по лестнице, протянул руку к небольшой батарее, которая послушно выскочила навстречу и замкнулась в изоляционный корпус — люди, проектировавшие бериллиевый импеллер, позаботились о транспортировке. Обратно Нейтан шел так же медленно, но не стоило обманываться. Данс поднял с пола Пип-Бой; когда он наклонялся, из носа капнуло плотным сгустком крови. — Прости, — сказал Данс вслух. Нейтан стоял под антирадиационным душем. Он рванулся из него — вероятно, уже понял, что делает напарник. — Прости. Я предатель. Но тебя они не тронут... Он говорил это вслух, когда тот появился в раздвижном проеме. Институтский пистолет полыхнул ярко-красным лучом; еще живая ладонь Данса ответила такой же кроваво-яркой болью. Вместе с Пип-Боем на пол упали его большой и указательный пальцы. — Данс! Мать. Твою. Данс. — Прости, — повторил он. — Я сделал то, что должен. А ты… Ты выполнил приказ Старейшины. Ты герой. Перед тем, как зажмуриться — навсегда, полагал Данс, — он смотрел в экран Пип-Боя, где мелькала надпись: «ваша информация и координаты успешно переданы на частоту «Братство Стали». «Сны становятся темнее», — запомнил Данс перехваченную неизвестным солдатом фразу; и с тех пор не раз спрашивал себя, была ли она призывом о помощи? Осознанием отчаяния? Или же тот, кто твердил о таящихся во тьме снах, совершил нечто настолько ужасное, что не мог теперь жить со своим поступком. Что-то вроде предательства. Сны похожи на погружение в холодную воду. Сначала невыносимо и почти жжет, а затем идешь шаг за шагом; привыкаешь. Данс видел много снов. Большую часть — перед тем, как начало разваливаться его синтетическое тело, словно двухсотлетняя высотка, чьи ржавые сваи однажды взяли и рухнули — без грозы, без взрыва гранаты неподалеку, просто оттого, что пришел должный час. А теперь ничего не осталось, кроме кошмаров — и это было справедливо, как всякая кара за предательство. Нейтан отстрелил ему пальцы, но контрольного в голову не последовало. Он схватил Данса за шиворот и приказал идти. Данс мог отказаться — его миссия окончена в любом случае, а новый приступ кашля наполнил рот свежей солоноватой кровью, — но подчинился, потому что всегда подчинялся Нейтану. Может быть, потому что любил его. Это и есть худший кошмар, не так ли? Нейтан почти бежал сначала по целой лестнице, затем по осколкам, а потом останавливался и ждал Данса. Лицо перекосило от ярости, но он больше ничего не говорил. Первый удар на себя приняли «железяки». Отстреливались они долго и упорно, даже безголовые. Руки из белого металла с цветными искрами на оголенных проводах сжимали бластеры и продолжали палить по людям в силовой броне. Нейтан втащил Данса под обломки, и дальше они ползли на животе. — Если ты попробуешь меня остановить, выколю тебе второй глаз и отдам твоим «друзьям», — холодно сообщил тот Дансу. — Импеллер им не достанется. Данс только мотнул головой. Говорить он не мог — стоило открыть рот и попытаться вдохнуть, легкие разрывало кашлем. Оторванные культи пальцев оставляли следы. Нейтан вколол ему стим, «чтобы ты шевелился быстрее», но дефектное тело больше не принимало лечения. Временами Данс проваливался в некое забытье, сон во сне. Часть его сознания регистрировала: все еще передвигается, идет или ползет на животе в пыльных закоулках «Масс-Фьюжен», перед лицом подошвы Нейтана, тот несильно пинает в щеку — шевелись, мол. Фоном звучали шаги, выстрелы и приказы: — Обыскать территорию! Или: — Осмотреть эту локацию! Или: — Продолжать поиски. Нейтан был снайпером и умел скрываться. Данс — нет, он привык выходить на битву в силовой броне, неуязвимым, неумолимым, как сама воля Старейшины Мэксона с гатлинг-лазером наперевес. Странный все еще шевелящийся обрубок — не Данс. Сон позволял наблюдать за собою же издалека, со стороны. Наблюдать с возрастающим отвращением. Они добрались до сломанной лестнице. Наверх можно было подняться, только подтянувшись, цепляясь за торчащие из бетона ржавые штыри. — Вперед, — приказал Нейтан. Данс растерянно моргнул. Как забраться без рук? — Вперед, — повторил Нейтан. Данс подошел ближе и рывком насадил нечувствительную к боли ладонь на заостренный кусок металла. Погибшие нервы отозвались глухим зудом в плече. Нейтан засмеялся: — Обожаю твою смекалку. Давай дальше. Штырь вышел с мясным звуком — словно ошкуривали радоленя. Данс поднялся, подволакивая ногу. Кусок стекла пропорол там, где еще оставались пальцы. Он подтянулся. — Давай же! — выкрикнул Нейтан вслед. Данс уже поднялся на пару метров и сверху вниз смотрел, как его кровь заливает напарника. Сны становятся темнее — но он уже был здесь. Братство приучало Данса выносить боль, голод и страдания; ради великой цели, в которой никогда не сомневался Старейшина Мэксон, а значит — и он сам. Теперь он протыкал руки ржавым железом, стеклом или заостренными фрагментами бетона. Карабкался. Подтягивался. Переставлял ноги. Внизу был Нейтан — и он ждал, пока Данс закончит свое восхождение. Лицо стало окровавленной маской. Данс знал: выдержит, закинет тело на верхний этаж. Нейтан так решил. Кто Данс такой, чтобы спорить. — Ни с места! — и все-таки едва не рухнул, услышав голос рыцаря Риза. Еще рывок. — Отставить. Отдавай эту штуку. Риз говорил мягко, должно быть, протягивая руку к Нейтану. Тот выполнил несколько его заданий. Рыцарь был простым человеком и доверял ему. — Черт, мы тебя еле нашли. Ты молодец. Провел этих гребаных ублюдков из Института. Ты от синтов прятался? Уже все, раздолбали на шестеренки. Штуковина у тебя? Давай сюда, ну или пойдем на винтокрыл, и ты лично вручишь ее Старейшине Мэк… Выстрел был коротким. Недоуменный вскрик Риза — тоже. Данс успел преодолеть последнюю преграду — и скрючился на полу в позе зародыша. — Извини, — услышал он Нейтана. Голос приближался, взбирался тот не в пример быстрее. — Самое быстрое решение проблемы. Все, почти на месте. Нас заберут с крыши. Институтская лаборатория сияла бериллиевым излучением — зеленовато-синим в пронзительную белизну. Это был одновременно холодный и жгучий свет, он не оставлял ни уголка тени, не позволял сбежать в беспамятство или забытье. Можно только прижаться здоровым глазом к белому полу стеклянной клетки и остаться слепым и беззащитным. Не то, чтобы остатки зрения что-то меняли. Скорее, это был вопрос контроля. У Данса парализовало левую половину тела, а слепой глаз — правый; пресловутый «закон Мерфи» вновь высунулся и ухмылялся гнилой ухмылкой гуля. Контроля больше нет. По крайней мере, не с его стороны. Самая удобная поза оставалась все та же: зародыш. Обзор не так уж плох: обманчиво-незримая преграда бронированного плексигласа — институтские ученые вновь показали себя трусами, они продолжали бояться даже полупарализованного и захлебывающегося собственной кровью синта-из-Братства. Дансу нравилась эта мысль. Братство Стали однажды придет сюда. Жаль, он об этом не узнает. Жаль, он предал Нейтана. Жаль. За перегородкой тянулась лаборатория — уже знакомые терминалы с круглыми экранами, цинковые столы и приборы, назначение которых было непонятно по внешнему облику. Один из столов стоял очень близко, на расстоянии вытянутой руки. Под ярко-зеленой тканью угадывалась некрупная фигура. Его клетка была тесной, определенно даже не тюремной камерой, а чем-то вроде ящика, в каких держали радтараканов рейдеры. Тараканов отпускали и устраивали между ними бега. Данс уже никуда не побежит. Спасибо, хватило сил доползти до дырки в полу и отлить, не намочив штанов. Изредка соскальзывая в полузабытье, он ощущал себя в силовой броне, вооруженным — отстреливался от гулей или жестяных механизмов-синтов, выходил один на один против супермутанта с ржавым «Толстяком» наперевес. Но затем свет проникал даже через закрытое веко, а перед ослепшим глазом так и мелькали серые сполохи-помехи. Ни отключишься надолго, ни отвлечешься от боли. Иногда «мертвым» зрением Данс замечал рыцаря Кина — лицо объедено гулями, нижняя челюсть висит на ниточке плоти; но чаще теперь появлялся рыцарь Риз. В горле у него была запекшаяся дыра от выстрела из лазерного пистолета. Он не мог говорить, совсем как сам Данс, только булькал и хрипел. Впрочем, слово «предатель» знакомо чересчур хорошо — Данс узнавал его в любом звуке. Он не спорил. Он просто хотел, чтобы все уже закончилось — и отчасти презирал себя за слабость. А еще по-прежнему ждал Нейтана. Ждал и ждал, наверное, это ожидание не позволяло выплюнуть наконец-то сгустки крови и гнили, в которые превратились его легкие. Он дождался. Нейтан не сменил походную одежду на нечто более подходящее. Это удивило Данса — да, они торопились, а потом тот сразу пихнул его синтам первого поколения; но прошло несколько дней? Часов? Наверняка все же часов. Неизменный ровный свет сводил циркадные ритмы с ума. С Нейтаном в лабораторию вошли еще двое — уже знакомый доктор Айо, который нес обитый алюминием чемоданчик, похожий на портативную аптечку; и другой, лысеющий, с седыми волосами и бакенбардами. Он был выше доктора Айо, недовольно разглядывал то Нейтана, то Данса, поджимая тонкие губы. — Зачем вы вообще привели меня сюда? — он выделил два последних слова брюзжащим тоном. — Вы добыли бериллиевый импеллер? Нейтан не обратил на вопрос недовольного ученого внимания. Остановился перед стеклом и приложил ладони — на плексигласе остались отпечатки и затуманенность от дыхания. Отвернулся он с явным усилием. — Да. Быстрый жест — коснулся груди. Очень глупо держать мощнейший источник радиоактивного излучения за пазухой, невольно подумал Данс. — Он у меня. — Вот и отлично. Я могу его получить? — Вы, доктор Хиггс? Лысеющий закатил глаза: — Отдел инфраструктуры, разумеется. И, кстати, зачем мы вообще здесь? Доктор Айо, вы собирались утилизировать синта, не так ли? Тот быстро улыбнулся. Откинул крепления на своем чемоданчике и снова их захлопнул. — Да, Нейтан. Отдайте, прошу вас, импеллер доктору Хиггсу. — Даже не собираюсь, — тот расставил ноги на ширину плеч, сделал шаг от плексигласовой клетки к ближайшему цинковому столу — тому самому, где лежало неизвестное тело, укрытое зеленой тканью. — Только лично Шону. Отцу. Вы что-то имеете против? Оба ученых переглянулись. Хиггс кашлянул. Айо снова щелкнул замками. — Дело в том, что… Как бы вам сказать… — Отец покинул нас, — торжественно произнес Хиггс. Он поднял взгляд, в отличие от Айо, и смотрел на Нейтана в упор. — Мне очень жаль. — Вот как, — Данс не видел выражения лица Нейтана, но голос охрип — немного, совсем немного. — Значит, я теперь глава Института? Таково завещание моего сына, которого вы называли Отцом. Доктор Хиггс, вы ведь не собираетесь во второй раз оспорить мою кандидатуру? Данс хорошо знал подобную интонацию. Нейтан сам называл ее «дурацкие шуточки» — он начинал ерничать и смеяться над отвратительным или ужасным, вроде своей жены, превратившейся в кусок мороженого мяса: «Я поцеловал ее на прощанье, словно Белоснежку». Или над Келлогом: «Пришлось познакомиться с его внутренним миром куда глубже, чем хотелось бы». Данс даже позабыл о боли, параличе и вытекающей горлом крови; есть вещи поважнее старого сломанного синта. — Сэр. Прошу вас. Отдайте мне импеллер, — Хиггс слышимо скрежетнул зубами. — Раз Шона больше нет, приказы отдаю я. Для начала, Айо, я вас сюда позвал не греметь этой штукой, а заняться Дансом. — Разумеется, Нейтан, но для начала… — Джастин, да заканчивайте вы с этой жвачкой! — тон Хиггса скрежетнул ржавым ножом по стеклу. — Просто открой эту штуку и пусть он сам все узнает. Завещание. О да. Именно. Вместо ответа Айо быстро поставил ящик на стол. Места хватало — лежащий на нем человек был совсем маленьким. Почти сразу же включился портативный терминал, а голос Данс уже слышал; голос старика, который был сыном своего тридцатилетнего отца и которого все остальные самого называли Отцом. — Наверное, худшее нужно сообщить сразу, поэтому я не буду тянуть, Нейтан. Тебе никогда не казалось странным, почему Институт убил мою мать, но пощадил тебя? Правда в том, что он не пощадил. Ты — один из тех синтов, которых я создавал, чтобы провести эксперимент с Выжившим Убежища 111, и если ты слышишь это, то оправдал надежды мои и всего человечества: действительно сумел выжить. «Нет», — закричал Данс ударом обрубков пальцев в плексиглас; он подполз ближе и открыл рот, пытаясь орать по-настоящему, но лишь залил прозрачную стену бордовой кляксой. От кашля в груди булькало. «Нет». Этот Отец солгал в собственном завещании. Нейтан человек. Из плоти и крови, никаких деталей синта, никаких экспериментов мерзкого Института с его плексигласом, крысиными расшаркиваниями и враньем. Нейтан настоящий, родился в мире-до-Войны, столько о нем рассказывал Дансу… «Обрывочно, так?» «То, что могли сохранить потомки людей, спрятавшиеся под землей — или годовалый младенец». Фразы из книг. Несвязные моменты. Собственное детство Данс помнил, пускай мальчишка из Ривет-Сити всегда был очередной институтской выдумкой; но однажды спросил Нейтана о нем — и получил сначала растерянное молчание, затем очередную дурацкую шутку. Кажется, про Кодсворта — обращайся, мол, к нему, он у нас хранил в памяти семейные фотоальбомы. «Нейтан», — тогда напомнил ему Данс, — «Кодсворта ты купил уже взрослым». «Да. Точно». Они сменили тему и больше к ней не возвращались. Впрочем, похожих неловких ситуаций было несколько. Данс прижался лбом к прозрачному экрану. После каждого выдоха появлялись пузыри и новые кровавые пятна. Лица Нейтана он не видел — только ученых, они переглядывались, у Айо дрожали губы, а Хиггс сложил руки за спиной, будто пряча нож. — Ученые Института были болванами, не допускавшими даже мысли об ошибке или дефекте. Они не позаботились о запасном плане, они взяли и уничтожили всех «чистых» людей в Убежище 111, кроме единственного младенца, — голос из переносного терминала касался слуха Данса, но понимал тот едва ли каждое третье. Зато ощущал засаду. Опасность. Беду. Как будто что-то могло быть еще хуже. — Синтов третьего поколения создали на основе моего ДНК. Дефект обнаружили почти сразу — хотел бы я посмотреть на выражения лиц идиотов, понявших, что уничтожили последнюю надежду. Знаешь, в чем заключалась первая критическая ошибка? Синты были необучаемы. Кретинами. В медицинском смысле слова — они стояли и смотрели, как их кусают радтараканы, или бесконтрольно двигались по кругу. Дикий гуль с выгнившими полтора века назад мозгами и тот показывал более высокий коэффициент интеллекта. Меня они обвинить не могли, поскольку я хорошо учился и не страдал от проблем когнитивной сферы. Мне тогда исполнилось пять или семь, поэтому со мной на подобные темы не разговаривали. Узнал позже. В десять? Двенадцать или пятнадцать? Не помню. Я предложил провести эксперимент «Выживший». Посмотреть, как реагируют синты с минимальными знаниями о Пустоши. Да, я предложил воссоздать своего биологического отца. Повисла пауза — должно быть, на этом моменте аудиозаписи у Отца не хватало дыхания, и он прижимал к губам респиратор. — А я думал, это у меня паршивое чувство юмора, — спокойно вставил Нейтан. — Первый образец из криокамеры так и не покинул Убежища. У него не хватило ума подобрать специально оставленный Пип-Бой, он бродил внутри, пока не умер от голода. На его трупе расплодилась колония радтараканов. Мне тогда исполнилось семнадцать, это был мой первый серьезный эксперимент — и первый провал. Новая пауза оказалась разбавлена шуршанием, похожим на смех. — Сорок шесть копий. Мы забирали тело каждого, разделывали до последней молекулы ДНК, до последнего нервного волокна. В конце концов, мы устранили системную ошибку в психике синтов третьего поколения — и они стали такими, как теперь. Разумными. Эффективными. С собственной личностью и даже желаниями. Мы создали для них историю, чтобы пробудить истинно человеческое. Модифицировали с помощью импланта память Келлога… если он убивал очередную копию, приходилось удалять данные. И все-таки они оставались служащими своему владельцу механизмами. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю, «папочка»… или все же «дитя»? О твоем образце, M7-97, которого привел. За десять лет он поднялся до паладина в таком неповоротливом куске солдафонского дерьма, как Братство Стали. Но не более того — и это его потолок. Мне же нужен был не просто умный исполнительный андроид. Мне нужен был человек. Получилось ли у меня с тобой? Я так и не понял, не успел: времени мало, меньше, чем у твоего синта. Внимание, приказ всем отделам Института: завершить «Проект 111». Теперь есть лишь один Выживший. Прощай, Нейтан. Запись отключилась с характерным щелчком, и повисла такая тишина, что Данс решил, будто его слуховые рецепторы перегорели все разом. Он не удивился бы. Он все еще пытался кричать: нет, это ложь, очередная ложь Института. Я не верю. Во что угодно, только не… — Отдайте импеллер, Выживший, — сказал доктор Хиггс. Цинковый стол громыхнул и покатился от резкого толчка. Угол врезался в пах Хиггса, и тот заорал, взмахнул руками, повалился на пол, увлекая за собой чемодан-терминал. Тот плашмя впечатался в белый пол. — Прекрати! Немедленно прекрати! Это приказ! — рявкнул Айо, быстро пятясь к двери. Стол переехал вопящего Хиггса, зеленый брезент сполз. Из-под плотной ткани вывалилось что-то вроде розово-коричневого шара. Когда «шар» подкатился к камере Данса, тот узнал «Шона» — мальчика-синта; голову ему отрезали на уровне третьего позвонка, очень ровно, словно открутили деталь силовой брони, чтобы поставить новую. Из-под брезента теперь свешивалась детская рука, при каждом рывке казалось — пальцы еще шевелятся. Айо отступал к двери. — Прекрати! Ты машина! Ты подчиняешься нам! Возвращайся в криокамеру, SS-47. Стол заскрипел, перекрывая стоны Хиггса, и остановился. По глухому звуку падающего тела, Данс понял: Айо назвал секретный код и выключил Нейтана. Нейтан присоединился к рыцарю Кину и рыцарю Ризу, только оставался теплым, кожей Данс ощущал его дыхание. Поместили их в одну капсулу-клетку, пузырь из плексигласа. Экономили место, дали возможность попрощаться? Или сделали ставки, кто умрет первым; вдруг Данс вспомнит свое прошлое Братства Стали, из последних сил придушит Нейтана-синта? Если так, то явно прогадали. Во-первых, Данс не мог пошевелиться, во-вторых… Нейтан был рядом. Плохо. И хорошо. Дансу хотелось сказать ему: ты еще можешь выбраться. У тебя не начался процесс разрушения, а все эти институтские крысы обмочатся от ужаса, если ты схватишь за шиворот хотя бы одного из них. Коды отключения? Еще надо успеть проговорить. Надежда — то, что всегда остается. Даже когда сны становятся темнее и проступает камнями отлива внутренняя пустота. Нейтан не обвинял Данса в предательстве. Наоборот, когда он появился — ушли призраки-немезиды. Он сидел, скрестив ноги, и гладил Данса по щеке тыльной стороной ладони и предплечьем, у него отобрали Пип-Бой, руки воспринимались непривычно-голыми. Нейтан не ругал Данса, не жаловался. Молчал и гладил — там, где кожные рецепторы еще не потеряли чувствительности, было приятно; легко поверить, будто все по-прежнему, они в огромном спальном мешке на двоих. И сны, которые становятся темнее, — лишь сны и ничего кроме. Яркий свет возвращал к реальности, и Данс предпочел закрыть по-прежнему зрячий глаз. Нейтан лег рядом, обнял его, повторив позу зародыша. Он не пошевелился, даже когда открылась дверь лаборатории, голос Айо сообщил, что утилизируют обоих, испорченного синта вместе с «Выжившим». Женский возразил, мол, Выживший показал отличные результаты, уничтожение нелогично. — Доктор Ли, вы не представляете, на что он способен. Он вступил в Братство и сотрудничал с Подземкой. Он опасен. Но мы проведем тщательное исследование объекта постмортем, он послужит науке. — Как и этот мальчик, «Шон», — неприязненно отозвалась та, кого назвали «доктор Ли». — Вы приказали охотнику его убить — именно убить, а не эвтанировать по нашему дежурному протоколу. Что с вами, доктор Айо? — Ничего. Данс услышал щелчок — так срабатывал институтский пистолет. — Отец слишком долго вел Институт по ошибочному пути. Поверь, это тупик — в конце концов, я возглавляю Бюро Робоконтроля. Я предложу свою кандидатуру на пост нового главы Института. Буду надеяться, вы проголосуете за меня. Женщина промолчала, паузу спустя хлопнула дверь. — Вот и все, Данс, — сказал Нейтан и засмеялся коротким сухим смешком. — Они нас пустят на мясные консервы. Зато Братство будет довольно: больше никаких синтов. Помнишь, я говорил — «война никогда не меняется»? Потому что люди одинаковы. Наверное, надо было позволить твоим друзьям забрать бериллиевый импеллер. Слишком поздно. Он потерся щекой о заросшую щетиной щеку Данса и снова замер — они оба застыли обесточенными машинами, предназначенными для утилизации. Двери раздвинулись с тихим шелестом. По скрежету металла Данс догадался — прислали «жестянок». Ученые Института не собирались пачкать руки. — Выполняйте, — сказал Айо. — Быстро они, — протянул Нейтан, он зашевелился, вынуждая Данса разлепить веко. Оставшийся глаз косил, отчего Данс сначала разглядел натекшую лужицу крови — не так много, чтобы обмануть Институт и умереть самостоятельно. Данс схватил и сжал ладонь Нейтана. «Сейчас они откроют капсулу. Иначе нас отсюда не вытащить, правда? И это твой шанс». — Что? Тот постарался кивнуть в сторону плексигласовой оболочки. Ну же. Пойми. Обрубки пальцев царапали ладонь Нейтана. Ты успеешь. Выбьешь оружие у жестянки. Свернешь шею Айо. Ты заслужил. — Данс, я тебя не брошу. «Идиот». В ответ Нейтан показал язык и скорчил дурацкую рожу. Синты первого поколения выстроились по двое, плексиглас отъехал с тихим шелестом. — Сначала берите Выжившего. Второй просто груда мяса, он неопасен, — выдавал инструкции Айо. «Пожалуйста». «Нейтан». — Ладно, — он горячо шепнул на ухо. Кинулся без всякой паузы — сгруппировался из расслабленной позы. Выстрел. Второй. — Чертов синт! Возвраща… Выстрел. — Операция прервана. Уничтожить помеху. Выстрел. — ...мать. Нейтан откатился к Дансу, зажимая плечо. Обожженная лазером плоть пахла, как шашлык из кротокрыса, и почему-то все равно кровоточила. — Довольно, — голос доктора Айо дрожал. — К черту протоколы. Просто застрелите обоих. Немедленно. — Есть, сэр. Выстрел. Крик. Прослужив много лет в военной организации, Данс сталкивался со смертью сотни раз, но никогда не задумывался, какова она изнутри. Ритуалы Братства помогали смириться: погибших заворачивали во флаги с гербом, Старейшина или старший по званию — например, он сам в Кембриджском участке, — произносил речь. Павших провожали в последний путь, расщепляя на частицы или предавая каменистой земле Пустоши. Главное — память и доблесть. Он был примером для всех нас. Как рыцарь Кин с объеденным гулями лицом. Как рыцарь Риз, которого убил Нейтан. Как… они сами, беглые синты Института, уничтоженные своими создателями? Смерть оказалась на удивление бессмысленной штукой. Например: если Данс уже умер, то почему по-прежнему ломит грудь, в глотке булькает кровавая слизь и чешется правая пятка? — К-кто вы… и что здесь делаете? — до рези в ушах знакомый, голос Айо срывался на истерические нотки. — Отпустите меня. Боже. Так больно. Что вы хотите? — Держи его, малыш. Надо об этих двоих позаботиться. Второго Данс опознал с промедлением. Дикон? Человек из Подземки? — Вот так, молодец, — деловито подтвердил тот. Радостно гавкнула собака. Псина? Данс решил, что для мертвого он слишком мало понимает — и открыл свой несчастный единственный глаз. Сил удивляться не хватало, он с каким-то отстраненным недоумением отметил Дикона, так и не снявшего своих черных очков, зато со стимпаком. Стимпак он вкалывал Нейтану. Псина сидел рядом с капсулой и скалил зубы над горлом доктора Джастина Айо. Белоснежный его халат был залит кровью, а в сгибе локтя торчал гвоздь. Данс ему почти посочувствовал: это действительно крайне болезненное повреждение, хотя и неопасное для жизни. «Железяки» замерли в неловких позах, похожие на брошенную посреди Пустоши силовую броню. — Во, так лучше, — Дикон отбросил пустой стимпак на пол, после чего застегнул на запястье Нейтана Пип-Бой. — Молодец, что отправил нам сигнал. — Дансу спасибо, — с усилием выговорил Нейтан. — Его идея. Хотя… честно, я не думал, что сработает… так. Откуда ты… Тебя Лиам провел в Институт? Дикон поколебался с полминуты. Выпрямился, разглядывая сидящего на полу Нейтана сверху вниз. Покосился на Данса и тяжело вздохнул. — Нет. Не Лиам. Я всегда знал, как сюда попасть. — Ч-что? — Расскажу, не сомневайся. Только ты ведь просил… — Конечно. Сначала Данс. Ты ведь спасешь его? Дикон улыбнулся. Дурные сны никогда не меняли сюжет, из них можно было только вывалиться в реальность — мокрое от пота одеяло, сдавленный вскрик, неизменнуая головная боль. И все же не получалось относиться иначе; он — паладин из Братства Стали или сломанная машина, одно и то же; но Братство не потерпит в своих рядах извращение человеческой природы, а Институт не станет восстанавливать синта с истекшим сроком годности. За манипуляциями он следил с полным равнодушием. Дикон привел светловолосого парня лет двадцати пяти. Они с Нейтаном подключили к Дансу какие-то провода — к голове, туловищу, даже к рукам. Он мотнул головой только когда парень, которого Нейтан и Дикон называли Лиамом, сказал про отстреленные пальцы, мол, их придется восстанавливать с нуля. Нейтан вгляделся в лицо Данса: — Он просит не делать новых. Так? Данс кивнул. — Чего? — Лиам вытаращил светло-голубые глаза. — Поставим протезы. Данс снова кивнул, это был самый странный из его снов, но происходящее его устраивало. Почти. Его поместили в механизм, похожий на силовую броню, только гладкий и белый. Данс догадался: эта штука починит его. Наверное, он должен был радоваться, вот только главный вопрос: «Что дальше?» оставался неотвеченным. Он не привык отворачиваться, задаст, как только сможет говорить. И еще много других — откуда здесь Дикон, почему их всех не дезинтегрировали за гвоздь в локте доктора Айо. Институт за последние пару дней превратился из недосягаемого монстра в монстра знакомого, но легче не стало. Как говорил рыцарь Риз, предпочитаю наблюдать за «когтями смерти» в бинокль, а еще лучше — в подзорную трубу. Нейтан его опередил. Они с Диконом и Лиамом сели прямо на пол напротив Данса, первым паузу нарушил Псина громким лаем. Нейтан же словно проснулся и сказал: — Я отправил вам сигнал, но не способ попасть сюда. Честно, думал просто… рассказать, что с нами случилось. И про то, кто я. Дикон снял очки. — Я знал. Эй, не смотрите с Лиамом на меня так, иначе решу не запариваться и чего-нибудь совру, оно привычнее. — Дикон. — Ладно. Хорошо. Тебе не приходило в голову, откуда посреди Пустоши взялись люди, сочувствующие синтам? Как кому-то вообще пришла в голову идея помощи «искусственным людям» и почему Институт не торопился уничтожить Подземку? Лиам открыл рот и очень ярко покраснел. Нейтан вздохнул: — Дай догадаюсь. Опять какая-то теория заговора. — Нет, всего лишь проект Шона. Отца. Тот же самый, что с тобой — попытка развить в синтах волю к свободе, жизни, самостоятельности. Ладно, только я об этом знал — не вздумай проговориться Дездемоне или еще кому-нибудь. Он был неплохим, Нейтан, и действительно мечтал создать настоящих людей. И вот смотрю я на тебя, на этого Данса, на вас обоих… Черт знает. Может, у него и получилось. Нейтан потер виски. — У моего… сына. Создателя. Черт его подери. Отвратительное чувство юмора. Псина ткнулся носом в щеку Нейтана, тот потрепал собачью холку. — Лиам, ты только не иди на поводу у этих старых уродов. Отца они уважали и тебя будут, а если что не так — мы с Дансом на связи. И я все еще могу скинуть данные по Институту Братству Стали. Лиам моргнул. — Шутка, — добавил Нейтан. «Броня» Данса пискнула и отключилась. Он попробовал пошевелиться, с недоверием заново привыкая к вновь послушному телу и отсутствию боли. Вместо отстреленных в здании Масс-Фьюжен пальцев поставили механические, как у первого поколения. Данс ухмыльнулся: справедливо. — Данс! Нейтан кинулся к нему и запутался в проводах. Данс подхватил его. — Нейтан. Они редко целовались на людях, оставаясь для большинства просто напарниками, но сейчас прикоснуться губами к губам казалось все равно что вновь двигаться, дышать, жить. И осознать, что сны не всегда становятся лишь темнее.