Сожжённые николаиты

      Хорошо, черт подери.       Хорошо, но       он понимает: он не в силах спасти; это не в его компетенции; Господь Бог не задумал в нем этой функции — некой моральной силы.       Он каждый раз срывается на звонок пожеванной моторолы, каждый раз надевает разные ботинки (кроссовок и ботинок; домашний розовый тапок и лофер или кеды из разных пар) и, свистя воздухом сквозь зубы и оставляя за собой шлейф мелких слез, ломает лед на лужах рваным, судорожным бегом.       Он вынимает иглу из его руки и, приноровясь, той или иной ценой сфокусировав взгляд, втыкает чуть пониже своего левого сгиба. Напряженные морщинки вокруг глаз расслабляются — он прикрывает глаза и медленно, с хрустом разлепившихся сухих губ, распахивает бледный рот в больной улыбке. Переводит на него взгляд — тот таращит ухмылку, поджигая разный книжный мусор в тарелке с голубыми цветочками и окуная ложку в поплывшее голубым пламя.       — Ну что, принцесса, каково? — проталкивает сквозь ухмылку издевательски хриплые слова. Принцесса молчит, с легким страхом прислушиваясь к китайским древним змеям с диким взглядом, окутывающим ноги; руки; откладывающим яйца где-то между легкими и грудиной; эйфория.       — Принцесса опытная… Принцесса знает. — Он пытается просмеять эти слова, но выходят лишь слабые хеки; испытывает оргазм.       Этот оргазм был бы как и все оргазмы в его драконовой жизни, но он сильнее; и усилить его он может прямо сейчас.       Потянувшись чужеродной рукой к его патлам и дернув на себя; уронив на свое тело;       глядя прямо в омуты, подернутые дымкой драконьей чешуи;       чувствуя, что падает куда-то вверх       и вниз,       бесконечно вверх-вниз,       он не понимает, где находится, в каком районе.       Кажется, опять заблудился. Дракон вышиб шипастым хвостом некогда быстрые, с сотнями хитроумных извилин, мозги, и он больше не ориентируется в одном городе; каждый раз забывает и заново учит расположение улиц, напротив какого находится каждый дом и как правильно повернуть, чтобы в следующий раз точно успеть.       Кажется, не успел.       Потерял улицу.       Придется проверить каждый поворот,       — Но ты опять забыл. У меня же спина не того, принцесса, аккуратнее, детка.       Он тянет сгнившие пальцы к щекам принцессы, вдавливая бестургорную кожу и выдавливая на них борозды, как если бы соленая река выточила камень. На дымке чешуи пятнами проявляется нежность; неадекватная нежность, как если бы он вспорол щеку пылающей ложкой и зализал бы рану полным шипов, как хвост драконов, языком.       Принцесса.       Принцесса.       Принцесса скользит по руке, извлекая из широких, как кратеры, пор гнилые слезы; воняющие трупом слезы, как если бы организм навзрыд молил о пощаде.       — Торчун еще на точке. Еще можем успеть. Времени без пяти двадцать пять. Он как раз до двадцати шести вечера.       — Не успеем. Уже давно двадцать семь,       уже давно пробежал дом двадцать семь, но очнулся лишь на доме сорок три и рванул обратно, упав неисчислимые сотни раз, растеряв все медикаментозные плюшки из словно когтями порванных карманов холщовой фуфайки.       Дракон уполз лет пять или восемь назад, поджав обожженные, продырявленные крыла. Обернулся напоследок — и уполз к нему, обернувшись вокруг шеи и умостив голову в глубинах крошащихся ребер. Если они делили дракона, то ныне он только его; вгрызся когтями.       Забыл таблетку — ключ к заплеванному домофону. Стучит по кнопкам — дозванивается до пожилой женщины с визгливым голосом.       Распахивает тяжелую дверь. Щелкает носками обуви по бетонной лестнице; кончиками пальцев по пенопластовым перилам; костяшками по обитой, плохо пахнущей двери.       Квартира тридцать два.       — Как часы. По нему время смерять можно.       Он с трудом, перекатываясь и корчась, поднимается на тающие ноги. Топорными шагами перемещается к двери. Скрюченными руками дергает ручку и вышибает дверь.       Оказывается схваченным за плечи.       — Что, что произошло? Я и так седой, куда мне еще седеть? Говори, сука! — Он трясет безвольное тело. — Почему дверь открыта? Совсем уже?       Он нашел его на полу заблеванной кухни, кухни с раскиданными шприцами, бутылками и трупом кошки. До боли знакомой; до боли щемящей; до боли наполненной нежными драконовыми воспоминаниями.       — Принцесса, — цедит он сквозь закаченные масляные глаза. — Я мечтал о тебе. Иди ко мне…       Пытается пошевелиться; слабо дергается. Обнимает пустыми глазами; он ощущает на лице эти руки с повисшими лоскутами кожи и торчащими из дыр черными обломками костей.       На горле — деревянные лапы ужаса, когда видит мелкие клочья депривана вокруг гнилых рук. Он заходится хрипами — слезам некуда вытечь; в этой квартире нет атмосферы.       — Черт тебя подери.       Принцесса понимает: он умирает. Ужасная смерть: не осознавать, что происходит с тобой. Горький конец. Маленькая смерть.       Принцесса сглатывает отвращение и сжимает свою шею левой; правой мнет его щеку, прямо как пять или восемь лет назад. Он никак не реагирует, поэтому       принцесса долго смотрит по сторонам. Мысли — суповой набор, болтаются в желе и отказываются принимать форму. Отказываются от слов — принцессе слов не надо, и мыслей не надо, и внешнего мира не надо,       принцесса щекочет тряпичные губы, вжимается в тканевую труху, пробует ее на вкус,       как в последний раз.       Вложив весь свой поломанный мир, всю ненависть к проклятым драконьим тушам, грызет трухлявый рот, ударяясь об остатки зубов, изредка ощущая по-медузьи теплый язык,       отстранясь, осознает: нет крови.       THE BITTER END, — пишет на испещренной бороздами серой подкорке.       Чмокает в правую ноздрю.       Заходится ревом.       Тянется к шприцу; тот словно ускользает, перебирая микроскопическими ножками.       — С тебя хватит, принцесса, — мерзко хихикает он,       и этот сатаний смешок еще долго звучит в принцессиных ушах.