Самайн

Вдоль темных дорог тут и там начали вспыхивать звёзды, крошечными огоньками высвечивая в ночи сладкий запах подгнивших яблок и тыквенных семечек. Узкие тропы под светом луны превратились в извилистые бордово-алые жилы, исчертившие вспухшую от пролившегося дождя землю. Горечь комом встала в глотке, когда за еще не почерневшей линией горизонта послышался птичий унылый вскрик, тронувший небо и дрогнувший под его суровой, стремительно темнеющей голубизной. Самайн крался дурманящим разум туманом, белым, плотным и густым покрывалом окутывал холодную землю, обволакивая её сизым курчавым воздухом, во всполохах которого обычно мерещится всякая чертовщина. Босые девичьи ноги по щиколотки вязли в грязи, и их хозяйка вдоволь вымазалась в рыжем суглинке, оставшемся на бледной коже алыми росчерками, и, прежде чем она вышла из вязких клубов тумана на дорогу, глина пятнами уже украшала и оборванный подол платья. В низинах воздух всколыхнулся и, словно что-то живое, сделал глубокий вдох, зардевшись под отблеском багряной луны, отразившейся в холодных каплях, что застыли на тонких листьях осоки. Трава под действием дурманящего ветра потянулась к незваной в мир живых, коснулась обнаженной кожи, попыталась ужалить, уколоть, повредить, но даже не коснулась ног незнакомки. Девица выдохнула, ощутила непривычный ещё ее телу едва теплый воздух и повела плечами, в следующее мгновение юркнув обратно в плотное молоко этой ночи, и так бы там и осталась, если бы не странный зов, потянувший ее в этот час сюда. Оставшаяся влага свинцовой тяжестью копилась, а облаках, наполняя их и заставляя грузно повиснуть над самой землёй, и лишь у кромки горизонта можно было ещё различить розовую тень севшего солнца. Ещё немного и звёзды тоже скроются в них, оставляя ее одну на попечение смятенного существа. Реально ли после смерти ощущать голод? Под ногами разросся багульник, темно-коричневый и беззастенчивый он протянул к ней свои ветви, колышась в лёгких порывах ветра и скрывая в густо-зеленых листьях-жилках алые горошины брусники. Кажется, это просто капли крови, мерцают рубинами в ночи, тронь, коснись языком, раздави зубами и почувствуешь запах и вкус застывшей сукровицы. Бледные губы стянула улыбка. А в низине, в не перестающем колыхаться тумане уже виднеются вершины крыш, чернеющих в ночи то осиновой дранкой, то белеющих свежим тесом, а над ними красного кирпича острия печных труб, исторгающих в холодный воздух раскалённый, серый дым. Согреться бы в нём. Ветер ударился в окно, и звон не разбившихся стёкол надолго после себя спугнул в округе зверьё и птиц. — Кто там? — мужское лицо показалось в проеме, пламя свечей коснулось крыльца, уткнувшись желтизной в резные столбцы. Он сделал шаг во тьму и шире раскрыл дверь, пока не увидел путницу у себя на пороге. Девица поникла и, скрыв радость внутри себя, притулилась к нему всем телом, обдав морозным ветром и дыханием мертвеца. Она его так долго ждала, пожалуй, дольше только искала. — Ты звал меня? — Мутный взгляд застлали слёзы, мужчина поднял руку, прикоснулся к бледному лицу и не ощутил жара девичьей плоти. Он слишком долго задержался на войне, прозябая дни в деревенской избе и избегая в этой глуши нападок врага. — Не пора ли тебе вернуться ко мне? — белые губы коснулись его. Что это? Жар? Или он просто в бреду, а где-то украдкой в ночь Самайн колдунья раскрыла перед духами дверь? Ведомый иллюзиями мира и прежней любви, в забвение, дарованном солдату и лишившем его боли, он вновь и вновь представлял ласку любимой, тонкие руки, обнявшие его, колени, на которые он мог бы сложить свою голову, холодные пальцы, зарывшиеся в стянутые кровью волосы. Выдохни и вдохни. И прошмыгни в распахнутую дверь.