Наложник его высочества

— Приказ принял. Цзинъянь сжал дрожащие пальцы на свитке с приказом отца и поклонился так, как того требовали приличия. Он не знал, выражало ли что-то его лицо или застыло маской изумления. Но Цзинъянь поднялся и, посмотрев на отца, промолчал, не став ничего спрашивать. Император империи Лян был в бешенстве. Не в гневе, когда он мог швырнуть чашу с вином или табличку с отчетом в человека, рассердившего его. Нет. В ледяном и страшном бешенстве, в котором Цзинъянь видел его только один раз до этого и запомнил, что надо молчать в эти моменты. Потому что тогда мама зажимала ему ладонью рот. Сейчас ее рядом не было, и, несмотря на собственное изумление, растерянность и гнев, Цзинъянь молчал. — Хорошо. Жить будете во дворце. Церемония через три дня. Император еще раз посмотрел на него. Губы, кажется, смерзлись, и ни единого звука не слетело с них, хотя Цзинъяню хотелось сказать, что у него есть своя резиденция, свой дом, да и у Сяо Шу… но черный взгляд отца давил, заставляя молчать. — Ступай. — Слушаюсь. — Цзинъянь ответил, едва шевеля губами, и вышел из тронного зала. За дверями его ждали Ле Чжаньин и Ци Мэн, его офицеры, встревоженные и тоже недоумевающие. Но, взглянув на лицо Цзинъяня, адъютант Ле схватил Ци Мэна за плечо, удерживая от расспросов. Тот, как ни странно, послушался. Цзинъянь спустился с лестницы, офицеры последовали за ним. Дорогу до своей резиденции он не запомнил. Он чувствовал себя так, словно за то время, что он был в Донхае, прежний мир сгорел и рассыпался на куски. Или, может быть, его морочат демоны. Иначе чем объяснить вот это вот все? Ему нужно было увидеть матушку. Или хоть кого-то знакомого, чтобы разобраться, в чем тут дело. Но метаться по городу в поисках ответов он не мог. Не сейчас, когда в ушах все еще звучало эхо отцовского приказа: «Повелеваю моему седьмому сыну, принцу Цзину, взять в наложники сына Линь Се и проследить, чтобы тот занял должное место в иерархии его гарема…» Цзинъянь натянул поводья. — Какого гарема? У меня его нет… — Ваше высочество? — Нет, ничего… едем. Только сегодня утром Цзинъянь въехал в столицу, радостный и легкий, словно наполненный теплым ветром возвращения. Он думал о том, как увидит матушку, а потом поедет к Сяо Шу, своему другу, своему брату, и отвезет ему ту жемчужину, которую все-таки нашел. И тогда тому придется взять обратно слова и… Цзинъянь переоделся с дороги и поехал во дворец, отчитаться перед отцом и получить право сегодня увидеть матушку. Но вместо этого получил приказ о… об этом. Взять в наложники собственного друга… Мужские браки в самой империи бывали часто, у дядюшки Цзи, несмотря на его любовь к женщинам, был постоянный наложник, и если бы это случилось по обоюдному желанию, и… Мысли перескакивали с одной фразы приказа на другую. «Повелеваю расторгнуть помолвку с княжной Нихуан…» Почему? Ведь у любого мужчины бывают не только наложницы и наложники, но и жены… Тут Цзинъянь снова остановил лошадь. Он что, вот сейчас подумал, что мог бы взять Нихуан в жены, раз уж Сяо Шу будет его наложником? Нервный смешок сорвался с его губ. — Ваше высочество? — Едем. И сегодня в тронном зале были только принц Юй и принц Сянь. Где же был старший брат? Он же всегда был рядом с отцом… — Безумие какое-то… Взять в наложники Сяо Шу… жить во дворце… должное место… Молодой командующий армии Чиянь и должное место в гареме? Цзинъянь мотнул головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху. Волосы хлестнули по лицу, приводя в себя. И еще в приказе не было титулов дяди Линь. Только имя… Опала? За что? Этот мир точно сошел с ума. Цзинъянь огляделся, до его резиденции оставался всего один квартал. Цзинъянь повернул лошадь. — Ваше высочество? — Куда вы? — В единственное место, где я могу получить ответ о том, что происходит. Едем. *** Резиденция Великого князя Цзи, дяди Цзинъяня, в обычное время наполненная музыкой и женским смехом, была непривычно тихой. Слуги молчаливо забрали поводья коней, и старый Шен, служивший у князя Цзи все то время, что Цзинъянь себя помнил, проводил его внутрь. Ле Чжаньин и Ци Мэн вновь остались за дверями, но здесь, в отличие от отцовского дворца, Цзинъянь знал, что их накормят. Шаркающие шаги старого Шена резали слух. Обычно здесь было так шумно, что Цзинъянь порой не слышал своего голоса. Дядя Цзи сидел в полутемной комнате в компании своего наложника и восьми кувшинов вина. — О, Цзинъянь, иди сюда. Я слышал, что тебя можно поздравить? Цзинъянь поклонился, следуя этикету. — Ах. Оставь, оставь, какие церемонии сейчас… Вставай и выпей с нами. Давай-ка… кхм-м… отметим. Цзинъянь молча сел за столик рядом с дядей и так же молча выпил вино, словно воду, не почувствовав вкуса. — Н-да, дела, дела… — вздохнул дядя, глядя, как его наложник наливает еще вина. — Сердце мое, сходи, посмотри, как устроились сопровождающие его высочество офицеры, я что-то волнуюсь. — Да. Голос у наложника был тихим, да и сам он казался невыразительной серой тенью, сильно отличаясь от тех молодых девушек, в чьей компании дядюшка любил проводить время. Он был если и младше дядюшки, то ненамного. И вдобавок прихрамывал. Когда за его спиной закрылась дверь, дядюшка Цзи вздохнул еще раз. — Рассказывай. После третьей чаши вина Цзинъяня уже немного вело. Он не ел сегодня утром, да и в обед как-то… не сложилось. — Что случилось, дядя Цзи? Почему, когда я приехал, то получил этот приказ? — Говорят… Ты только сядь спокойно, Цзинъянь, не нервничай. — Дядюшка Цзи выпил еще глоток и, облизнув губы, продолжил: — Говорят, что твой брат, принц Ци, затеял восстание против вашего отца. И в нем была замешана вся семья Линь и армия Чиянь. — Невозможно! — Цзинъянь дернулся вскочить и почувствовал, как запястье кольцом охватили вовсе не слабые пальцы дядюшки. — Сядь. И слушай. И выпей еще, — принц Цзи протянул ему кувшин с вином. — Рассказывайте. — Хорошо, что ж… так вот. Говорят, что это восстание не удалось. Кто с кем сражался в горах Мэйлин, точно неизвестно до сих пор. Выживших не так уж и много. Линь Се, который, как считают, был предводителем восстания, погиб. Не Фэн, который отправил письмо о том, что командир предал императора, — погиб. Се Юй, который с приказом императора поехал уничтожать восставших, — погиб. И осталось только слово Линь Шу против слова Ся Цзяна, который раскрыл предательство семьи Линь. И слова тех немногих выживших. Из обеих армий. И уничтоженные силы северной Вэй. И еще мольбы двух матерей и одной бабушки. И еще… отречение от любой попытки занять престол и ссылка принца Ци. И тот приказ, что ты получил, — условие сохранения жизни Линь Шу. С тем, что воином и командиром ему больше не бывать. Цзинъянь сидел молча, не в силах что-то сказать. Тысячи вопросов и возражений теснились в его голове, и он не мог выбрать, что же сделать первым. Гнев, ужас и неверие заполняли его целиком. — Так что тебе еще повезло, что будет свадебная церемония. А не поминальная. Принц Цзи невесело хмыкнул. — Пей, пей, мальчик. Потом тебе нельзя будет этого делать. Тебе нужна будет трезвая голова, — принц Цзи коснулся пальцем его лба и усмехнулся краем рта, мгновенно став похожим на своего брата. — Чтобы уберечь и свою жизнь, и жизнь своего наложника. — Сяо Шу не… — Привыкай! Сейчас привыкай, потом будет поздно. Брат отдал его тебе не из-за вашей дружбы. Подумай об этом потом. Хорошенько подумай. Цзинъянь растер пальцами лоб. Голова кружилась, но ему нужно было кое-что еще сделать. — Где он? — Кто, его величество? Во дворце, конечно, — дядя Цзи вновь превратился в привычного болтуна и насмешника. — Нет, Сяо Шу! — Где же быть еще мятежнику, как не в тюрьме, в управлении Сюаньцзин. Цзинъянь взметнулся, сделал два шага и почувствовал, как пол уходит из-под ног. В глазах потемнело, и чьи-то руки поймали его, не дав упасть. — Он доживет до церемонии, не беспокойся. Смерть в управлении лишь докажет его невиновность, — голос принца Цзи звучал устало и безнадежно. — Так что он тебя дождется. И если ты тоже хочешь до церемонии дожить, то отоспишься здесь, завтра навестишь мать… и будешь ждать, не пытаясь штурмовать тюрьму. Если, конечно, тебе дорога жизнь не только Линь Шу, но и ваших с ним матерей. Сердце мое, отведи его в гостевые покои. Цзинъянь хотел вырваться, он должен был идти, — Сяо Шу в управлении, Сяо Шу может погибнуть, — он оттолкнул удерживающие его руки и сделал еще несколько шагов в штормящей темноте, пока тело не отказалось повиноваться. Он готов был ползти, вцепляясь зубами и пальцами в теплое дерево пола, но тело отказало окончательно и, падая в беспамятство, он успел услышать только тяжелый вздох. — Мальчики, мальчики… *** Цзинъянь проснулся от легких звуков флейты. В комнате, где он спал, окна были закрыты, и серый утренний свет неохотно сочился сквозь ширмы. В голове гудело, рот пересох, словно он вечера напился вместе с Сяо Шу. От имени друга воспоминания вернулись, навалившись на сердце тяжестью, сжав горло в удушающей хватке. Цзинъянь вскочил на ноги и замер. Цзиньлин больше не был мирной столицей. По словам дядюшки Цзи, это было поле боя. Выходить на которое неподготовленным означало — потерпеть поражение, включающее в себя смерть близких людей. Цзинъянь медленно прошелся по комнате, вылавливая взглядом то цветы в вазе, то изящную статуэтку, то вышивку на своем рукаве — к отцу он поехал не в доспехах, конечно… Цзинъянь распахнул окно и оперся локтем о стену у его края. Сжал пальцы в кулак и прижался лбом к собственной руке. Сяо Шу был в управлении Сюяньцзин, и пытаться вызволить его сейчас было нельзя. Хотя Цзинъяню до боли хотелось выскочить во двор, взлететь на коня и, собрав всех своих людей, отправиться штурмовать управление. Это было то, чего требовало его сердце. Сейчас же, немедленно. Пока его друг, его брат жив… Но это означало смерть. Не только для них — но и для брата Ци. Которого, по словам дядюшки, отправили в ссылку. Как, почему отец поверил Ся Цзяну, а не сыну, которого любил больше всех? Может быть, Цзинъяню стоило отправиться во дворец и умолять отца, чтобы тот расследовал это дело? Или, может быть, расследование уже было проведено? И отец, не в силах решить, кто прав, а кто виноват, просто сослал брата? И Сяо Шу… Цзинъянь ничего не понимал. Брат Ци был любимым сыном отца, все это знали. На самого седьмого принца император обратил столько же внимания, как сегодня, только один раз до этого, когда Цзинъянь подрался с Цзинсюанем. Ну как — подрался, ему было лет десять, Цзинсюаню около четырнадцати. Брат был уже достаточно взрослый, чтобы не жить в женской половине, и пришел навестить мать. Встретив Цзинъяня в саду, решил над ним посмеяться. Насмешки седьмой принц умел пропускать мимо ушей, но когда брат оскорбил его маму, не сдержался и бросился с кулаками. Он не ожидал, действительно не ожидал, что что-то получится. Цзинсюань был старше, сильнее… но, видимо, ярость сделала свое дело. И под глазом старшего брата появился фингал. В тот день Цзинъянь понял, что очень мало значит для отца. Тот не слушал оправданий. Цзинъянь посягнул на брата. Этого отцу было достаточно. Он не стал разбираться, почему младший кинулся на старшего. И после десяти ударов палками Цзинъянь почти две недели пролежал в кровати. Несмотря на все искусство матери, горячки избежать не удалось. Иногда Цзинъяню казалось, что эта болезнь так затянулась из-за обиды и предательства... но потом отец отправил его к брату Ци, и благодарный и радостный Цзинъянь поспешил забыть этот случай. Спина заныла, напоминая о прошлом, и Цзинъянь еще раз стукнулся лбом о руку. Он не знал, что делать. Все его естество рвалось в бой, чтобы делать хоть что-то — вызволять Сяо Шу из тюрьмы, умолять отца… и все это было не только самоубийственно. Если бы на кону стояла только его жизнь, Цзинъянь не медлил бы и минуты. Но брат Ци, тетушка Чэнь, мама. Кулак расслабился, Цзинъянь посмотрел невидящим взглядом во двор. Мама. Он имел право приехать к ней, этого отец не запрещал. И получить совет. Она лучше него разбирается в этих интригах. Цзинъянь судорожно вздохнул и выпрямился. Ему нужно было заехать в свою резиденцию, переодеться и привести себя в порядок. И потом ехать приветствовать матушку. Он провел руками по растрепанным волосам, перевязал прическу и вышел во двор. Флейта заиграла чуть громче. Цзинъянь повернул голову и увидел наложника дядюшки Цзи, сидящего на ступенях. Тот был одет в привычную скромную одежду и, казалось, не заметил Цзинъяня. А тот смотрел на него, словно впервые видел. Серые тучи, нависающие над столицей, разродились первым снегом, и сейчас мелкая снежная крошка летела в лицо, заставляя щуриться, и все-таки он не отрывал взгляда. Что-то странное было в этом человеке, что Цзинъянь не мог ухватить. Потом зажмурил глаза и широко их открыл. Ему не показалось — рукав одежды наложника соскользнул вниз, обнажив широкое запястье, покрытое шрамами — старыми шрамами от кандалов. Холодный ветер пробрался под одежду, заставив вздрогнуть и представить, что Сяо Шу вот так же придется прятать руки, кланяться и быть незаметным… — Вы не о том думаете, ваше высочество. Наложник прекратил играть, и, заметив взгляд Цзинъяня, поправил рукав. — О чем вы… Глаза у наложника оказались черными. Совершенно и беспросветно черными, а взгляд — тяжелым. И какое-то знакомое чувство крылом коснулось щеки. Цзинъянь внезапно понял, что не знает даже имени наложника дяди. — Думайте о жизни, ваше высочество. Сначала спасите, а разбираться потом, как этой жизнью жить, будете вместе. — Я… — И не делайте глупостей. Пожалуйста. Великий князь Цзи очень переживает за вашего брата и друга, поэтому постарайтесь не доставлять ему волнений. Разбудить ваших офицеров? Они в гостевой комнате… Цзинъянь закрыл рот и коротко кивнул. Все странности этого человека он может обдумать потом — сейчас главное Сяо Шу и визит к матушке. *** Цзинъянь стоял перед незнакомым павильоном и с удивлением смотрел на него. Сколько Цзинъянь себя помнил — матушка жила в другом павильоне. Рядом с супругой Чэнь. И Цзинъянь тоже жил там, вместе с ней, до того момента, как отец отправил его к брату Ци. И вот теперь, судя по приказу отца, ему снова придется жить во дворце — совсем недалеко и в то же время бесконечно далеко от матушки. Потому что покои, которые им выделят, молчаливый евнух уже показал ему. И естественно, они не были во Внутреннем дворе. Да и Цзинъянь не имел никаких привилегий в посещении матушки и мог ее видеть только раз в месяц. Павильон, где теперь жила матушка, располагался далеко от павильонов всех остальных жен, в уголке рядом со стеной, кольцом охватывающей внутренний двор. Строение было небольшим, но рядом с ним находился маленький садик, сейчас покрытый тонким слоем выпавшего с утра и не успевшего еще растаять снега. Цзинъянь вошел в павильон и склонился, приветствуя матушку. — Сынок! — она встревоженно встала из-за стола, за которым до того сидела, и подошла к нему, положила пальцы на его сомкнутые ладони. И почти неощутимо сжала их три раза. — Идем, ты, наверное, еще не ел. — Матушка готовит вкуснее всех. — Цзинъянь улыбнулся краем рта. — Значит, ты специально не завтракал перед приходом сюда? — ответная улыбка матушки была гораздо ярче. — Чтобы больше поместилось. — Больше так не делай, — сказала она со смехом и, усадив его за стол, принялась расставлять на столе пиалы с едой. Дернувшуюся было помочь служанку наложница Цзинь остановила: — Нет-нет, я сама. Это для меня в удовольствие, я так редко его вижу… Служанка поклонилась: — Простите, госпожа. — Ничего, сходи пока посмотри, куда положили те орешки, принесенные с дворцовой кухни… — Слушаюсь, госпожа. Цзинъянь медленно ел, не забывая улыбаться, но не чувствуя вкуса пищи. Когда он еще жил с матерью, вот это сжатие ее пальцев три раза означало, что им нельзя открыто говорить, их слушают. Служанки суетились в комнатах, раскладывая и разбирая вещи, и казались очень занятыми тем множеством дел, которые им предстояли в связи с переездом. Они были достаточно далеко, но если матушка была уверена, что их подслушивают… Цзинъянь не хотел вспоминать об этой части своей жизни. Да, он жил с матерью и был счастлив, только вот атмосфера гарема, полная недоговорок, лжи и уловок, словно душила его. Когда он стал жить с братом Ци, то смог говорить то, что хочет, и делать то, что достойно. Следовать примеру старшего брата и восхищаться им. В какой-то мере брат Ци заменил ему отца, и теперь… — Матушка, вы же знаете о… — О приказе его величества, который ты получил? — Да. — Цзинъянь сделал несколько глотков воды, но не смог прогнать горечь изо рта. Матушка посмотрела на него предостерегающе и мягко улыбнулась. — Не думала я, что первая свадьба моего сына будет такой… — она на миг замялась, а потом продолжила — На церемонии меня не будет, так что потом, в следующий раз, когда придешь, расскажи мне все в подробностях. Мне очень интересно. — Матушка, но почему? — Цзинъянь был настолько удивлен, что этот вопрос сам собой сорвался с его губ. — Это официальная церемония. Можно сказать, почти политический брак. А мой ранг не дает права… — матушка поднялась, взяла с соседнего стола несколько свитков и снова села рядом. — Там будут императрица и его величество. В качестве твоих родителей. Это большая честь. Я знаю, ты проявишь уважение, я хорошо тебя воспитала. — Да. Хорошо. Цзинъянь сделал последний глоток и отставил чашку. — Но кое о чем, как мать и как лекарь, я должна с тобой поговорить. Время твоих визитов ограничено, и рассказать я могу тебе немногое, но вот что я нашла. Она подвинула к нему свитки. — Умение вести бой не только с противником, но и в постели, это искусство. Я знаю, что твой брат обращал на это внимание и позаботился и об этой части твоего воспитания. Но все же, тут — те свитки, что касаются мужской любви. И еще кое-что о доставлении удовольствия мужчине. Этот, пожалуйста, передай своему наложнику, я писала его сама как дар на вашу свадьбу. И еще… Матушка обернулась, чтобы позвать служанку, а Цзинъянь посмотрел на свитки, словно они были скопищем ядовитых змей. Он не думал о таком, он не собирался совершать это с Сяо Шу, тем более, что тот вряд ли бы заинтересован, и… и… — Принеси мне тот ящик с маслами. — Матушка повернулась обратно к Цзинъяню. — Я подготовила несколько обезболивающих составов и масел с разными ароматами. — Мама, но… — Цзинъянь чувствовал, как у него горят щеки и уши. Слышать такое от матушки было странно. Он понимал, что в бытие наложницей императора входят и такие знания. И матушка наверняка хочет добра. — Я не собираюсь… — Должное место наложника подразумевает и это. Иначе зачем он тебе нужен? Голос матери стал жестким и холодным. Как и взгляд. Цзинъянь подавился словами, которые хотел сказать. — Как я уже говорила — свитки можешь изучить сначала ты, но потом не забудь их передать Линь Шу. И позаботься о том, чтобы использовать обезболивающий состав. Первый раз для мужчины, как и для женщины, наверняка будет болезненным, тем более, ты пока еще ничего не знаешь и не умеешь. Так что, если хочешь причинить меньше боли, хотя бы почитай. — Слушаюсь, матушка. — Это единственное, что он мог ответить. Она подняла руку и прижала ее к его щеке. — И постарайся удержать его… от глупостей. — Я? — Цзинъянь удивленно на нее посмотрел. Матушка должна была знать лучше всех, что именно Сяо Шу всегда что-то придумывал и влипал в приключения, вовлекая и его в это. Цзинъянь никогда не мог ему отказать. — Да. Если, конечно, ты хочешь, чтобы он у тебя был… этот наложник. Они несколько секунд смотрели в глаза друг другу, а потом Цзинъянь смежил веки, показывая, что понимает, о чем она. Статус его наложника еще не защищал Сяо Шу от смерти. Ся Цзян будет за ним следить и пытаться убить. А характер у Сяо Шу гораздо вспыльчивей, чем у него. — Да. Хочу. Цзинъянь открыл глаза и, посмотрев на матушку, взял свитки. — Благодарю вас, матушка. — Иди. Тебе пора. *** Оставшееся до церемонии время пронеслось бурным потоком, закружило в водоворотах страха и ожидания. В делах, которые нужно было сделать… до свадьбы. Поэтому, стоя рядом с Линь Шу в тронном зале дворца, Цзинъянь не мог осознать, что все происходящее — реальность. Что Линь Шу жив и находится рядом, что они совершают поклоны небу и земле, предкам, родителям и друг другу — не просто так. Что сейчас их жизни связываются в тот узел, о котором Цзинъянь не смел мечтать, и получал сейчас мечту в грязи и крови реальности. Евнух поднес им вина. Цзинъянь взял чашу и передал ее Линь Шу. Пальцы при коротком прикосновении словно обожгло. Но Линь Шу молчал и, сделав ритуальный глоток, так же молча отдал чашу. Цзинъяня это молчание пугало. Лица Линь Шу под алым покрывалом он не видел, но запястье, которое он обвязывал красной шелковой лентой, и руки его Цзинъянь узнавал. На запястьях не было следов от кандалов, которые являлись Цзинъяню в кошмарных снах, но кожа руки Линь Шу была непривычно холодной, и пальцы слегка дрожали. Что с ним сделали в управлении Сюаньцзин? Что же с ним сделали… — Цзинъянь… — голос отца прервал его задумчивость. — Ты не рад? — Благодарю его величество за благосклонность, — голос его не дрожал, но все внутри напряглось в ожидании опасности. Линь Шу странно себя вел, отец же хотел еще раз ударить поверженного. Императрица растягивала губы в довольной улыбке. Все окружающие его люди, кроме Линь Шу, показались в тот момент Цзинъяню клубком разноцветных змей, готовых ужалить или поднести огонь к тому пороху, в который превратилась его душа. Император довольно хмыкнул: — Хорошо, хорошо… скажи же нам новое имя твоего наложника, м? Ты же знаешь, что… Огонь упал в черную пыль. Отец продолжал что-то говорить, но Цзинъянь хотел сделать шаг, вытащить из ножен ближайшего стража меч и… — Мэй. Голос Линь Шу был едва слышен, но пальцы, сжавшие запястье, были реальны. И наверное, благодаря им Цзинъянь сумел ответить на вопрос отца достаточно спокойно и громко. — …так как? — Мэй. Улыбка на лице отца выцвела. — Красивое имя, ваше высочество. — Императрица не сдержалась и добавила: — Очень подходящее для наложника. Сколько еще ему нужно будет выдерживать это? Не сорваться, не разметать все в гневе? Столько, сколько нужно, чтобы Линь Шу остался в живых. Эта простая мысль наполнила его спокойствием. У него теперь была цель. То, куда нужно было двигаться. И это означало, что он со всем справится. Они справятся. И Цзинъянь смог ответить спокойно, пусть и без улыбки: — Красивое имя для красивого человека. И в этом не было ни слова лжи. Свадебный пир продлился недолго. Цзинъянь ел понемногу, только чтобы уважить традиции. Сяо Шу, кажется, вообще ничего не ел. Только пил — воду, которую всегда ставили рядом с Цзинъянем. Разговоры сливались в неумолчный гул, перемежаемый смешками отца, улыбками императрицы и фразами Цзинсюаня. Тот постоянно обращался к ним, сетуя на то, что ему не досталось такой красивой наложницы, и что отец очень благосклонен к Цзинъяню. Цзинхуань в свою очередь тоже пожелал им счастья и сказал, что теперь дом Цзинъяня будет наконец-то украшен присутствием нежного цветка. Линь Шу сидел молча, только слегка наклоняя голову в ответ на слова его братьев, чем пугал Цзинъяня еще больше. А ему еще приходилось благодарить братьев за двоих. К концу вечера у него уже болели зубы — так он их стискивал каждый раз, перед тем как ответить. Но самое тяжелое было еще впереди. *** Раздеваться Цзинъянь привык сам, поэтому раздраженным жестом отослал слуг. Налил себе воды в чашу и недоуменно посмотрел на евнуха, оставшегося в комнате. — Простите, ваше высочество. Молодой евнух склонился, но не сдвинулся с места. — В чем дело? — Не гневайтесь, ваше высочество. Но я должен остаться. Цзинъянь на мгновение замер. И, разжав пальцы, неосознанно стиснутые на чаше, осторожно поставил ее на стол. Он не мог и не хотел быть похожим на собственного отца, который в гневе швырял предметы в тех, кто оказывался рядом. — Здесь? — уточнил Цзинъянь опасно тихим голосом. — Там, — евнух указал на неглубокую, скрытую ширмой нишу, из которой просматривалась кровать в покоях, где Цзинъянь должен был провести эту ночь. Цзинъянь промолчал. Он прекрасно знал, каковы ритуалы при визитах императора в гарем. В тот раз, когда отец вспомнил о существовании матушки и решил ее навестить, Цзинъяню было не так мало лет, чтоб он не осознавал происходящего. И о том, что евнухи всегда находятся в соседней комнате, он знал. Но все духи и предки! Он-то не был императором и не собирался им быть! Воспользовавшись изумленным молчанием, евнух поклонился еще раз и, пятясь, отошел в нишу. Шелест задвигаемой ширмы заставил Цзинъяня прийти в себя. Он знал, что их заставят провести эту ночь как должно. Но не думал, что это будет — так. Не задумываясь больше ни о чем, он снял одежду и лег на кровать, укрывшись одеялом. Его трясло. Дрожь возникала где-то в сердце и волнами расходилась по телу. Он не мог бы сказать, что сейчас чувствовал — гнев, страх или возбуждение. Все смешалось в единый ком, не дающий дышать. Двери отворились, и в комнату зашел Линь Шу — в сопровождении другого евнуха. Цзинъянь привстал на локте и застыл. На молодом командующем армии не было одежды. Только тонкое покрывало из пуха цапли, которое Линь Шу снял и скользнул в его кровать одним слитным движением, внезапно оказавшись совсем близко. Послышался шорох закрываемой двери, но Цзинъянь до сих пор не мог ничего сказать — губы не шевелились. Ему казалось, что стоит произнести хоть слово — и боль, и ярость, и страх прорвутся наружу. И неизвестно, чего будет больше. Но вот он, Линь Шу, рядом с ним. Выживший в огненном аду и стуже Мэйлин, в подземельях Сюаньцзин. И оказавшийся здесь, рядом с ним. Линь Шу побледнел и осунулся, абрис его лица стал еще четче, а глаза — еще темнее, чем были. Цзинъянь не успел разглядеть, но, кажется, на его теле не было следов пыток. — Сяо Шу… — произнес он почти беззвучно и почувствовал, как вздрогнул его друг. — Возможно, ваше высочество запамятовал? Вы дали мне другое имя. Меня теперь зовут Мэй. То, что произнес Линь Шу, было настолько невозможным и немыслимым, что Цзинъянь сорвался и, качнувшись вперед, обнял его. — Сяо Шу! Тело в его объятиях было напряжено и дрожало, словно лук перед выстрелом. — Господин мой меня с кем-то перепутал? Голос Сяо Шу был негромким, и оттого слова его звучали еще страшнее. — Сяо Шу? Цзинъянь был не в силах отпустить его. Просто не мог, словно убрать руки означало лишиться сердца и дыхания. И на самом деле для него так всегда и было. Для Сяо Шу же… — Что же… тогда, я надеюсь, ваше высочество дозволит доставить ему удовольствие. Так… — Линь Шу на миг замолчал, словно у него перехватило горло, а потом продолжил: — Так, как должно. А потом он сделал совершенно невозможную вещь, повернул голову и поцеловал Цзинъяня в губы, проникая языком в полуоткрытый рот. Цзинъянь отшатнулся. Это не должно было случиться так… он мечтал перед сном, но эти неправильные горячечные фантазии не должны были сбыться. — Я неприятен его высочеству? — Что за глупости ты говоришь, Сяо… — Ночь не так уж длинна, ваше высочество. И мы должны многое успеть. Ведь так? — пальцы Сяо Шу легли ему на губы. Но пахли они не железом, как обычно, а травами и маслом. Совсем как… средства из того сундучка, что передала матушка. Цзинъянь внезапно вспомнил о том, что в этой комнате они не одни, о том, что каждое его слово будет записано и передано, и осекся. Поэтому он просто кивнул, не доверяя более своим словам и мыслям. — Что ж… Пальцы Сяо Шу скользнули по его горлу, ласкающим движением прошлись по ключице, задели сосок и, скользнув по животу, накрыли не возбужденный член. — О… вы позволите мне помочь? И наложник Мэй поцеловал его в шею, опрокидывая на спину, опуская одеяло вниз. Цзинъянь мог только выдохнуть и обнять его за плечи. Цзинъянь не мог назвать этого человека Сяо Шу. Словно кто-то иной вселился в его друга, полностью поменяв движения и суть — Сяо Шу никогда не стал бы так себя вести. Цзинъянь умел разделять фантазии и реальность, так почему же сейчас он казался себе героем своего же бредового сна. Этот человек целовал его, гладил, спускаясь все ниже. В тот момент, когда губы коснулись его члена, дрожь снова прошила тело. И Цзинъянь все же понял, что возбужден. Это было неправильно, совершенно неправильно. Пусть Сяо Шу сошел с ума, но Цзинъянь все равно любил его. И не мог позволить, чтобы ответственность за эту ночь легла только на Сяо Шу. В конце концов, он только что обещал защищать его и беречь. Поэтому Цзинъянь сел и, притянув к себе Ся.. Линь Шу, поцеловал его. Так, как хотел последние года два, с тех пор, как осознал свои чувства. Это было безнадежной, страшной шуткой судьбы, но Цзинъянь целовал его, чувствуя солоноватый привкус на его губах. Целовал отчаянно, вкладывая все эти глупые и наивные чувства, которым, как оказалось, не было места в этом мире. Они, наверное, должны были умереть вместе с его юностью, вместе с теми воинами в горах Мэйлин. Линь Шу первым разорвал поцелуй и провел пальцами по его щекам, легко, чуть безумно улыбаясь. — Плачьте, ваше высочество. Плачьте. Тот, с кем вы меня путаете, умер десять дней назад. Цзинъянь не хотел и не мог его слушать. Только поцеловал снова, опрокидывая на кровать. Он выбросил из головы все то, что мучило и заставляло бояться, оставив только чувства и желание хоть раз сделать все как нужно. Доставить удовольствие не душе, но хотя бы телу. Линь Шу вздрагивал под его прикосновениями — от наслаждения, а иногда и от боли. То, что на его теле не осталось следов, вовсе не значило отсутствие пыток. Цзинъянь помнил все, что было написано в трактатах, переданных матушкой, и в то же время не помнил. Все его чувства и боль выливались поцелуями и прикосновениями так, что Цзинъянь не помнил, кто он и где. И что делает — только сладковатый привкус масел, горячая кожа под губами, чужой член, по которому так странно было скользить пальцами. И глубина чужого тела, узкая, но уже скользкая. — Что… — Я благодарен вашей матушке за дар, — странная тень мелькнула по лицу Линь Шу. — Непременно поблагодарю ее. Вы можете не осторожничать, ваше высочество. — Хорошо. Но, не обращая внимания на свое желание, Цзинъянь все еще медлил. Целовал Линь Шу в шею и скользил пальцами внутри, растягивая, не желая причинить боли. — Не медлите, ваше высочество, — голос Линь Шу был хриплым, но сейчас в нем звучали отголоски его прежнего тона. Цзинъяню хотелось втолкнуть ему в глотку это «ваше высочество». И потребовать называть по имени, но взглянув в бешеные черные глаза, Цзинъянь промолчал. Войти с первого раза не получилось, со второго тоже. Линь Шу раздраженно и почти привычно вздохнул, закинул ногу ему на плечо, в очередной раз поменяв позу, и слегка толкнул пяткой. Оба замерли, вспомнив детство и то, сколько раз Цзинъяню в их играх пришлось играть роль коня Линь Шу, и сколько раз доставалось его бокам от этих пяток. Цзинъянь, наконец, качнулся вперед, войдя в тело. Линь Шу дрожал в его объятиях, сжимая зубы до хруста, но молчал. Только дышал неровно. Когда Цзинъянь качнулся назад, собираясь выходить, Линь Шу так же молча мотнул головой. — Двигай… тесь. Шепот был хриплым и приказным. Но что-то ослабило захват у его горла, и Цзинъянь качнулся. Раз, другой. Это было больно и горячо. Наслаждение начало закручиваться внутри, грозясь излиться уже через несколько толчков. Так и нужно было сделать, чтобы не причинять Линь Шу большей боли, но Цзинъянь опустил руку на его член и провел по нему раз, потом другой. Попадать в такт было сложно, но дыхание Линь Шу участилось, и Цзинъянь почувствовал, как ствол под его ладонью снова становится тверже. Он стиснул зубы. Держаться и терпеть — это то, что он умел лучше всего. И он держался. Двигался и гладил — потому что у Сяо Шу должно было остаться хоть что-то от этой ночи. Хоть какое-то наслаждение, а не только унижение и боль. — Упрям… как буйвол. — Только когда Линь Шу коротко выдохнул эти слова и застонал в его объятиях, Цзинъянь понял, что у него все же получилось. — Не упрямее тебя, — ответил он. Линь Шу схватил губами воздух и так сжался изнутри, что перед глазами у Цзинъяня все потемнело. И он наконец кончил. Несколько минут он лежал, придавив Сяо Шу к кровати и пытаясь отдышаться, пока не осознал, что кто-то тихо зовет его. — Ваше высочество? Ваше высочество, вы закончили? Это был тот евнух, который был за ширмой. Цзинъянь совершенно забыл про него, да и про все на свете, пока Линь Шу был в его объятиях. Но теперь реальность о себе напоминала. — Ваше высочество, вы не могли бы встать с меня? Голос Линь Шу был тих, а сам он бледен. Цзинъянь медленно и осторожно поднялся, выходя из его тела. В свете потрескивающих свечей Линь Шу казался тенью себя прежнего. С яркими губами и метками на коже. Он в эту ночь принадлежал Цзинъяню, но счастья это не принесло. — Ты… в порядке? — Все хорошо, ваше высочество. Вы не могли бы позвать евнуха? Я бы хотел удалиться и привести себя в порядок. — Д-да… Сяо Шу… — Все прошло как должно. Свидетельствую. — Евнух подошел почти неслышно и, накрыв Линь Шу покрывалом, помог ему встать. Цзинъянь следил, как он уходит, с прямой как меч спиной, и чувствовал, как осколки его прежнего мира осыпаются к его ногам. На пороге Линь Шу остановился и, не поворачиваясь к Цзинъяню, сказал: — Наследник семьи Линь мертв. Не путайте своего наложника с ним. Дверь за ними закрылась, и Цзинъянь остался в полутьме, наедине со своим отчаянием и своими демонами. *** Больше Цзинъянь не видел Линь Шу. Потому что утром, после их брачной ночи, к нему пришел наложник Мэй, в светлых, вышитых синим шелком одеждах, с выбеленным лицом. Цзинъянь не мог не спросить, почему так, и в ответ получил всплескивание рукавами и сетование на то, как груба и загорела кожа наложника, и так его господин разлюбит, если по-прежнему путает с другим человеком. После этого вопрос внешности своего наложника Цзинъянь не поднимал. Он и правда разделил в своей душе этих двух человек — яркого, полного солнечного света Линь Шу и покорно-вкрадчивого наложника, с волосами, уложенными так, что ни одна прядь своевольной челки теперь не падала на лоб, с украшениями в волосах. Молчаливого и похожего на змею, приготовившуюся к броску. Опасность исходила от него в тот момент, когда наложник Мэй, задумавшись, застывал на месте, почти сбросив свою маску покорности. Но это было редко. В остальном Цзинъяню казалось, что после Мэйлин и плена Сяо Шу сошел с ума, заменив себя… вот этим человеком. У него было лицо Сяо Шу, его голос — но движения и повадки были совсем иными. И от этого легче было принимать его поклоны и подобострастное поведение — и в то же время это причиняло еще большую боль. Несмотря на все это, у них наладилось какое-то подобие совместной жизни. Спали они раздельно: Цзинъянь даже не думал о том, чтобы вновь прикоснуться к нему, наложник не настаивал. Но каждое утро Мэй приходил к нему, помогая собрать волосы в высокий узел — раньше Цзинъянь носил их почти распущенными, но теперь он считался полностью взрослым. Уверенные движения гребня, осторожные прикосновения прохладных пальцев к голове — это были единственные их прикосновения за весь день. Потом Цзинъянь завтракал в его присутствии и уезжал из дворца. Отец дал ему указание помогать городской страже — не возглавлять ее, конечно, но помогать — в поисках и поимке преступников. Цзинъянь ехал в свою резиденцию, проводил тренировку воинов, если нужно, выезжал в город, чтобы встретиться с начальником стражи, который был вечно в разъездах. Обедал, если успевал, и к вечеру неизменно возвращался во дворец. Ужинал вместе с наложником и ложился спать — в благословенном одиночестве. А потом ему снились кошмары. Долго так продолжаться не могло. Цзинъянь не знал, кто не выдержит первым — он, Сяо Шу, который, как он был уверен, все еще прятался под маской его наложника, или Ся Цзян, недоверие императора к которому показывалось достаточно явно. Но сейчас все застыло в зыбком подобии покоя. Отец не хотел ничего слышать ни о брате Ци, ни о Мэйлин, ни о вопросах, связанных с мятежом. Цзинъянь был уверен, что ни брат, ни семья Линь не предавали его величество. Но о том, что за письмо отправил Нэ Фэн его отцу, Цзинъянь тоже немного знал. О, если бы он мог его увидеть, то, возможно, понял бы, что происходит. Цзинъянь не верил в предательство армии Чиянь. Но Се Юй тоже был его дядей, мужем принцессы Лиян, пусть Цзинъянь не общался с ним близко, поверить в то, что он злоумышлял против них, он не мог — зачем? Для чего? Ся Цзян тоже — он всегда верно служил отцу, никогда не принимая ничью сторону, и вот теперь… Цзинъянь не мог понять, кто все это задумал. И были ли Се Юй и Ся Цзян обмануты? Ему нужны были доказательства, хоть что-то — письма, которые писали его дяди, или, может быть, рассказ очевидца. Но те из армии Чиянь, кто выжил при Мэйлин, были или в застенках управления Сюаньцзин, или скрывались. Что подтверждало идею Ся Цзяна о предательстве армии Чиянь — но, с другой стороны, их все еще не объявили мятежниками. Столица была охвачена страхом и предгрозовым молчанием. Даже слухов о произошедшем не было. Поэтому визит к тете Лиян он откладывал и оттягивал как можно дольше. Сразу после свадьбы появиться перед ней было бы неправильно. Он просто передал свои соболезнования при встрече во дворце, справедливо полагая, что она не захочет его слушать дольше нескольких секунд. А расспрашивать Ся Дун о письме ее мужа и его гибели тоже не представлялось возможным. Для того чтобы узнать что-то от этих женщин, нужна была женщина. Но Нихуан отослали на южные границы сразу после случившегося. Цзинъянь знал, что ее увезли связанной — невеста… бывшая невеста его друга не верила в предательство. Она, в отличие от него самого, попыталась попасть к императору, утверждая, что Линь Шу не мог предать. А теперь сам Линь Шу стал его наложником, и Цзинъянь не знал, как он будет смотреть в глаза Нихуан при их встрече. В последний визит в свою резиденцию Цзинъянь разбирал бумаги у себя в кабинете и нашел коробку. Ту самую коробку с жемчужиной, которую он привез Линь Шу. Он некоторое время колебался, а потом все же убрал ее, не стал забирать с собой во дворец. Цзинъянь не знал, как отреагирует его наложник на эту жемчужину. Ее он обещал привезти Линь Шу, а будет дарить Мэю? Может ли она стать последней каплей, ломающей его?.. Жемчуг обычно дарили невестам — станет ли она жестокой насмешкой или чем-то способным придать Линь Шу сил? Коробка жгла его ладони, Цзинъянь убрал ее в тайник и простоял несколько минут в полной неподвижности, пытаясь успокоится. Потом взял с соседней полки те трактаты, которые подарила матушка, и вышел из кабинета. В день свадьбы он взял с собой сундучок со снадобьями, а вот их забыл. Вернее, постарался вычеркнуть из памяти. Но матушка никогда не делала ничего просто так. Он должен был отдать их своему наложнику. Особенно тот, который ему и предназначался. Цзинъянь проглядел трактат, но не стал вчитываться — потому что матушка писала его сама — и наверняка на основе того, чему ее учили. Но представлять, как она это проделывает с его отцом, Цзинъяню не хотелось вовсе. Вечером он передал все своему наложнику и получил глубокий вежливый поклон и благодарности, сказанные тихим голосом. И успокоился на этом. Они больше тем вечером не говорили. Они вообще очень мало говорили, Цзинъянь не мог придумать ни тему, ни повод для разговора. Наложник в ответ тоже больше молчал. Он попытался в какой-то из вечеров рассказать стихи — для увеселения своего господина, как он выразился. Но, увидев выражение лица Цзинъяня, замолчал, и больше этого делать не пытался. Следующие несколько дней прошли так же. Пока однажды вечером, через три недели после свадьбы, наложник Мэй, дождавшись, пока Цзинъянь поест, не задал ему вопрос. — Ваше высочество, могу ли я вас спросить? — Да? Голоса их в тишине дворцовой комнаты звучали негромко, но Цзинъянь был уверен, что все, что они говорят, где-то слушается и записывается тонкой кистью. — Вы не могли бы мне рассказать о том, что вы видите в городе? Тут, во дворце, так тихо и скучно, а вас нет всеми днями… — Я… Наложник медленно придвинулся ближе и, положив ладони на плечи Цзинъяня, принялся мягко их разминать. — Я очень благодарен за те советы, которые передала ваша матушка. Знаю, что я не так искусен, чтобы вам нравиться, но примите мои старания. Пальцы мягко сжали его плечи. Три раза. И Цзинъянь только молча кивнул, чувствуя, как в сердце разгорается огонек надежды. Болезненной и яркой. От наложника все так же пахло маслами и травами, волосы, собранные только на висках, свободно растекались гладким шелком по одежде. И улыбка на его губах была вежливой и нежной. Но руки, массирующие плечи, были сильными — вовсе не женскими руками. Те же пальцы, что когда-то на спор разогнули железный прут, те же, что посылали стрелу точнее и дальше всех, сейчас скользили по его плечам, нажимая и действительно разминая застывшие в болезненном напряжении мышцы. — Так вы расскажете? — О, хорошо. — Цзинъянь откашлялся. — О чем вам рассказать? — Ну, хотя бы о погоде за дворцовыми стенами? — О погоде? — Цзинъянь задумался. Он вообще в последнее время не обращал внимания на погоду, полностью занятый своими мыслями, но сосредоточился, чтобы вспомнить. — Сегодня солнце и сильный ветер, — наконец сказал он, вспомнив, как утром слепило глаза, и копыта коня ступали по примороженной за ночь грязи. А ветер норовил выдуть те крохи тепла, что остались в его теле. — Холодно. — Ветер… ветер, это хорошо, — тихо ответил его наложник. — Среди дворцовых стен нет ветра. Пальцы его гладили шею Цзинъяня почти нежно, и голос звучал задумчиво и печально. Цзинъянь внезапно вспомнил, как сегодня днем Ци Мэн настолько заболтался с Ле Чжанъином, что промахнулся мимо седла, и рассказал это, все-таки вызвав улыбку на лице своего наложника. Не ту, прежнюю и солнечную. А тень ее, но даже это принесло ему радость. *** Ночь выдалась холодной, но Цзинъянь все равно распахнул ставни окна. Он привык к холоду, засыпать, накрывшись теплым одеялом или плащом — хоть в палатке на границе, хоть в собственной резиденции, всегда было легче, чем в жарком, полном душных запахов воздухе дворца. Жаровень не жалели, да и ворох одеял, наброшенных на его постель, вызывал уважение. Это все-таки были покои принца. Пусть и не слишком любимого. Но Цзинъянь знал, что стоит заснуть, и его начнут мучить кошмары — о смерти Сяо Шу или о смерти брата. Но куда хуже, если к нему придут воспоминания о том… Цзинъянь мотнул головой, распущенные волосы хлестнули по щеке. Он вдохнул поглубже морозный воздух и стоял у окна достаточно долго, чтобы промерзнуть, чтобы выветрить из головы воспоминания о дыме курильниц, полутемном переходе дворца и окровавленном мече в руках женщины. Но, когда он все-таки лег в постель, воспоминания затянули его в темный, чадящий сон. Где женщина с невыразительным лицом, таким, которое и запомнить-то нельзя, шла по коридору дворца, шла к нему — пятилетнему мальчишке, и кровь с ее меча медленно капала на пол. А он, словно завороженный, стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места, не в силах сделать хоть что-то, потому что в глазах этой женщины жила его смерть. И Цзинъянь твердо знал, что это сон, но не мог ничего сделать. Потому что тогда, в прошлом, путь смерти заступил старший брат. Он заслонил его плечом, и смерть, смерив их странным взглядом, остановилась, а потом канула в боковой проход. Потом Цзинъянь видел, как ее волокли по коридорам, со скованными руками, и она смеялась в голос и кричала: — Отродья предателя! Смерть, смерть, смерть! И вцеплялся в рукав Цзинхуаня, который не мог выпустить из сведенных страхом пальцев. И потом еще года два ходил за братом хвостом, пока тот, наконец, не ушел жить из дворца в свою резиденцию. Сейчас же во сне не было Цзинхуаня, заступившего тогда ей путь. Не было брата Ци, который учил обращаться с мечом и с луком, не было Сяо Шу, с которым они дрались спина к спине. Никого не было. Только смерть и он. — Уберите эти жаровни немедленно. И окно откройте! Вы что, хотите, чтобы его высочество угорел? Голос его наложника разбил сон, и Цзинъянь открыл тяжелые веки. В комнате было душно, в горле словно застрял ком, и ему пришлось сесть на постели и откашляться. — И не приносите их сюда больше! — Но, наложник Мэй, это… — Или вы думаете, что я не способен согреть его высочество лучше, чем эти жаровни? Вон! Слуга склонился в угодливом поклоне и принялся убирать жаровни, которых отчего-то было четыре, хотя, когда Цзинъянь засыпал, их было всего две. — Что… случилось? Мэй распахнул окно настежь, и ворвавшийся в комнату холодный воздух был словно глоток ключевой воды в жаркий день. — Эти идиоты по недомыслию перегрели тут все. Дышать невозможно, неужели не… — наложник начал говорить привычным тоном Линь Шу, потом остановился, перевел дыхание и продолжил куда спокойнее и вежливее, хотя от его раздражения, кажется, воздух вокруг него сыпал искрами. — Неужели вы не чувствуете, ваше высочество? — Странно… — тихо произнес Цзинъянь, — Когда я засыпал, окно было открыто, да и жаровень было всего две. Перестарались, наверное. Он говорил это спокойно, но, поймав взгляд своего наложника, на миг смежил веки. — Действительно, не подумали. Но отныне, ваше высочество, дозвольте быть вашей жаровней. — Дозволяю. Наложник принялся снимать с себя верхнее платье, а Цзинъянь лихорадочно раздумывал над тем, что происходит. И попытка его убийства была гораздо меньшей проблемой, чем наложник в его постели. Они вряд ли повторят ту же попытку, а вот Мэй, видимо, будет с ним спать. И, похоже, теперь его высочеству будет совершенно не до сна. Наложник скользнул к нему под одеяло, обнял холодными руками, так, что Цзинъянь вздрогнул. А потом обнял его в ответ. Держать Сяо Шу — живого, пусть и изменившегося, в своих объятиях было так хорошо, что Цзинъянь расслабился и почувствовал, как погружается в сон. И, кажется, на грани между сном и реальностью он почувствовал легкое прикосновение губ к скуле и выдох: — Цзинъянь… А может быть, это ему приснилось. *** На следующий день все было так же, как и раньше, словно они и не проснулись, переплетясь руками, ногами, да даже волосами на подушке так, что утром пришлось распутываться. Ночной сон, в этот раз без кошмаров, дал наконец отдых уставшему телу, и Цзинъянь чувствовал себя гораздо бодрее, чем раньше. День прошел как обычно, и ночью вновь был крепкий сон в объятиях наложника. Цзинъянь опасался теперь даже в мыслях называть его прежним прозвищем или именем. Боялся оговориться потом, перед другими. У них вновь установилось некое подобие расписания дня и ночи, но только вот в отличие от предыдущих трех недель Цзинъянь хорошо спал, и, соответственно, уставал меньше. А так — точно так же завтракал со своим наложником и позволял ему помочь убрать волосы в узел, проверял своих подчиненных в резиденции, тренировал их, если нужно, ездил к начальнику стражи, а вечером возвращался во дворец. Только вот рассказ о событиях дня перенесся с ужина — в постель. Цзинъянь лежал, обнимая наложника, и рассказывал ему о прошедшем дне: тренировках, смешных ситуациях, слухах, и чувствовал себя виноватым и счастливым. От того, что Мэй был с ним рядом, но против своей воли. Он должен был быть человеком с прежним именем. И вместо Цзинъяня в его объятиях должна была лежать Нихуан. Но все было так, как было, и потому Цзинъянь смотрел на пляшущее пламя свечи и рассказывал обо всех событиях дня, иногда засыпая на полуслове. Иногда им приходилось присутствовать при дворе, и это всякий раз было испытанием на крепость его терпения. Приближался конец года, и у отца было много дел. Но если раньше большинство из них помогал ему решать брат Ци, то сейчас за это право спорили Цзинхуань и Цзинсюань, и даже вечерние развлечения двора превращались в жаркий спор между ними. Цзину приходилось при этом иногда присутствовать — когда ему нужно было отдать отцу отчет, и он стоял в тронном зале и выслушивал их споры. — Конечно, его величество оценит красоту танцовщиц дома музыки… Они — лучшие в столице. — Цзинсюань размахивал рукой, словно пытаясь показать, как они танцуют, или обрисовать силуэт девушки. — Ваше высочество, всем известно ваше непревзойденное мастерство в оценке танцев. Но что касается музыкантов, то говорят, что в доме Мяоинь есть одна девушка, чья музыка подобна песне богинь. — Ха! Да кто это говорит? Я своими глазами видел, как девушки танцуют, и уж конечно, я верю, что отец поверит очевидцу, тем более… — Кто это сказал? Ну, если выше высочество не верит словам принца Цзи… — Принц Юй! Вы что, сами не можете оценить то, как эта девушка поет? — Принц Сянь! — Кхм, — откашлялся отец. Когда спорщики его не услышали, он откашлялся еще раз — погромче. Когда они не услышали и в третий раз, он громко хлопнул свитком по столу. Братья немедленно прекратили спор. — Зовите и тех и других! В конце концов, музыки и танцев много не бывает… Принцы смерили друг друга злыми взглядами, но замолчали. — А, Цзинъянь, может, у тебя есть какие-то предложения? Музыканты? Танцовщицы? — отец смотрел на него насмешливо и улыбался. Заметив эту улыбку, Цзинсюань, чувствуя желание отца, не дал Цзинъяню ответить: — Какие же женщины и музыканты! У него прекрасный наложник, с которым наш брат проводит так много времени! Я слышал, он даже спит с ним в одной постели… Цзинъянь сжал пальцы в кулак. Больше всего ему хотелось сейчас встать и, как в детстве, разбить лицо брату. Но у него на это не было ни права, ни силы. — Боюсь, и до появления наложника принц Цзин вряд ли мог что-то посоветовать. Он проводил столько времени за военным искусством, что должен был стать лучшим полководцем нашей империи. Ну, если бы у него не было такого талантливого друга, он бы непременно стал лучшим… — принц Юй говорил вторым, но поспешил присоединиться к травле, тоже чувствуя настроение отца. — Но зато у него теперь и друг и наложник, два в одном. Человек многих талантов, как я слышал… — хмыкнул Цзинсюань, а Цзинъянь почувствовал, что ему перехватило от ненависти горло, а в ушах прозвучало: «Плачьте, плачьте…», и он, не раздумывая сказал: — Линь Шу мертв. — Что? — отец привстал с трона, глядя на Цзинъяня, и лицо его отчего-то залила бледность. — Линь Шу мертв, ваше величество. У меня теперь только наложник Мэй. — Т-ты! Ты! Непочтительный сын, т-ты! — император указывал на него трясущимся пальцем, а потом схватил со стола чашу и швырнул в Цзинъяня. — Ваше величество, умерьте свой гнев! Ваше величество! Увещевать отца и кланяться начали и евнухи, и братья. А Цзинъянь, не в силах поклониться, сейчас смотрел прямо на отца, и отчаяние в его душе росло. Потом он закрыл глаза и тоже склонился. Плечо ныло от удара — несмотря на то, что на троне отец сидел достаточно долго, сил своих он не потерял. Император вдруг хмыкнул. — Ну, ну… поднимитесь. А ты, — он вновь посмотрел на Цзинъяня, — расскажи, зачем тебе потребовалось спать совместно с наложником? Для удовольствия этого не требуется. Пытка еще не закончилась, и отец, видимо, решил, что недостаточно унизил строптивого сына. Но сказать правду о попытке убийства Цзинъянь не имел права — в ней заподозрили бы его наложника, несмотря на то, что он его спас. Поэтому он сказал другую правду. Врать в лицо отцу он все еще не умел. — Мне всегда снятся кошмары, когда я во дворце. С детства. — О! Наш великий воин чего-то боится? Может быть, потому, что задумал что-то, а? — голос Цзинсюаня неприятно ввинчивался в уши, едва не заставив поморщиться. — М-м? Кошмары? Да еще с детства? Что тебе снится? — теперь взгляд отца был заинтересованным. И Цзинъянь вновь ответил. Правду. — Женщина с окровавленным мечом. Она идет по коридору, и с него капает кровь. Она идет и шепчет… Тут горло Цзинъяня перехватило. — Что? Что съест маленького мальчика на ужин? — Цзинсюань продолжал изощряться, а вот принц Юй напрягся и застыл. Цзинъянь был уверен, что он тоже помнит — и женщину, и ее шепот. — Что она шепчет? — отец наклонился над столом и впился в него глазами. И Цзинъянь вдруг вспомнил, как мать вцеплялась пальцами в его плечи, а отец смотрел тем же ледяным взглядом и спрашивал — что ты слышал? Тогда он ответил правду, сейчас… — Я не помню, что она шептала тогда, когда была в моем детстве. И кто меня от нее спас. Но во сне не спасает никто. Она шепчет — смерть, смерть отродью, — спокойно произнес Цзинъянь. — И? Дальше? — Она меня убивает. Отец и принц Юй ощутимо расслабились. — У тебя, наверное, совесть нечиста, раз тебе такие сны снятся, — произнес Цзинсюань, не почувствовав, что ветер в тронном зале уже переменился. Цзинъянь же смотрел на отца, на его сжатые кулаки, и замечал краем глаза, как расправил плечи принц Юй. — Что ж… если тебе твой наложник помогает спать, пусть. Иди. — Благодарю отца. Цзинъянь склонился и вышел из зала. Только отойдя на достаточное расстояние, он оперся рукой о стену и постоял так несколько минут, приводя в порядок мысли и чувства. Он не знал, почему рассказал о кошмаре, и почему именно так, но ему казалось, что это будет правильным. *** Вечером, обнимая своего наложника, Цзинъянь рассказывал все о той истории с женщиной и Цзинхуанем. Он говорил об этом в его волосы, пахнущие благовониями, а не пылью, как раньше. Он говорил об этом так тихо, что вряд ли кто-то, кроме Мэя, способен был услышать. Сонно, устало, словно засыпая. Но рука наложника на его плече внезапно застыла, а потом снова начала медленно гладить. Цзинъянь не знал, что это значит, но надеялся, что эта история, может быть, пригодится, как и весь этот ворох слухов, к которым приходилось прислушиваться. Может быть, его наложник что-то сможет придумать. Из них двоих именно он всегда был способен на блестящие планы и внезапные для противника атаки, основанные на глубоком и полном знании слабых мест, сам Цзинъянь предпочитал действовать по ситуации, реагируя на то, что случилось в данный момент. И поэтому, естественно, почти каждый раз проигрывал Сяо Шу. Он почти уже заснул, когда теплая ладонь скользнула вниз, по его боку, и легла на живот, снова возобновив плавное движение. Круги, которые ладонь рисовала, с каждым разом опускались все ниже, отчего у Цзинъяня по коже побежали мурашки и пересохло во рту. Он облизнул губы и тихо спросил: — Мэй? — Да, мой господин? — голос наложника был хриплым и низким. — Что ты дела… — пальцы Мэя скользнули вниз, накрывая его член, и Цзинъянь даже не смог закончить фразу. — Согреваю вас, ваше высочество. Вы же дозволили, — это Мэй прошептал, целуя его в шею. Цзинъяню показалось, что мир в очередной раз перевернулся. Терпение его разбилось как ваза, упавшая на пол. И сейчас он не хотел думать о безумии своего друга или притворстве, или о чем-то еще. Просто вплел свои пальцы в его волосы и поцеловал, жадно, прижимаясь губами к губам, наверняка причиняя боль, но не в силах остановиться. И, получив в ответ такой же жадный поцелуй, вовсе перестал думать. Рядом с ним был человек, которого Цзинъяню хотелось видеть счастливым и улыбающимся. Живым. Цзинъянь опрокинул его на кровать и начал целовать в шею, жадно, оставляя следы от губ и зубов, желая — пусть только этой ночью — сделать своим и не думать о будущем. В отличие от него, его наложник прекрасно помнил о реальности. И трижды сжатые пальцы на его плечах напомнили об этом. Но Цзинъянь не хотел и не собирался останавливаться. Чувства, ждавшие своего часа, чувства, запертые в глубине его сердца, вырвались. Если бы он попытался их удержать, то рухнул бы замертво. Поэтому Цзинъянь подтянул огромное одеяло и накрыл им их обоих. И последним, что он увидел в пляшущих отблесках свечи, был взгляд Сяо Шу — изумленный и живой. Под одеялом было темно и жарко, оно спеленывало движения, но для Цзинъяня это не было сейчас важным. Самым главным было тело под его губами — соленый привкус пота, проявляющийся через тяжелые запахи масел, шрам на боку, который Сяо Шу получил, когда они вместе лазили в сад хоу Яня и свалились с дерева. Вздрагивающий от поцелуев живот — кое-кто весьма талантливый и одаренный очень боялся щекотки. Когда Цзинъянь скользнул губами ниже и почти наощупь нашел член Сяо Шу, тот замер на месте и больно вцепился в волосы Цзинъяня. Но, в общем-то, на тот момент Цзинъяню было абсолютно наплевать на подобающие и не подобающие моменту действия. Он хотел удовольствия для Сяо Шу. И он мог его доставить. Его собственный член уже ныл от желания, и Цзинъяню пришлось вцепиться зубами в свою нижнюю губу, чтобы немного прийти в себя. Пальцы Сяо Шу потянули его за волосы, но Цзинъянь упрямо наклонился и коснулся губами чужого члена. Он не так уж много знал об этом, ,одно дело читать, и совсем другое — применять на практике. Но Сяо Шу вздрагивал от каждого прикосновения его губ, пальцев и языка, съезжал чуть ниже, чтобы Цзинъяню было удобнее его ласкать, и, кажется, даже постанывал. Пальцы его в волосах Цзинъяня сжимались и разжимались в такт движениям. Под одеялом было жарко и тесно, пот тек по спине, но Сяо Шу, уже почти не сдерживаясь, стонал, а самому Цзинъяню для того, чтобы кончить, хватило бы лишь одного прикосновения. Потом Сяо Шу резко дернул бедрами, все, что Цзинъянь успел сделать — это чуть отодвинуться. Теплая жидкость попала на щеку и плечо, Цзинъянь подумал, что перед тем, как вылезти из под одеяла, нужно будет вытереть… а дальше он подумать не успел, потому что Сяо Шу потянул его к себе, переворачиваясь под этим же проклятым одеялом, и прижался губами к губам. Цзинъяню на миг померещилось, что они сейчас в поместье семьи Линь, прячутся под одеялом вдвоем, чтобы их не нашли, и играют. А потом спустятся к обеду, тщетно пытаясь скрыть зацелованные губы. И от этого что-то больно и сильно сжалось в груди. Но Сяо Шу поцеловал его, и все мысли вылетели из головы. Особенно когда рука Сяо Шу скользнула по его члену. Мир вокруг вспыхнул грозовой зарницей и погас. Потом, когда они выбрались из под одеяла, вспотевшие и взъерошенные, Цзинъянь снова встретил взгляд своего наложника Мэя, вежливый и спокойный. И губы его, и правда распухшие от поцелуев, были сложены в приличествующую улыбку. Только вот Цзинъянь потянулся и поцеловал его еще раз. Теперь уже медленно. Не имело значения, как звали этого человека. И кем он притворялся. Цзинъянь его любил. И, кажется, мог надеяться на похожие чувства в ответ. *** Сквозь распахнутые створки окна в кабинет проникал холодный воздух. Солнце было еще высоко, и свет его ярким пятном ложился на пол. После той истории с жаровнями Цзинъянь предпочитал мерзнуть. По крайней мере, уличный воздух ничем не был отравлен. Ци Мэн следил за тренировками на поле, Ле Чжанъин вызвался принести его высочеству обед, а сам Цзинъянь писал отчеты о тех делах, помощь в которых его люди оказывали страже. Рука уже устала писать, да и плечи ныли, поэтому, отвлеченный собственным раздражением, он не сразу услышал тихий шорох за окном. Когда же на полу его кабинета оказался человек, все, что Цзинъянь успел сделать — вскочить из-за стола. За меч взяться уже не успел. — Ваше высочество, возьмите меня замуж. Кисточка выпала из враз ослабевших пальцев Цзинъяня. Перед ним, склонившись в воинском приветствии, стояла Нихуан, и он даже не знал, что ей ответить на это. Одежда ее была запыленной, и украшений в волосах почти не было. Но она была той же, что и полгода назад, когда он уезжал в Дунхай. И смеялась тогда звонко, и говорила, что если Цзинъянь привезет Линь Шу жемчужину, то их свадьба в опасности — жемчуг дарят невестам… После того, как Линь Шу стал его наложником, прошел почти месяц, и если ее увезли из столицы связанной, только чтобы она не умоляла императора и не попалась под горячую руку, то, скорее всего, она сбежала из Юньнани сразу, как только приехала. Цзинъянь смотрел на нее, на девушку, любящую того же человека, что и он, и не мог сказать ей, что Линь Шу теперь не тот, что раньше. Что он, возможно, безумен, а возможно, слишком хорошо притворяется его наложником. И что разрешение на брак отец, скорее всего, даст — ведь что может быть хуже, чем видеть свою невесту женой своего друга? Отец одобрит все, лишь бы сломать Линь Шу окончательно. Но и отказать ей он не может. У нее больше прав на Линь Шу, чем у кого бы то ни было. Но если он и впрямь притворяется, не станет ли с присутствием Нихуан все гораздо тяжелее? Ему нужно было посоветоваться с Линь Шу. И с матушкой. Тем более что нанести визит ей он мог бы уже через пару дней. — Ваше высочество, я… — Нихуан посмотрела на него, потом вновь опустила голову, и на ее щеках разгорелись два ярких пятна. — Я знаю, что это непочтительно, но… — Я спрошу у него, — тихо ответил Цзинъянь. — Подождешь? — А вы сами? — Нихуан прямо смотрела на него, и в этом взгляде был вызов. Цзинъянь сглотнул пересохшим горлом и ответил, впервые осознав и озвучив правду, о которой предпочитал не задумываться. — Ты девушка, которую я хотел бы видеть своей женой. Если бы… Горло перехватило. Нихуан кивнула и выпрямилась. Они смотрели друг на друга, понимая многое без слов — если бы не было Линь Шу, каждый из них был бы выбором другого. Они выросли вместе, вместе тренировались и вместе хулиганили, обрывали сливы в садах и с громким хохотом улепетывали от охраны. Объезжали лошадей и спорили до хрипоты. И мечтали странствовать по рекам и озерам, по миру цзянху. Даже Линь Шу, единственный человек, который был нужен обоим больше чем воздух, был у них одним на двоих. Цзинъянь сделал шаг вперед, Нихуан тоже шагнула навстречу, и они обнялись. В этом объятии не было желания, просто поддержка и понимание. Он прижал ее к себе, вдыхая запах пыли и дороги от ее волос. Если бы у него был выбор, он забрал бы обоих — и уехал на границу, туда, где свобода ограничена только лезвием меча. Без душных и узких переходов дворца, без вечных интриг и убийств исподтишка. Без ядов и отравителей. Когда Нихуан начала тихо вздрагивать в объятиях Цзинъяня, он просто погладил ее по плечам, давая выплакаться. У него самого глаза оставались сухими — он оплакал их юность и дружбу гораздо раньше, сейчас нужно было оставаться спокойным, чтобы справиться со всем, что может им повредить. — Я поговорю с ним и с матушкой. О том, как можно сделать, чтобы отец согласился. Нихуан кивнула. — Спасибо… Цзинъянь. Улыбка на ее лице была слабой, но слезы высохли. — Где ты остановишься? — Тут, за стеной твоей резиденции, есть пустующее поместье. — Это не опасно? — Не опаснее, чем остаться у тебя или поехать к маме Линь Шу. Я могла бы поехать к Ся Дун… но ты знаешь. Он только кивнул, соглашаясь. Ся Дун похоронила изуродованное тело мужа и проводила сейчас большую часть времени рядом с его могилой. — Я смогу сказать тебе через три дня. — Хорошо. — Она вытерла щеки, еще больше размазывая пыль. — Я пойду, скоро твой адъютант придет. — Да, береги себя. Может, останешься и пообедаешь? Она качнула головой. — Потом не смогу выбраться, твои солдаты бдят. Цзинъяню не хотелось ее отпускать. Но если все пройдет успешно, то через некоторое время у него в проклятом дворце будет союзник. И в борьбе, и в том, чтобы понимать Линь Шу. — Береги себя. — Ты тоже. Она коротким взглядом изучила двор и вновь выскользнула в окно. Оставив Цзинъяню запах пыли, мокрое от ее слез плечо и надежду. *** Поговорить с матушкой удалось через день, даже раньше, чем Цзинъянь надеялся. Его наложник на шепотом рассказанную новость о Нихуан отреагировал странно: пожал плечами и сказал, что это его не касается. Вообще последнее время Мэй был достаточно странным, словно погруженным все время в свои мысли, хотя Цзинъянь видел, что он достаточно долго и часто болтал со слугами. Может быть, получал от них какие-то сплетни, может, просто притворялся. Понять, что конкретно было на уме у Линь Шу… или все же у Мэя, Цзинъянь не мог. И поэтому постарался об этом просто не думать. В покоях у матушки, как всегда, было тихо и спокойно. Суета с переездом закончилась, и Цзинъянь с удовольствием вдыхал прохладный воздух с запахом трав и еды. К его приходу матушка приготовила много всего и, сидя рядом, смотрела, как он ест. Все серьезные разговоры могли подождать. Только когда Цзинъянь почувствовал, что не сможет вместить в себя ни одной ложки больше, мама налила ему чая. — Я знаю, что ты его не очень любишь, но он очень полезный. Пей. Цзинъянь сделал несколько глотков, а потом кинул взгляд на матушку. — Можешь говорить, сейчас не слушают. Он наклонил голову. — Нихуан приехала в столицу. И хочет просить у его величества позволения выйти замуж. За меня. Матушка зачем-то расправила и так красиво лежащую ткань платья и задумчиво сделала глоток чая. — Для тебя это очень хорошо. Для нее — тоже. Но вот для твоего наложника… — Поэтому я и хотел посоветоваться… — Я понимаю, понимаю. Он что-то тебе сказал? — Что его это не касается. — Гордый мальчик… Это может стать последней каплей, и он, несомненно, это знает. Но если не за тебя, то ее выдадут замуж за кого-то другого. И чем скорее, тем лучше. Если бы она осталась в Юньнани, то его величество не стал бы этим заниматься, но она сейчас здесь, и… Ей лучше прийти к нему утром. Послезавтра. Его величество скажет, что непременно подумает. И следующую ночь его величество точно проведет в одиночестве, и ни ее величество, ни наложница Юэ не смогут повлиять на его решение. Цзинъянь помолчал, не решаясь уточнить, откуда матушка знает, что император будет в одиночестве. У него всегда было много вопросов, но он знал, что их попросту не стоит задавать, мама не ответит, лишь улыбнется как обычно и скажет, чтобы он оставил эти дела на нее. — Потом некоторое время на согласование происходящего с ее родителями, выбор благоприятного дня, и вашу свадьбу назначат не раньше, но и не позже, чем через три месяца. А к тому времени…. Матушка сделала еще глоток. — И, я так думаю, лучше бы эти три месяца ей пожить у тебя. — Но… — Она очень по тебе скучала, и просто невыносимо разлучаться даже ночью. С Линь Шу она была обручена, но любила тебя. Это то, что она должна сказать его величеству. А твоя резиденция самое сейчас безопасное для нее место. Насколько я знаю, там у тебя даже слуги — бывшие военные? — Да. — Умница. Только откажись от служанок из дворца, даже если будут настаивать. — Понял. Они некоторое время молча пили чай. Потом говорили еще о чем-то до тех пор, пока время, отведенное для посещения, не закончилось. Проходя вслед за слугой по галереям Внутреннего дворца, Цзинъянь был задумчив. Если все получится так, как сказала матушка, то у них есть еще три месяца, чтобы что-то сделать. Подходя к своим покоям, Цзинъянь отпустил слугу и остановился около мостика-галереи, смотря невидящим взглядом на серую стену из камня. Эта свадьба могла стать последней каплей. Он поймал себя на мысли, как сильно изменился за прошедший месяц. Взял собственного друга в наложники, собрался жениться на его невесте — если бы он в этот миг встретил старшего брата Ци, то не смог бы посмотреть ему в глаза. Цзинъянь чувствовал себя невероятно грязным, замазанным в интригах и предательстве. И то, что он делал это ради спасения жизни Линь Шу, не убеждало его в правильности. Может быть, сам Линь Шу предпочел бы умереть, а не ломать себя вот так? Цзинъянь тряхнул головой и перешел через галерею. Ему не хотелось идти в их покои, поэтому, миновав двери, он вышел в маленький внутренний дворик. Там был пруд с резным мостиком и несколько искривленных от старости деревьев. В вечерних сумерках их силуэты напоминали изогнувшихся в агонии людей. А на мостике стоял призрак. Цзинъянь замер, полностью уверенный, что видит привидение. Потому что та женщина из его кошмаров стояла на мостике в легких белых одеждах. И ее ладони лежали на перилах моста. Она поймала его взгляд, но вместо того, чтобы снова пойти навстречу, как в кошмаре, завертела головой, словно искала пути отступления. Цзинъянь сделал шаг вперед, и она бросилась от него. Слишком громко хлопнула дверь внутреннего сада, и Цзинъянь, сбросив оцепенение, кинулся за ней. За дверью был широкий коридор, ограниченный высокими стенами, в котором невозможно было скрыться. Призрака не было, Цзинъянь оглядел коридор еще раз и вернулся обратно в сад. Женщина, до того как сбежать, стояла на мосту. И если на самом мостике не было следов ее пребывания, то перила с неровной резьбой, о которую его наложник порезал руку в первый же день пребывания здесь, были мокрыми. Кровью не пахло, но зато пахло чем-то душным и странным. Цзинъянь рассмотрел перила, стараясь их не касаться. Его наложник часто кормил карпов с моста. Цзинъянь каждый раз при этом напоминал об осторожности, но… У него не было уверенности, что это яд. Но и созывать слуг и кричать об этом было нельзя — хотеть убить могли и его. Или обоих. Он отошел от перил и направился в покои. Ему нужно было поговорить о странных призраках, появляющихся из его кошмаров, чтобы предостеречь. Или, может быть, убить. В конце концов, ту женщину с мечом увели в подвалы управления Сюаньцзин. И сейчас Цзинъянь знал, что оттуда выходят и живыми. *** Этой ночью вернулось лето — с жаркими ночами, запахом полыни и тонким серпом луны над водами реки. Так казалось Цзинъяню, может быть, оттого, что его наложник внимательно осматривал перила моста — то поднося фонарь ближе, то слегка отодвигая его. Луна освещала его светлые одежды, заглядывая в колодец маленького сада, свет фонаря дробился бликами о поверхность пруда. Движения у Мэя стали иными. Размашистыми, резкими, совсем как раньше. Он прошелся до ворот, потом вернулся обратно, осмотрев дорожку и едва не обнюхав перила. И весь остаток вечера был непривычно живым и в то же время странно задумчивым. Даже на слова Цзинъяня о свадьбе с Нихуан отреагировал каким-то одобряющим бормотанием. И раза три переспросил, уверен ли Цзинъянь, что это именно та женщина из его кошмаров. Зато потом, укрыв одеялом их обоих от мира… Именно тогда Цзинъянь и подумал, что лето вернулось. То самое лето, когда он уезжал в Дунхай. В прикосновениях и поцелуях человека, который был с ним рядом, не осталось сдержанности и показной покорности его наложника. Цзинъянь был уверен, что вот сейчас, в этот самый момент, с ним был Линь Шу в одном из худших своих настроений — когда к нему пришла идея, но делать что-то для ее воплощения рано. А потом все мысли вылетели у Цзинъяня из головы, потому что Линь Шу целовал его жадно, так же, как и он, обнимал, гладил, прикусывал кожу и зализывал потом места укусов, словно метил его. И когда, приподняв одеяло, потянулся к маслу, что стояло на столике рядом, холодный воздух и свет скользнули по влажным от пота телам, Цзинъянь встретил его взгляд — бешеный и отчаянный. Сяо Шу врал, что ему безразлична эта свадьба. Он не был безумен, теперь Цзинъянь был в этом уверен, он остановился на грани, и качнуть его в одну из сторон могло любое слово, любой шаг, и Цзинъянь с ужасом вдруг увидел, как маска наложника опускается на его лицо. Так же, как прохладная бутылка с маслом, которую Сяо Шу положил в его ладонь. — Вы сами, ваше высочество? Цзинъянь сжал зубы до хруста, кивнул и опустил одеяло, накрывая их обоих. Было тесно и неудобно. Пробка сразу же затерялась где-то в простынях и складках одеяла. Цзинъянь вылил масло себе на пальцы и опустил их вниз. Готовить себя было не то чтобы стыдно, но он порадовался, что Линь Шу этого не видит. И — возбуждением и виной обожгла мысль о том, что Линь Шу так же готовил себя для него. — Ваше высочество? — шепот Линь Шу был удивленным — Что вы делаете? — Ну, я же согласился, что сам… В темноте послышался то ли вздох, то ли всхлип, а потом Линь Шу опустился на него, целуя куда приходилось — в висок, в кончик носа, в скулу. От каждого поцелуя по телу расходилась волна тепла. Или, может быть, это было от движения его собственных пальцев. Бутылка, отставленная в сторону, свалилась и окатила его бок прохладным маслом. Цзинъянь рассмеялся, если бы мог. — Цзинъянь, — Сяо Шу выдохнул имя прямо в его губы и поцеловал еще раз. И в этой темноте больше не стало наложника Мэя, не стало правил и обычаев поведения. И искусства любовных боев тоже не стало. Остались поцелуи с перехваченным от слез горлом, дрожащие пальцы, невнятный шепот — в котором Цзинъянь ловил обрывки своего прозвища, ругательства и много раз повторенное собственное имя, словно заклинание. Осталась боль от первого проникновения, осторожного и немного неловкого, наощупь, и дрожь схваченного судорогой тела, и руки Сяо Шу, гладящие, обнимающие, словно пытающиеся влиться в его тело, стать одним. И наслаждение. Начинающее накатывать вместе с болью от каждого движения, вместе с толчками, вместе с рукой, скользящей по его члену, вместе с солеными поцелуями и именем, которое Сяо Шу не мог перестать говорить. «Цзинъянь, Цзинъянь? Цзинъянь!» За закрытыми ставнями завывал неизвестно как проникший во дворец ветер, но под одеялом было лето. То самое, когда они расстались, обещая встретиться вскоре. С палящим солнцем, пыльными дорогами и грозами после обеда. С объятиями, тогда еще бывшими дружескими, и с прикосновениями, несущими предчувствие и обещание большего, пусть Цзинъянь тогда и отказывался в это верить. Ветер взвыл особенно звонко, за пределами дворца начиналась зимняя гроза, а в лете, где они были вдвоем, наконец после молний и грома пошел дождь. Смывая наслаждение и боль, грязь и стыд, оставляя только чистое прозрачное чувство правильности и единения. Цзинъянь обнял Линь Шу, провел ладонями по спине, зарылся во влажные от пота волосы и прошептал то, что никогда не собирался говорить своему другу и брату. И получил свое имя, словно клятву в ответ. *** Дозволение отца на брак с Нихуан Цзинъянь, как ни странно, получил с помощью своих братьев. На следующий день после того, как она обратилась к его величеству, тот вызвал Цзинъяня на аудиенцию. И, стоя на коленях перед троном своего отца, Цзинъянь боялся не того, что им откажут, а того, что, согласившись с браком Нихуан, отец решит ее выдать за кого-нибудь другого. Цзинсюань и Цзинхуань, стоявшие в этом же зале, подливали масла в огонь. Цзинсюань разливался соловьем на тему того, что за княжной — семья Му, их богатства и их военная поддержка, и слишком опасно давать такие связи одному сыну. Судя по складной речи, написала ее наложница Юэ, и Цзинсюань провел всю ночь, заучивая ее. Цзинхуань тоже не был согласен с этой свадьбой, только вот говорил, видимо, от себя. Императрица никогда не допустила бы таких промахов. Принц Юй напомнил отцу о наложнике Цзинъяня и о том, что это будет несколько странно выглядеть. Но именно после этого отец вновь успокоился и сказал, что позволяет Цзинъяню и Нихуан пожениться. Вот только жить до свадьбы она должна будет у вдовы Се Юя, принцессы Лиян. А сама дата будет определяться согласно благоприятному дню, высказанному астрологом. Насчет этого самого дня Цзинъянь не сомневался, не раньше, чем через три месяца, как сказала матушка, а ее суждению он доверял. Цзинъянь поклонился отцу, принимая его согласие с благодарностью, и вышел из зала. Через несколько минут его нагнали оба брата: Цзинсюань только смерил недовольным взглядом и фыркнул, Цзинхуань же какое-то время шел рядом. Под режущими глаза лучами зимнего солнца Цзинъянь вдруг заметил, что брат как-то похудел и осунулся. Тревога сжала сердце. Он почти потерял одного старшего брата, которого любил. Второго ему терять тоже не хотелось, пусть принц Юй наверняка не помнил их детскую дружбу. И может быть, в память о ней изо рта Цзинъяня вылетело вовсе не формальное обращение, а то самое, из детства. — Старший брат, вы здоровы? Принц Юй от неожиданности запнулся, Цзинъянь поддержал его под руку. — Вы хорошо кушаете? Может быть, я попрошу матушку сварить для вас?.. Улыбка мелькнула на лице принца Юя так быстро, что Цзинъянь не смог понять, не померещилось ли ему. — О себе позаботься, младший братец. Вот женишься, потом пусть матушка и приготовит. Или молодая жена. — Он отвел руку Цзинъяня от своего предплечья. — И поосторожнее сам. Благодарностей не нужно. Принц Юй уже ушел, а Цзинъянь некоторое время стоял на месте и старательно давил в себе улыбку, которая так и норовила вылезти на лицо. У него действительно было два старших брата. А не один, как он раньше думал. Дальнейшие дни слились в огненное колесо — встречи с Нихуан в поместье Се Юя, тишина дома, хозяин которого недавно погиб. Странные взгляды семьи Чжо — Цзинъянь не мог понять, что в них? Вина? Ненависть? Траурные одежды тетушки, Цзинжуй, печальный, потерянный, но приходящий к нему в каждый его визит — чтобы попросить потренироваться. И единственные светлые пятна в этом поместье печали — улыбка Нихуан и сияющий во все зубы Юйцзинь, который, несмотря ни на что, постоянно бегал в гости к другу, в сопровождении слуг, конечно. Под его вечно любопытным взглядом поговорить нормально не удавалось, но Цзинъянь надеялся, что через пару недель тетушка сменит гнев на милость и позволит Нихуан размять коня и проехать с Цзинъянем по столице. Свадьбу назначили весной, после празднования Нового года, подготовку к которому вели на этот раз Цзинхуань и Цзинсюань. Ну и Цзинъянь вместе с городской стражей занимался поддержанием порядка. Ночи… тоже стали другими, нет, далеко не каждая. Но Цзинъянь теперь знал, как Сяо Шу притворяется, хотя и не знал, для чего. Чтобы обмануть Ся Цзяна… Но как долго он собирался этим заниматься? Полгода? Год? Всю жизнь? Но проведение времени с наложником Мэем превратилось в удовольствие, и если становилось невыносимо терпеть ложь и интриги двора, то всегда можно было распахнуть окно и накрыться одеялом. Именно это Цзинъянь и сделал после того дня, как привел Нихуан к себе в дворцовые покои. Отговорить ее он не сумел, и лицезрение наложника Мэя доставило ей много боли, удовлетворив тем самым тех, кто наблюдал за ними. И, отвезя ее вечером в дом к принцессе Лиян, Цзинъянь долго обнимал Нихуан, давая ей выплакаться и вспоминая собственный ужас. Он гладил ее по голове и едва не укачивал, успокаивая и шепча бессмысленную чепуху, которую он, вот удивительно, все же умел говорить. А потом Нихуан решительно отстранилась, вытерла слезы и послала Цзинъяня обратно — «потому что Сяо Шу сейчас тяжелее». Его наложнику и впрямь было тяжелее. Цзинъянь провел около двух часов под проклятым и благословенным одеялом, прежде чем вновь услышал от Сяо Шу свое имя. В следующие встречи оба держались гораздо лучше. А единственная мысль, которая звенела натянутой струной, была о том, что когда-то это должно кончиться. Иначе они не выдержат. Единственной отдушиной Цзинъяня было наблюдение за начальником стражи, которого тянули в разные стороны два приказа — поймать чудовище, появившееся рядом со столицей, и не выпускать Цзинъяня или его людей из нее же. Крестьяне, жители окрестных деревень, рассказывали столько ужасов и так жаловались, что начальник стражи послал отряд для ловли чудовища. Отряд, как ни странно, вернулся полностью, пострадавших не было, несмотря на кровожадность, о которой говорили жители. Но и чудовища они не поймали, хотя и твердили, что видели его, покрытого белой шерстью. И да, никаких пострадавших не было. Кроме крестьянских кур, которые с завидным постоянством исчезали со дворов. В этом могли быть виновны и лисы, а вовсе не чудовище… Начальник стражи послал еще один отряд, потом другой. Выделить несколько отрядов он был просто не в силах, а посылать Цзинъяня или его людей из столицы ему было запрещено. Он долго ругал своих людей, пока не выдохся. Поймать чудовище нужно было до празднования Нового года, иначе он получил бы наказание, потому что жители, под предлогом опасности чудовища, норовили не отдать налоги в полной мере. И вот Цзинъянь наблюдал за борьбой двух страхов на широком лице начальника стражи. Его помощник, Гао Шэн, стоявший за креслом начальника, только виновато улыбался. На деле все раскрытые дела были заслугой Гао Шэна и его подчиненных, но выпустить и его из столицы начальник стражи тоже не мог — кто тогда будет работать? Так что развлечение Цзинъяню было обеспечено. *** Впрочем, с развлечением Цзинъянь погорячился. Позволения выехать из столицы ему не дали. Он не знал, чего боялся отец, — того, что Цзинъянь свяжется с принцем Ци? Но для этого не нужно было его личное присутствие, достаточно было отправить одного из своих людей. Или того, что, едва оказавшись за воротами, Цзинъянь бросит все и помчится к брату Ци, поднимать восстание? Но отец никогда не был дураком и прекрасно понимал, что пока здесь его матушка, его наложник, Нихуан, его люди, Цзинъянь никуда не ринется. С другой стороны, много ли отец о нем знал? Они редко виделись, и его растила сначала матушка, а потом брат Ци. Не считая тех двух лет, что он хвостом ходил за братом Юем. Так что право подозревать всех у отца было. Вряд ли он многое знал о своих сыновьях, если, как сказал дядюшка Цзи, отослал принца Ци, даже не поговорив с ним, вообще уместив в своей голове возможность того, что самый любимый сын мог его предать. Цзинъянь не знал, много ли он будет знать о своих сыновьях, если… нет, верней, когда они будут, но вот подчиненных своих знал хорошо. Поэтому приказ изловить чудовище получил Ци Мэн. Он не мог похвастаться талантом полководца, но зато был хватким и верным. И еще очень упорным. Цзинъянь знал, что достаточно дать Ци Мэну время, и тот выполнит приказ, единственной проблемой оставалась некоторая горячность и привычка использовать те странные идеи, что вечно приходили ему на ум. Он был немного старше Цзинъяня и осуществлял командование его небольшим личным отрядом. Ле Чжаньин, в свою очередь, был личным адъютантом, и отпустить его на поимку чудовища Цзинъянь не мог. Отец хотел видеть чудовище пойманным, чем скорее, тем лучше, в крайнем случае, к Новому году. Цзинъянь доверял своим подчиненным, но чувствовал бы себя увереннее, если бы сам провел эту охоту. Или хотя бы послал туда Ле Чжаньина. Тот отлично проявил себя в Дунхае, но у Цзинъяня пока не было столько солдат, чтобы доверить кого-то под его начало. После отбытия Ци Мэна и его людей Цзинъяню стало внезапно нечего делать, оказывается, тренировки с ними и разгребание последствий их поведения занимали довольно много времени. Да, Цзинъянь тренировался сам, встречался с Нихуан, наносил визиты принцу Цзи, вечера и ночи проводил с Сяо Шу, но у него было слишком много свободного времени. Он, следуя примеру матушки, чьи руки всегда были заняты то вышивкой, то травами, то пестиком для растирания лекарств, тоже искал себе дел. Но в предновогодней столице таких дел не находилось. Даже воришки залегли на дно в ожидании праздников. Цзинъянь даже с интересом послушал бы, о чем говорит отец, когда решает вопросы управления государством, но его не приглашали на такие советы — принца Ци больше не было, а без него о том, что есть еще и Цзинъянь, его величеству старались не напоминать. Через пару недель изнывающий от безделья Цзинъянь согласился бы на что угодно, только бы занять это время. Боги, несомненно, слышали его мысли, после чего исполнили их — почти так же, как и мечту о Сяо Шу. Нихуан едва не попалась, когда рылась в бумагах Се Юя. Да, Цзинъянь понимал ее, он сам чувствовал этот зуд и нетерпение и желание хоть чем-то заняться. И наверняка тоже не прошел бы мимо этих бумаг, лежавших в ящиках, в незапертом кабинете. То, что ее никто не поймал, было лишь чудом, на которое Цзинъянь не собирался полагаться еще раз. И в кабинете, естественно, не оказалось ничего ценного. Того, что могло пролить свет на письмо Не Фэна о предательстве армии Чиянь. Цзинъянь в который раз пожалел, что они с Нихуан не обладают знаниями брата Ци или хотя бы талантом Сяо Шу, который наверняка понял бы что-то из всех этих бумаг о налогах и переписок с философами и учителями. Они могли бы даже показать Сяо Шу эти бумаги — если бы знали, что ищут, или что им могло бы помочь. Но выйти из дворца его наложник не мог, поэтому все эти бумаги были бесполезны. А таскать все подряд и носить туда и обратно они тоже не могли. Нихуан расстроено вздохнула и все же пообещала, что больше не будет так рисковать. Она теперь чаще приезжала во дворец, и они с Сяо Шу подолгу разговаривали. Никто, как ни странно, этому не препятствовал. Может быть, потому, что оба притворялись достаточно несчастными, обсуждая будущую свадьбу Нихуан, или, может быть, никому до этого не было дела. А еще часть свободного времени, которое некуда было деть, заняли визиты к Цзинхуаню. Цзинъянь не мог точно сказать, как это получилось в первый раз, но все же нанес визит. Кажется, приуроченный ко дню рождения жены старшего брата. А потом еще раз. И еще. Эти визиты напоминали Цзинъяню то же притворство, что было и у Линь Шу. Брат насмешливо делился с ним крупицами информации о брате Ци, остерегаясь называть его мятежником, но намекая на это. Цзинъянь горячился и возражал. Но приходил снова. Он знал, кто следит за их разговорами — красивая девушка, которую брат представил как свою советницу, при этом странно посмотрев на Цзинъяня. Та всегда была где-то рядом, то приносила чай, то просто сидела в соседней комнате и вежливо кланялась и улыбалась, встречая взгляд Цзинъяня. Здоровье же брата вызывало у него нешуточную тревогу. Цзинхуань нервничал, хоть и прятал дрожь пальцев в рукаве, пусть и улыбался по-прежнему вызывающе и с превосходством. Но почти не ел во время их разговоров. И, кажется, продолжал худеть. Цзинъяню хотелось расспросить его о том, что происходит, ну или хотя бы заставить поесть, но этого не получалось. Сяо Шу внимательно выслушивал Цзинъяня каждый вечер после такого визита. Иногда просил повторить ту или иную фразу. Цзинъянь повторял, не понимая, что еще в ней можно было услышать, кроме оскорбления? Время шло. Двор готовился к встрече Нового года — первый раз без принца Ци. Министр церемоний бегал так, словно ему кто-то поджег полы одеяния. Цзинъянь не понимал, пока ему не объяснили — Линь Шу коротко, Цзинхуань долго и с подробностями. Принц Ци был старшим и любимым сыном императора, именно поэтому он всегда выполнял традиционный поклон родителям в церемонии празднования Нового года, олицетворяя всех сыновей императора. Сейчас принц Ци был в ссылке, но кто из сыновей должен был выполнять эту церемонию теперь? Если бы отец назначил кого-то наследным принцем, то эта обязанность перешла бы к нему. Но отец с этим спешить не хотел, и возникла проблема — все сыновья императора были сыновьями наложниц. Так что следовало бы назначить по старшинству? Принц Ци в ссылке, второй принц умер в младенчестве, третий принц — болен и не может выполнять эти обязанности, значит, Цзинсюань? Но принц Юй не мог так легко с этим согласиться, и потому у подножья драконова трона кипели споры. Цзинъянь даже присутствовал на одном, когда отец, устав от аргументов, высказываемых принцем Юем и принцем Сянем, вперил взгляд в неподвижно стоящего седьмого принца. Цзиньсюань продолжил спорить, а Юй неожиданно замолчал. И потом обратился к отцу: — Ваше величество, Цзинъянь все еще не выполнил вашего приказа. Император перевел взгляд на Юя. — Не поймал чудовище. Я подозреваю, что его люди бездельничают. Не могут поймать это чудовище уже месяц! А может, они вообще саботируют приказ? Цзинъянь не ожидал такого нападения. За то время, что он снова общался с Цзинхуанем, тот оскорблял его, но не так сильно. Значит, все это время просто притворялся, усыпляя внимание, чтобы сейчас нанести удар? Это было почти ожидаемо, но все же очень больно. — Это не так, — ответил Цзинъянь, не дав принцу Юю договорить. — Отец! — в дело вступил Цзинсюань. — Он еще и старших перебивает! — Я, кажется, слишком благоволил к тебе все это время. Цзинъянь замер, чувствуя, как в животе образуется пустота. Но упрямо продолжил. — Мне было приказано поймать чудовище до Нового года. Я поймаю. Отец, помолчав, смерил его взглядом. — Поймай. У тебя есть три дня, ты знаешь? К вечеру новогоднего празднования я хочу видеть чудовище в клетке. Здесь. Если же нет… — Слушаюсь. Цзинъянь поклонился. — Если же нет, в клетке окажется твой наложник. Ты им, кажется, дорожишь. По спине пробежал мороз. Цзинъянь склонился еще ниже, пряча лицо. — Подданный принял приказ. *** Цзинъянь выехал из столицы тем же вечером в сопровождении Ле Чжанъина. Единственное, что он сделал до отъезда, это заехал к Сяо Шу и рассказал ему об императорском решении — без подробностей, и о поведении принца Юя — в подробностях. Линь Шу только тихо хмыкнул. И тихим голосом наложника Мэя попросил не спешить, чтобы не спугнуть чудовище, чем запутал Цзинъяня окончательно. Он просто сказал, что вернется к Новому году. — Тогда, если ты поймаешь чудовище, сразу же извести меня. Выбери самого быстрого из твоих людей и дай ему хорошего коня. Судя по всему, Линь Шу все же волновался. Он привычно перебирал пальцами рукав своего одеяния и задумчиво смотрел в окно. — Хорошо, но… — Но проследи, пожалуйста, чтобы чудовище доехало до столицы в сохранности. Поэтому с его доставкой сюда не спеши. Ладно? Цзинъянь удержал в себе все клятвы и слова. — И попроси Нихуан никуда не уезжать до твоего возвращения, ладно? Пока ты был в столице, никто не осмелился бы на нее напасть, но тебя не будет. — Она хороший воин… и в поместье Се Юя прибыла семья Чжо. Я попрошу их внимательнее отнестись к гостье. — Она в первую очередь девушка. А ты об этом всегда забываешь. — Наложник вдруг улыбнулся и, положив ладони на плечи, потянулся поцеловать Цзинъяня. Поцелуй вышел нежным, долгим и жадным, словно Сяо Шу не хотел его отпускать. — Все. Езжай. У тебя мало времени. — Хорошо. — Цзинъянь сделал шаг в сторону двери, потом все же вернулся и поцеловал Линь Шу еще раз. В этот раз он точно целовал Линь Шу, наплевав на наблюдателей и все то, что они могли сказать его отцу. Под его ладонями были все те же крепкие плечи и широкая спина. Этот человек все еще был Молодым командующим армии Чиянь, несмотря на то, что его пытались запихнуть в узкие рамки положения наложника. Сяо Шу поддался, ответил так же жадно, а под конец прикусил его за губу, возвращая к реальности. Цзинъяню на миг показалось, что они вновь прощаются, но он отогнал от себя дурные мысли и удержался от того, чтобы сказать, что все же привез жемчужину. Сейчас было все еще не время. Он смог уйти только после третьего поцелуя, и то пришлось простоять несколько минут на холодном ветру двора, прежде чем он вспомнил, кто он и где. С Нихуан он поговорил уже спокойнее, как и с главой семьи Чжо. Тот, несмотря на разногласия в их позициях, пообещал присмотреть за безопасностью Нихуан. Но Цзинъяню очень не понравилось то, что в поместье стало слишком много людей. И поэтому они с Нихуан, посовещавшись, решили, что как только он поймает чудовище и известит Линь Шу, он известит и ее. Получив на прощание воинский поклон, Цзинъянь вернул его. И неожиданно для себя сделал шаг вперед и обнял ее. Нихуан напряглась на миг в его объятиях, а потом расслабилась и обняла в ответ. С чувством того, что наконец-то все сделано правильно, Цзинъянь покинул столицу и к ночи был уже возле горы, на которой, по слухам, обитало чудовище. Найти лагерь своих людей не составило труда, и, проверив расположение, дежурных и высказав Ци Мэну пару фраз насчет скорости поимки чудовища, Цзинъянь вернулся в ту палатку, которую ему развернули, и принялся рассматривать карты, которые привез с собой из столицы. Судя по ним, гора была небольшой, но покрытой густым лесом. Рядом с ней находилось два селения и еще более высокая гора, уже совершенно безлюдная. Если бы чудовище пряталось на ней, его бы вообще никто не видел. А в другой стороне было довольно много деревень, и вот там ни чудовища не видели, ни живность не пропадала. Что было такого странного в этой горе, что чудовище не хотело отсюда уходить? — Позови Ци Мэна, — приказал Цзинъянь солдату, стоявшему у его палатки. Какая-та мысль, связанная с горой, не давала покоя, но он не мог четко ее сформулировать. Когда Ци Мэн пришел, то отчитался о попытках поимки. Цзинъянь слушал и понимал, что его подчиненные все делали правильно, это чудовище было по-человечески хитрым и ускользало из расставленных сетей. Если бы его было приказано убить, это одно. А вот поймать, не повредив шкуру… — В третий раз почти все вышло, мы загнали его в ловушку, но нам помещала офицер Ся Дун. Она вмешалась в поимку, не разобравшись, кого мы ловим, и мы его, естественно, упустили. — А что она здесь делала? — Цзинъянь посмотрел на Ци Мэна. — Ну… здесь же похоронен генерал Не Фэн. Цзинъянь застыл на месте, парализованный сумасшедшей мыслью. Этого не могло быть. Невозможно, чтобы тем, что привлекало его, была могила Не Фэна… или, возможно, Ся Дун? — Офицер Ся все еще здесь? — Да, она отправится обратно в столицу перед самым празднованием Нового года. Я узнавал, у нее все еще отпуск, и она проводит его здесь. — Рядом с мужем. — Да, — тихо ответил Ци Мэн. Безумная мысль все не уходила из головы, Цзинъянь крутил ее полночи, прикидывая варианты действий, пока, наконец, не придумал подходящий план. Основная часть солдат перекрывала отход на большую гору, а он с небольшим отрядом оставался в засаде. Неподалеку от Ся Дун и могилы Не Фэна. Причем сложность была в том, чтобы офицер управления Сюаньцзин не вмешивалась в охоту. Спрятаться так, чтобы она их не увидела, было бы лучшим исходом. Но Цзинъянь сомневался в способностях своих людей прятаться так хорошо. Он был прав, естественно, Ся Дун их заметила. Но, учитывая, что они все же находились на некотором отдалении, то у нее не было права сказать, что они ей мешают. В конце концов, гора не принадлежала ей, а Цзинъянь выполнял приказ императора. Первые два дня прошли безрезультатно. Возвращаясь вечером в лагерь и оставляя вместо себя дежурных на месте засады, Цзинъянь чувствовал, как страх охватывает его. Страх ошибиться, страх не справиться. Но у него было еще полтора дня. Празднование Нового года должно было начаться во дворце завтра вечером, и ему нужно было привести туда чудовище. И Цзинъянь не собирался думать о всяких других вариантах. Он должен — он привезет. Им повезло после полудня этого же дня. Ле Чжанъин заметил шевеление в кустах неподалеку от могилы генерала, и, осторожно коснувшись руки Цзинъяня, указал на кусты. Ждать пришлось недолго, прежде чем рука, покрытая белым мехом, не отодвинула ветку. Дальнейшее было очень быстрым. Его подчиненные, устав от месяца бесплодных попыток поймать чудовище, действовали очень быстро и согласованно. Кусты затрещали, чудовище дернулось в одну сторону, потом в другую, кто-то сбил в сторону чашу с поминальными благовониями, заставив Ся Дун, до того не вмешивавшуюся в попытку поимки чудовища, схватиться за меч. Остановить офицера управления в прыжке было нелегко, но Цзинъянь справился. Тело, застоявшееся от сидения взаперти в столице, отозвалось на бой приятной болью. Цзинъянь был уверен, что не удержал на лице маску невозмутимости, которая за последние месяцы почти приклеилась к нему. Ся Дун ответила выпадом и злой усмешкой. Они успели обменяться только парой приемов — смертельных с ее стороны и более осторожных с его. Ся Дун все же была подругой Нихуан, практически старшей сестрой для нее, и Цзинъяню не хотелось… Когда лезвие ее меча вспороло ему рукав, он тут же отбросил мысли об осторожности. Бой разворачивался на пятачке рядом с поминальной табличкой. Цзинъянь не имел права пустить Ся Дун туда, где его люди ловили чудовище. От этого зависела жизнь Линь Шу. Азарт боя привычно подхватил и понес за собой. Удар, парировать, отступить. Прыжок, только чтобы уйти от ее меча, удар в полете. Осторожно, не задеть чашу с поминальными благовониями. Выпад, выпад, уклониться, рубануть лезвием, срезав край ее рукава. — Браслет! У него браслет! Цзинъянь отвлекся лишь на миг, и меч Ся Дун ударил — только чтобы замереть в волоске от его горла. — Браслет? — переспросила она. — Ваше высочество! Офицер Ся! Идите сюда, скорее! — Что за браслет? — спросила она, не отводя меча от его горла. — Армии Чиянь, — перехваченным голосом сказал Ле Чжанъин. — И? Почему я должна отвлекаться на этого мятежника? — Потому что там имя вашего мужа! — голос Ле Чжанъина дал петуха, но зато и Цзинъянь и Ся Дун посмотрели в его сторону. Его люди уже связали чудовищу ноги — оно, кстати, было вполне человекообразным, если не считать длинных когтей и некогда белой, а сейчас серой шерсти, покрывающей все его тело. И обрывков одежды. Штаны на нем точно были. Но Ле Чжанъин сжимал чудовище за руку в районе запястья, и оно не вырывалось. — Не Фэн? — тихо переспросила Ся Дун. — Генерал Не Фэн? Но вместо Ле Чжанъина ответило чудовище. Рукой, которую от неожиданности выпустил Ци Мэн, оно прикрыло лицо совсем человеческим жестом стыда и сказало: — Ым. *** В лесу было достаточно светло, хотя день уже клонился к вечеру. Цзинъянь отослал гонца и огляделся — его подчиненные собирали лагерь, чтобы согласно его приказу выехать в столицу. Если все пройдет благополучно, то в городе они должны будут быть к ночи. Если бы чудовище и впрямь оказалось чудовищем, то Цзинъянь не спешил бы так. Проверил бы клетку и ее прочность, проследил бы за всем, дал бы своим людям отдохнуть одну ночь. Но чудовище оказалось генералом Не Фэном, и Цзинъянь счел, что должен как можно скорее доставить его в столицу. Но везти генерала прямо во дворец значило бы отдать его прямо в руки управления Сюаньцзин. Поэтому в клетке на скорую руку сооружали чучело, которое издалека можно было принять за спящее или издохшее чудовище. Не Фэна в столицу должна была отвезти Ся Дун. Цзинъянь не доверял ей, но доверял генералу. А мужа она любила гораздо больше, чем приемного отца, главу управления Сюаньзцин. Еще раз глянув на чучело в клетке, Цзинъянь отвернулся и пошел к своей палатке. Насчет своих солдат он не сомневался — эту ночь они будут молчать, а дальше… будет видно. Что-то должно было решиться завтра днем. Откинув полог, Цзинъянь вошел в палатку. Ся Дун сидела рядом с мужем и расчесывала свалявшуюся шерсть на его голове. Движения ее были настолько нежными, что Цзинъянь, почувствовав, что увидел что-то не предназначенное для чужих глаз, поспешил отвернуться. — М-мы… Не Фэн промычал что-то. Генерал полностью лишился способности разговаривать, мог только мычать. В палатке пахло кровью. — Ваше высочество? Он повернулся и посмотрел на них. Ся Дун сидела рядом с мужем, но уже не так близко. Чаша с куриной кровью, которую она принесла генералу полчаса назад, была пуста. — Генерал, как вы себя чувствуете? Не Фэн что-то промычал, а Ся Дун перевела: — Лучше. Потом добавила: — Ваше высочество, я приношу свои извинения за то, как я вела себя с вами при встречах. И за подозрения о предательстве вашего брата. И вашего… наложника. — Генерал что-то сказал? — Только «да» или «нет». Я спросила, предавала ли армия Чиянь империю. Писал ли он письмо о предательстве. И тот, кто пытался его убить… — она сжала кулаки. — Ответы были. Нет. Нет. И… Она показала на лист бумаги, лежащий на полу. На нем отчего-то кровью, а не чернилами, было написано — «Се Юй». Цзинъянь почувствовал, что тяжесть, которая была на его сердце несколько месяцев, наконец свалилась. Генерал Не был жив и мог сказать, что не он писал это письмо… Но вот только поверит ли отец? Или подумает, что генерал обезумел? И что может придумать Ся Цзян, чтобы оправдать свои злодеяния? — Нам нужно ехать в столицу. Офицер Ся, вы можете отвезти генерала? Я с отрядом приеду позже. — А как же ваш приказ? — тихо спросила она. — О том, что вы должны доставить в столицу чудовище, иначе… — Откуда вы знаете? И… я не могу везти генерала Не Фэна через всю столицу в клетке! — Разве есть что-то укрытое от глаз офицеров управления? Вы можете везти его так, ваше высочество, — она слабо улыбнулась. — Мы поговорили с мужем. Вы отвезете его в свою резиденцию, он там переночует. Я поищу лекаря. Должен же кто-то знать, что с ним случилось и можно ли его вылечить. — Но… — Ым, — твердо сказал генерал и посмотрел на Цзинъяня. — Мы-ы. — Он боится того, что не сможет контролировать себя. До столицы долго ехать. А без крови у него вновь начинается безумие. Цзинъянь не удивлялся, что она за короткое время так много узнала о муже и его состоянии. В конце концов Ся Дун была лучшей ученицей Ся Цзяна. Поэтому он только молча поклонился и, выпрямившись, добавил. — Я тоже поищу лекарей. Если вы не против. *** Зимняя ночь в столице была на удивление морозной. Каменная кладка стены льнула к кончикам пальцев, к ладоням. Цзинъянь спрыгнул и, перекатившись через плечо, скрылся в тени слив. Ветер закружил вокруг лепестки, словно снег. Цзинъянь смахнул их с лица и, оглядываясь, скользнул дальше, вглубь сада. Проникать так на территорию поместья дядюшки Цзи было глупой идеей. Но Цзинъяню не к кому было больше обратиться. Попасть к матушке было невозможно, а у дяди была огромная библиотека и множество лекарей. Несмотря на разгульный образ жизни, дядюшка очень заботился о здоровье. Генерал Не пока был в резиденции Цзинъяня, под охраной и приглядом его людей. Ся Дун же приехала в столицу раньше них и отправилась в управление. Отчитаться приемному отцу о своем прибытии. Они с мужем должны были встретиться уже завтра, во дворце. Идею, что генерал все-таки должен был появиться перед глазами отца в клетке, предложили они сами. Стража просто не позволила бы пройти во дворец чудовищу. Цзинъянь согласился с этим планом, но все же отправился к дядюшке Цзи — тот знал отца лучше всех и мог при желании что-то посоветовать. Тем более Цзинъянь помнил, как тот помог ему в самом начале — остановив от опрометчивых поступков. Охрана у поместья была, но довольно невнимательная и ленивая — кто рискнет проникнуть в жилье любимого брата императора? Тем более что все знают, как незлобив и легок характером дядюшка Цзи, зачем хорошего человека обижать? Но уже около комнат дядюшки Цзинъяня встретила легкая, стремительная тень. Он едва успел вытащить меч, но это не сильно помогло. Человек, против которого ему пришлось сражаться, даже не отклонял его удары, а легко ускользал от них, словно и впрямь — призрак. Через пару приемов меч, с силой выбитый из руки Цзинъяня, ударился о ствол дерева и упал в траву. А к горлу прижался нож, настолько острый, что от простого прикосновения потекла кровь. — Простите, ваше высочество. Но вы явились в неурочный час. Что-то случилось? — тихо, даже не сбив дыхания этой дракой, спросил его наложник дядюшки Цзи. — Я никогда раньше не видел такого мастера боя, — ответил пораженный Цзинъянь вовсе не на тот вопрос, что ему задали. Он и вправду не встречался в бою с таким мастером, против которого был словно кутенок против волкодава. Здесь был не только навык, но и опыт. Но о подобном мастере должна была идти слава по всему цзянху и по всей столице, если бы он не был наложником дядюшки Цзи. — Ты просто еще не видел мира. Уверяю тебя, я не великий мастер. Но зачем ты… зачем ваше высочество хотели потревожить сон господина? Пока наложник не поправил свое обращение, Цзинъянь даже и не думал о том, что он говорит с ним, как с младшим. Но от такого мастера подобное обращение было неудивительно… Цзинъянь поднял руку, стер с горла кровь и, наконец, вернулся к настоящему и будущему. — Я поймал чудовище, которое было у столицы. Это генерал Не Фэн. — Идемте. Наложник развернулся и пошел к покоям дядюшки Цзи. Цзинъянь смотрел на его спину и не мог понять, какое воспоминание мелькнуло у него при взгляде на этого человека. Или ему просто показалось? Дядюшка Цзи действительно спал, наполняя воздух комнаты переливами храпа. Но проснулся от одного прикосновения пальцев наложника к плечу. И даже не стал привычно ворчать и добродушно подшучивать над Цзинъянем. Они запалили свечу, и Цзинъянь рассказал все о поимке генерала Не Фэна, о Ся Дун и о том, что они решили все-таки привезти генерала в клетке во дворец. — Хорошо, хорошо, именно так и сделайте, — покивал дядюшка Цзи. — А насчет болезни и лекарства, я думаю, нужно спросить Архив Ланъя. Лучше заплатить и знать точно, чем надеяться на наших столичных шарлатанов. Сердце мое, подай мне бумагу и кисть. И тушь разотри, как же я без нее. Наложник принца Цзи подошел к полкам, на которых лежали свитки, и Цзинъянь заметил, что тот снова хромает. Хотя не делал этого после боя. Рядом с полками находился небольшой столик, на котором была неоконченная партия в вэйци. Цзинъянь подошел. Доску не трогали очень давно, на ней осел такой слой пыли, что белые и черные камешки казались одинаково серыми. Но спросить, что это за партия, Цзинъянь не успел. Послышался быстрый топот, и в дверь застучали: — Господин, господин! — Что? — рявкнул дядюшка Цзи, замахав на Цзинъяня рукавом. Наложник, схватив Цзинъяня за плечо, открыл неприметную дверцу и, втолкнув его в комнату, прикрыл ее. В комнате было темно, но в свете, проникающем сквозь не до конца закрытую дверь,Цзинъянь разглядел, что здесь не было ничего интересного. Просто ложе, несколько книг, лежащих на полу. Видимо, здесь иногда ночевал наложник дядюшки. — Так, что случилось, из-за чего переполох? Голос дядюшки был как всегда неспешным, но Цзинъяню померещились в нем нотки напряжения. — В покоях… — голос слуги сорвался. — Тот евнух просил передать, что в покоях принца Юя поймали… — Ну! Кого?! — Принцессу хуа. *** Цзинъянь вернулся в свою резиденцию уже через полчаса, переполненный знаниями, которые были опаснее всего, что он слышал раньше. Ему не стоило знать об этом, если он хотел сохранять уважение к собственному отцу. История принцессы хуа Линьлун, которая помогла отцу взойти на трон, а он предал ее и ее народ, рассказанная негромким голосом наложника дядюшки Цзи, впечатляла. История ее сестры, той, которую, по словам слуги, поймали в покоях принца Юя, впечатляла не меньше — она, верно, была удивительной женщиной, раз сумела выжить в Скрытом дворе и организовала целую шпионскую сеть из женщин-хуа. Потом ее поймали и вроде бы казнили. А вот о том, как якобы убитая принцесса оказалась в покоях старшего брата и почему это произошло, ни слуга, передавший сообщение, ни наложник дядюшки Цзи не знали. Но когда Цзинъянь вернулся в резиденцию, его уже дожидался приказ его величества — прийти во дворец. Насчет чудовища ничего не было сказано, и Цзинъянь решил не рисковать. В тронном зале, куда его привел слуга, было много стражи, скованная женщина с завязанным ртом, император, Ся Цзян и… наложник Цзинъяня. Цзинъянь поклонился отцу. — Пришел? — Да? — И чудовище, как мне доложили, тоже добыл. — Да. Цзинъянь отвечал коротко, не зная, сорвется ли его голос или нет. — Хорошо. Я вызвал тебя не по этому поводу. Твой… наложник, — отец сделал непривычную паузу перед этим словом, как будто собираясь вновь назвать Линь Шу по имени, — организовал сегодня вечером засаду и поймал вот эту… женщину в покоях принца Юя. Взбаламутил весь двор. Отец хмыкнул. — Отвечай, знаешь ли ты, кто она? — Я… — Цзинъянь поднял голову и посмотрел на принцессу хуа внимательно. А потом разжал кулаки и произнес растерянно: — Это же та женщина, которая хотела убить меня в детстве. — Возможно, ваше высочество просто не помнит? Это было довольно давно, — скрипучий голос Ся Цзяна ядом влился в уши. Цзинъянь мотнул головой и с содроганием встретил ненавидящий взгляд. Если бы она могла, она убила бы его на месте. Это явно была ненависть, но гораздо большая, чем в детстве. Словно Цзинъянь сделал ей что-то лично, а не просто был сыном своего отца. — Нет. Мне снились кошмары с ней. И недавно мне показалось, что я видел ее призрак в саду около наших дворцовых покоев. — Призрак? — голос отца был вновь опасно тих. — Сейчас я уверен, что видел ее тогда. Но когда она заметила меня, то скрылась из сада. — Почему ты подумал, что она призрак? — Потому что отец в тот день в детстве сказал мне, что она отправлена в подвалы управления Сюаньцзин. А оттуда не выходят живыми. Тишина стала звенящей. — Что ж… про это я спрошу позже, но теперь мне интересно, Линь Шу, откуда ты узнал о ней? Цзинъянь вздрогнул. Отец оговорился? Или нет? Линь Шу ответил обстоятельно, про кошмар, про призрак, про смазанные ядом перила — ведь ни один призрак не станет оставлять после себя следы. Про то, как расспрашивал слуг вокруг дворца, и про то, как один из них видел призрака, скользнувшего в покои принца Юя. — Ну а дальше было просто, Цзинъянь уехал, и у меня было очень много свободного времени, которое я провел в наблюдениях. Узнал, что эта женщина там, и попросил солдат поймать ее. Вот и все. — Что ж… тогда я спрошу тебя, глава управления Сюаньцзин. Как эта женщина оказалась жива? И почему о ее присутствии во дворце я узнаю от мальчишек, а не от тебя? — Это предательство, ваше величество! Она решила поддержать принца Юя в его стремлении стать наследным принцем! Тех же, кто допустил ее исчезновение и подстановку ее смерти, я готов представить вашему величеству! Я узнал о ней совсем недавно и ждал момента, чтобы захватить ее вместе с доказательствами предательства принца Юя... — Замолчи! Ты обвиняешь сначала одного моего сына, теперь другого! Где доказательства? Где доказательства того, что она хотела его правления? И что она поддерживала его? Ты же знаешь, что Цзинхуань не может говорить в свою защиту, потому что отравлен! И неизвестно, очнется ли он! — Это притворство! Он специально ввел себе яд! — Ты! — Я не могу предъявить доказательства. — Ся Цзян неожиданно понизил голос — Но вы их знаете. Отец внезапно застыл, гнев его погас, словно его залили водой и остались только угли. Он снова сел на трон и обвел взглядом зал. — Старший брат не мог предать ваше величество, — голос Цзинъяня прозвучал неожиданно даже для него самого. — Вы слушаете человека, который дважды вас предал. — Что?! — Как ты посмел? Возгласы отца и Ся Цзяна почти слились в один. — Когда я ловил чудовище, то нашел генерала Не Фэна. И он подтвердил, что армия Чиянь не предавала империю! И письма он не писал! Цзинъянь выпрямился, глядя на Ся Цзяна, и голос его зазвенел в зале: — Он сейчас в столице и может подтвердить каждое слово, что я сказал! Все, что случилось в следующие несколько минут, смешалось в памяти Цзинъяня в одно цветное пятно. Ся Цзян, выхвативший меч и прыгнувший на него, короткое движение пленной принцессы, из-за чего строй стражи смешался, и оттуда послышались крики. Двое прислужников, выхватившие мечи и кинувшиеся к императору. И вставший на пути летящей к нему смерти — меч. Тот, который Линь Шу до боли знакомым движением вытащил из ножен ближайшего стража. Цзинъянь поднырнул под удар, который направил на него ближайший стражник, перехватил его руку и прикрылся его телом от выпада другого. Часть стражи, видимо, тоже была с предателем Ся Цзяном. Цзинъянь вытащил из руки мертвого меч и огляделся. Ся Цзяна связал боем Линь Шу, стражники, словно сойдя с ума, упоенно резали друг друга, а отец неплохо оборонялся от двух наседающих на него убийц. Не став задумываться, где он раньше видел подобные движения, Цзинъянь кинулся вперед. Туда, где шатающаяся от слабости принцесса хуа подняла с пола меч и направила в спину отца. Цзинъянь не знал, каким чудом успел это сделать, парируя ее удар и в развороте прижавшись спиной к спине отца. — Отродье! — хрипло крикнула она, а потом замолчала, потому что меч Цзинъяня перерубил ее горло. Она попыталась закрыть рукой рану на своем горле, потом улыбнулась странно и упала на пол, уже не закрывая глаз. За спиной отец прикончил второго убийцу, и в этот же момент под сводами тронного зала раздался нечеловеческий вой. Ся Цзян смотрел на тело принцессы хуа и хрипло выл. Потом он перевел взгляд на Цзинъяня, но броситься на него вновь не успел. Меч Линь Шу вошел в его тело. В зале стало тихо. Ся Цзян сделал шаг. Потом второй. Он шел, с мечом в теле, шел по направлению к Цзинъяню и императору. Медленно и страшно. Шел к телу принцессы, которое лежало на полу зала. Он не дошел всего нескольких шагов, когда колени его подломились, и он рухнул вниз, последним усилием протянул руку и коснулся края ее покрытых кровью одежд. — Сюань… На остаток имени его уже не хватило. *** Новогодние праздники, да и месяц после них, пролетели как одно мгновение. По традиции после празднования Нового года министерства не работали, это было время посещения родственников и отдыха от большинства дел. Только вот заговор и попытка убийства императора — не то, что можно было оставить в стороне, как прошение нищего. Отец доверил Цзинъяню руководство городской стражей. Управление Сюаньцзин расформировывать не стали, несмотря на предательство Ся Цзяна. Временное руководство взяла на себя Ся Дун, которой с поисками шпионок помогал Линь Шу. Вообще после попытки покушения произошло столько событий, что они иногда путались у Цзинъяня в голове. Само празднование, на котором сыновей императора было гораздо меньше, чем обычно: принц Юй все еще лежал в постели, хотя яд из его тела придворные лекари вывели, а принц Ци, естественно, не мог успеть вернуться из ссылки за один день. Доклад стражи, что в жертвеннике, около которого его величество должен был справлять надлежащие обряды, обнаружили порох. И если бы отец, выполняя обряд, кинул в жертвенник пылающий лист бумаги, взрывом его наверняка бы убило. Бесконечные поиски шпионок-хуа и той советницы принца Юя, которая его, оказывается, и травила, а также создала пороховой заговор с целью убить императора. Бессонные ночи и обсуждения и споры с Сяо Шу о том, как действовать дальше, прогулки с Нихуан. Вдвоем. Втроем с Сяо Шу. Визиты к матушке. Титул циньвана, которым отец наградил его и за который Цзинъянь, впервые улыбаясь по-настоящему ярко и открыто, благодарил отца. Возвращение брата Ци. Письмо Не Фэна, которое тот вручил отцу в знак доказательства непричастности армии Чиянь к предательству. Рассказ лекаря из Архива о том, что Не Фэн отравлен редчайшим ядом огня-стужи, и выбор у него небольшой — или остаться чудовищем, не способным говорить, но сохранить свои силы и свою жизнь. Или пройти через поистине адское лечение, чтобы навсегда изменить свой облик, потерять большую часть жизни и возможность держать меч. Генерал еще не решил, к какому выбору склониться. А еще была подготовка к свадьбе. Да, свадьба Цзинъяня и Нихуан должна была состояться в оговоренные сроки. И то, что Линь Шу теперь не подозревали в предательстве, ничего не меняло. Да, отец вернул брата Ци из ссылки, выпустил матерей принца Ци и Линь Шу из домашнего заточения. Но ничего более не сделал. Армии Чиянь не предъявлялось обвинение в измене. Так что и исправлять было нечего. А то, что Молодой командующий так и оставался наложником принца Цзинъяня, никого не касалось. Как и то, что Нихуан изначально была невестой Линь Шу. Отец на попытку Цзинъяня сказать хоть слово добродушно замахал на него рукой — он вообще сильно смягчился по отношению к нему. И даже иногда звал во дворец — поиграть в вэйци. Цзинъянь никогда не поддавался из уважения, а отец был сильным игроком. И они иногда засиживались до полуночи. И вот в одну из таких встреч Цзинъянь и рискнул спросить. Отец хмыкнул: — Ты, Линь Шу… какая разница? Вы и так все время втроем. — Но… — Прекращай, прекращай. Зато я придумал для тебя лучший свадебный подарок. И даже скажу об этом сейчас, чтобы ты успел подготовиться. — Да? — Цзинъянь напрягся, потому что милость отца иногда пугала его больше, чем равнодушие. — Вы все еще молоды, обязанностей не так много. Да и твой брат вернулся ко двору. Так что после вашей свадьбы я даю вам троим год — на то, чтобы странствовать по цзянху. Я знаю, ты мечтал об этом. Цзинъянь смог только молча кивнуть. Потом, конечно, поблагодарил, искренне улыбаясь. Он уже понимал, что этот подарок выгоднее отцу, чем им, — сейчас на волне расследования событий мятежа они получили уважение и внимание от чиновников и военных. Если сюда еще прибавить и власть семьи Нихуан, которой они могут воспользоваться после свадьбы, то оснований опасаться их у отца становилось много. Поэтому отпустить их странствовать было лучшим выбором. И хотя Цзинъянь понимал все это, счастье распирало его изнутри, отчего улыбку становилось совершенно невозможно сдерживать. Год свободы. Год, за который Сяо Шу пусть и не забудет о прошедшем, но сможет отдохнуть после бешеного напряжения последних месяцев. Год, который они проведут все вместе. Линь Шу воспринял эту милость с горькой улыбкой, которая часто появлялась на его губах, когда он думал, что Цзинъянь его не видит. Нихуан только обрадовалась, но не стала сильно показывать этого, посмотрев на Линь Шу. Дни летели бешеным галопом, не давая задуматься и остановиться, но в тот момент, когда двери его спальни в резиденции закрылись, оставив их вдвоем с Нихуан, которая теперь стала его женой, Цзинъянь почувствовал пустоту и страх. Линь Шу не было рядом с ними — он остался за дверью, хотя провел всю свадьбу рядом, смеясь громче всех и веселясь тоже. Никто не мог упрекнуть его в том, что он не радуется за них. Только вот… Цзинъянь откинул алое покрывало невесты с лица Нихуан и встретил такой же испуганный взгляд. Они оба старательно не думали ни о чем, пока реальность, наконец, не столкнула их друг с другом. Если бы отец все еще подозревал армию Чиянь и Линь Шу, им было бы проще. Всем троим. Они знали бы, что это вынужденная мера для того, чтобы быть вместе. Но теперь… Цзинъянь женился на невесте друга, и друг его это видел. Присутствовал на свадьбе. А завтра, наверное, опять будет улыбаться и шутить. Цзинъяню казалось, что теперь вместо маски наложника тот надевает маску Сяо Шу, и сколько под ней боли и притворства, не видит никто. — Ваше… высочество? — тихо спросила Нихуан и, протянув руки, обхватила его лицо ладонями. Во взгляде ее растерянности не было — только боль и решимость. — Он не простит, — ответил Цзинъянь и наклонился поцеловать ее. И оба прекрасно понимали, что эту ночь и то, что Цзинъянь будет ее первым, Сяо Шу примет. Потому что понимание того, что должно, воспитали в них очень хорошо. Но вот если они этого не сделают из-за него, оставляя Линь Шу право первенства, он не простит. Уступки. Жалости. Любого намека на то, что он слабее. Первый раз получился неловким и странным. Они оба делали то, что должно, снимали одежду, прикасались, почти не целуясь, и не притронулись к вину. То, что они делали, нужно было делать не с затуманенным рассудком. Видя искривившееся от боли лицо Нихуан, Цзинъянь вспомнил свою первую ночь с Линь Шу. И почувствовал отчаяние. Которое последующее почти неощутимое наслаждение не смыло. Смотря на пятна крови на простыне, Цзинъянь почувствовал. как его наполняет бешенство. Злое, черное, ледяное. Его раз за разом загоняли в эти рамки. Пытаясь заставить людей, которых он любил, ненавидеть его. Наложник, жена… бешенство перехлестнуло через край. Он не позволит. Никому и никогда больше не позволит причинить им боль. Особенно себе. Никто больше не заставит его это сделать. Он потянулся и поцеловал Нихуан, нежно, бережно. Заставляя забыть о долге и боли, и о вине. Когда он оторвался от ее губ, то встретил удивленный взгляд: — Ваше высочество. — Цзинъянь. Я ведь в тот день, когда ты делала мне предложение, не соврал. Нихуан не стала переспрашивать. Зачем? Они признали это в тот день, повторять не было нужды. Цзинъянь снова потянулся поцеловать ее и в этот раз почувствовал ответ. Нежность первых прикосновений мягко сменилась желанием и страстью. В этот раз они обошлись только губами, руками и пальцами — Цзинъянь не хотел доставить ей новой боли, а Нихуан оказалось интересно его трогать. Она смеялась, касаясь его тела, считала родинки и шрамы — и тех и других было немного, но она сказала, что будет вести строгий учет. Цзинъянь в ответ гладил ее нежную кожу, небольшую грудь с темными сосками, твердый живот и сильные ноги. Легкость их прежних отношений вернулась, и в тот момент, когда Нихуан сжала бедрами его шею и растерянно и удивленно застонала, он смог наконец отпустить себя. В этот раз наслаждение накрыло с головой, утягивая куда-то на дно. Потом они оделись и, все еще не способные уснуть, уселись играть в вэйци. И вот именно за этим занятием их и застал Сяо Шу, влезший в окно их спальни перед рассветом. Он кинул взгляд на незастеленную кровать и сжал кулаки. Линь Шу не был пьян, но глаза у него были темные и странные. — Ваше высочество, я зашел поздра… Цзинъянь встал, задев рукой доску и рассыпав камешки. — Сяо Шу! — шепотом произнесла Нихуан, но больше они ничего сказать не успели. Цзинъянь схватил Линь Шу за плечи и, притянув к себе, поцеловал. Через секунду Линь Шу вырвался, посмотрел на Нихуан, прижавшую ладонь ко рту, а потом перевел взгляд на Цзинъяня, и во взгляде этом была смерть. Чья — уже неважно, потому что все то, что он держал в себе эту безумно долгую зиму, наконец должно было вырваться наружу, яростью или… Во второй раз они схватили Линь Шу вдвоем и опрокинули на кровать. Теперь Нихуан его целовала, а Цзинъянь держал. Когда Сяо Шу наконец расслабился и ответил на поцелуй Нихуан, Цзинъянь поднял его руку и принялся целовать судорожно сведенные в кулак пальцы. Потом — в раскрытую ладонь. Нихуан приподнялась, давая им обоим вздохнуть, и Сяо Шу спросил их, уже тихо и почти обессилено: — Что вы делаете? — Разве ты не знаешь ответа? — усмехнулась Нихуан. Цзинъянь промолчал, невесомо касаясь губами его запястья. — Сумасшедшие. Линь Шу тихо рассмеялся, но в его смехе не было горечи. За распахнутым в ночь окном весенний ветер обрывал с ветвей лепестки. Они словно снегом заметали двор, влетали в окно, кружились на полу. Пахли нежно и сладко. Раздевать Линь Шу было интересно — с каждым слоем одежды, словно снимая с него ту броню, которой он отгородился от мира и от них обоих. Обнажая теплую кожу. Линь Шу боялся щекотки и зажимал зубами собственные пальцы, чтобы сначала не смеяться, а потом не стонать слишком громко. Цзинъянь целовал эти следы на его руках, скользил языком, заставляя Линь Шу прикусывать другую руку. За дверями были люди, а слышать, что в этой спальне — трое, им было рано. Нихуан целовала Линь Шу в шею, и глаза его были откровенно яркими и счастливыми. Этой ночью не стало ни запретов, ни отговорок, ни оправданий — все трое были трезвыми. И вины тоже не стало. Потому что такую нежность не скрыть. Потому что тело не врет, отзываясь на любое движение. Они спутались втроем в клубок, который невозможно было размотать — обнаженные тела, локти, колени, волосы, смех, прикосновения. Звонкий голос Нихуан, низкий голос Цзинъяня и тихий шепот Линь Шу. Нежность, неловкость, желание. И боль, которая таяла и отступала от каждого прикосновения. Пока не ушла совсем. *** Они выезжали на рассвете, через три дня после свадьбы, успев завершить все срочные дела и попрощаться. Нихуан ждала его во дворе, когда Цзинъянь остановился на пороге и, вернувшись в кабинет, достал с полки пыльную коробку. Жемчужина все еще лежала там, он спрятал ее за пояс и вышел во двор. Солнце еще не встало, но небо над горами таяло в нежно-золотистой дымке. И месяц серебряной шпилькой висел в ветвях старой сливы. В воздухе пахло цветущими вишнями и дымом — на кухне уже кто-то из слуг готовил еду. — Эй, вы, сколько я буду вас еще ждать? У ворот стоял Сяо Шу в простой одежде и с клинком в ножнах, держа коня за поводья. — Братец Линь Шу больше всех торопится навстречу странствиям? — А вот и не тороплюсь, это кто-то слишком любит спать. Нихуан, Нихуан, может, переименуем его в Спящего Буйвола, а? — Линь Шу улыбался совсем по-прежнему. — Ну, звучит неплохо. Может тогда уж в Храпящего? — в голосе Нихуан звенел смех. Цзинъянь только вздохнул. — Вот так и привози тебе подарки. Никакой благодарности. — Подарки? Цзинъянь вытащил из-за пояса жемчужину. — Лови! Линь Шу повертел ее в пальцах: — Хм. Ты мне ее задолжал. — И все? Ты хоть знаешь… — Та-а-ак. Высокородный муж мой любит наложницу больше меня. Ах, супруга принца обречена страдать! — Нихуан прижала пальцы ко лбу. Стоявший неподалеку стражник не сдержал смешка и постарался отвернуться. — Ну, я все-таки первый… — Линь Шу понизил голос. — Что-что? — Подарок попросил первый, супруга принца, вы плохо слышите? — Ах, драгоценный наложник, ваш язык полон колючками, мне нужно его очистить. — Эй, эй! М-м-м! Цзинъянь посмотрел, как они целуются, снова вздохнул и сел на коня. Подкалывать его насчет положения в его гареме они, похоже, будут всю жизнь. — Н-н-н.. Нихуан! Смотри! Наш супруг собрался сбежать! И жениться в третий раз! Лови его! — Давай! Точно, а то не успеем оглянуться, он у нас быстрый в этом деле! — Сначала догоните! — Цзинъянь хлестнул коня и помчался, оставляя позади ворота резиденции, дворец, наполненный интригами и предательствами. Оставаясь на весь этого год просто — Цзинъянем. Нихуан и Линь Шу нагнали его уже у городских ворот, и они втроем выехали из них. Перед ними был огромный мир и свобода, которой нужно было правильно распорядиться. У прощального павильона их, как ни странно, ждали. Брат Ци, который спустился к ним с холма, и кто-то еще, оставшийся наверху. — Цзинъянь. Мы вчера попрощались уже, но вот там есть еще кое-кто, кто хотел это сделать. Поднимись. — Хорошо, старший брат. Столица не хотела их отпускать, протягивая за ними свою тень. Линь Шу и Нихуан остались внизу с братом Ци. А Цзинъянь поднялся наверх и с удивлением увидел в павильоне другого своего брата. Принц Юй долго болел после того отравления, но сейчас выглядел вполне здоровым, хотя и сонным. — Почему нужно уезжать в такую рань, Цзинъянь? — Дальше проедем. — Через Цзинъянь помолчал и добавил: — Старший брат. И увидел, как расслабляется напряженное лицо принца Юя. — Я хотел сказать тебе спасибо. Мне передали, что ты защищал меня тогда перед отцом. — Я… — Я понимаю, что ты любого своего брата бы защищал, но все равно, прими благодарность. И когда вернешься, не забывай заезжать в гости… — Не любого, — тихо ответил Цзинъянь. — Вы же отослали меня из столицы, зная о порохе? — Откуда ты… Верно, — принц Юй остановил сам себя, — ты же тоже был в том коридоре. Хотя ни разу не сказал об этом отцу. И не спросил, почему они выбрали меня… — Не имеет значения. — Цзинъянь прямо посмотрел на Цзинхуаня и добавил, чтобы окончательно прояснить все: — У меня только два старших брата. Тот, который спас жизнь, и тот, который вырастил. Они с Цзинхуанем посмотрели вниз, туда, где принц Ци разговаривал и смеялся с Линь Шу и Нихуан. — Хороший будет император, — спокойно сказал принц Юй. Цзинъянь промолчал, соглашаясь. Он не стал спрашивать о том, что ему хотелось. Когда-нибудь он все же спросит, почему Цзинхуаня выбрала та советница хуа и не убила та женщина. Может быть. — Доброй дороги. Хорошо кушайте. — Да. Вы тоже берегите себя, старший брат. — Буду. Цзинъянь поклонился брату и спустился вниз. — Берегите себя и возвращайтесь через год. Здесь еще много дел, в которых нужна ваша помощь. — Ваше высочество, вы что, не хотите нас отпускать? — Линь Шу сделал страдающее лицо — И вы будете по нам плакать? — Сяо Шу, Сяо Шу! Обязательно! Цзинъянь, Нихуан… Принц Ци посмотрел на них и улыбнулся той светлой улыбкой, от которой у Цзинъяня всегда появлялась уверенность, что все в этом мире идет так, как надо, и что он со всем справляется. — Хорошей дороги! — Спасибо, старший брат! Они, наконец, попрощались и выехали. За поворотом мир был залит солнечным светом. Копыта коней поднимали пыль, которая золотилась в этих лучах. От перекрестка расходились несколько дорог, и они могли выбрать любую. Солнце взошло над горами. *** Весенний вечер был наполнен распевкой птиц и запахами цветущих деревьев. Слива отцвела, пришел черед вишни. Двери покоев принца Цзи были распахнуты в пустой сад. Сегодня в его резиденции вновь было тихо. Солнце взблескивало на клинке, тело двигалось легко и привычно. Со стороны это воинское упражнение здорово напоминало танец. Наконец наложник принца Цзи закончил свою тренировку, вложил меч в ножны и вернулся в покои. — Уехали? — Да, сегодня утром. Хочешь печеньку? — принц Цзи подвинул к своему наложнику тарелку со сладостями. — Ты неисправим. — Конечно. Как и ты. Наложник остановился рядом с доской с вэйци. — Надеешься когда-нибудь доиграть эту партию? — Принц Цзи задумчиво на него посмотрел. — Думаю, совсем скоро, здоровье его величества подточили последние события и… — Не спеши. Что такое пара лет по сравнению с тридцатью годами? — голос принца Цзи был непривычно серьезен. — Я все еще не хочу тебя потерять. — Не переживай. Я не буду спешить. Мальчишки и девочка должны вернуться, — легкая улыбка тронула губы его наложника. — Ты все-таки хочешь… Но есть же принц Ци. — Который слишком прям. Его сломает этот трон, — наложник хмыкнул. — Принц Юй? — Ты хочешь второго Сяо Сюаня на троне? — пальцы стерли пыль с края доски для вэйци. — А этих троих не сломает трон, ты в этом так уверен, Сяо… Ледяной взгляд заставил принца Цзи осечься. — Трон дракона должен принадлежать дракону. А эти трое — из лучшей стали, что не ломается, но гнется. Ты видел сам, — наложник говорил тихо, но голос его был полон угрозы. — И не зови меня так больше. Тридцать лет прошло, и все не можешь привыкнуть? — Прости, сердце мое. Но ты не изменишь своего мнения о них? — принц Цзи подошел к нему. — Под этим небом нет ничего неизменного. — Наложник положил меч на подставку. — Как скажешь, брат мой. Как скажешь. Солнце медленно опустилось за гряду гор на горизонте.