Ночь на исходе лета

Ночь в горах на излете лета была прохладной. Ставни, распахнутые в безлунную темноту, чуть поскрипывали на ветру, вплетая свой звук в неумолчный звон цикад. Линь Шу стоял у окна и вдыхал полной грудью наполненный запахом влаги и диких трав воздух. В комнате, за его спиной, на широкой кровати спали двое, чей сон ему не хотелось тревожить. Воспоминания прошедшего вечера наплывали из темноты, перемежаясь с тревожными мыслями и не давая уснуть. Цзянху, «страна рек и озер», означала свободу. И они провели четыре летних месяца здесь, путешествуя, казалось бы, без цели и направления. Иногда ночевали под крышей придорожных гостиниц — и там, скинув на пол одеяла, сплетались в объятиях друг друга в полутьме, наполненной шумом и разговорами, долетающими со двора или из соседних комнат. Приходилось стискивать зубы и заглушать стоны — иногда поцелуями, иногда собственной ладонью. Линь Шу до этой поздней весны и не знал, насколько отзывчивым может быть его тело, особенно если вдвоем играть на его флейте и ласкать внутреннюю поверхность его бедер. Да что там! Когда Цзинъянь и Нихуан принимались за него вдвоем, все, что ему оставалось — кусать себя за руку, только чтобы не кричать слишком громко — кожа становилась слишком чувствительной, Линь Шу реагировал на любое прикосновение — поцелуй, касание кончиков волос, качающихся в такт движениям над его плечом, движения пальцев внутри него, особенно если сначала его растягивала Нихуан, а потом Цзинъянь добавлял свои пальцы, и они начинали двигать ими медленно, но в одном ритме. Иногда в такие ночи Линь Шу кончал от первого же прикосновения к болезненно возбужденному члену. Иногда они не удовлетворялись одной победой над ним. После таких ночей, конечно, они трое оставались в этой гостинице еще на пару дней. Но им некуда было спешить. Иногда они не ночевали под крышей — разводили костер в поле или у реки, дежурили по очереди — цзянху никогда не было безопасным местом — и разговаривали. Не обо всем, нет, но с каждым таким разговором прошлое или отступало, или прояснялось, переставая причинять боль так сильно. В такие ночи было не до плотских утех: наслаждение доставляло то, что они вместе и могут смеяться и говорить друг с другом. Лето вступало в свои права, ночи становились короче и теплее, и на трех плащах, кинутых в траву, тоже можно было делать многое. Целовать смеющиеся губы Цзинъяня, прижиматься губами к запястью Нихуан и чувствовать запах ее кожи. К середине лета такие ночевки у костра почти полностью принадлежали Нихуан. Ей нравилось седлать их, словно горячих коней из родной Юньнани. Двигаться сверху, опираясь на плечи, выгибаться, запрокидывая голову и подставляя лунному свету грудь в распахнутом вырезе халата. Они не забывали об осторожности, и один из них обязательно сидел чуть в стороне и смотрел в ночь. Но наблюдать за тем, как Нихуан плавно двигается на Цзинъяне, было почти таким же удовольствием, как чувствовать ее на себе. И дождаться того момента, когда Цзинъянь сменял его на посту, обнять Нихуан, и войти в нее, горячую, все еще полную чужого семени, было отдельным, неестественным, пронзительным до боли удовольствием. До всего этого Линь Шу понятия не имел, что принадлежит к людям, которым нравиться делиться женщиной в постели, полагал это непристойным извращением, а намекни ему кто на такую возможность — пожалуй, избил бы до бесчувствия. Молодой командующий отряда Чиюй был горяч на руку и скор на расправу. Наложник Мэй не мог себе этого позволить. И так бы и не узнал, пожалуй, иди всё, как заведено и не случись Мэйлин... Линь Шу оставалось подождать, когда Нихуан обнимет его за плечи, чуть сожмет бедрами, и отпустить наконец себя, в несколько быстрых, резких отчаянных толчков. Наслаждение пронзало тело, и оставалась только смятая ткань плаща в ладонях, да влажные волосы на ее виске и тихий шепот: — Братец Шу! Однажды, когда они прятались от внезапного дождя в открытом всем ветрам павильоне и слушали шелест капель, Линь Шу с Цзинъянем взялись дразнить и подначивать друг друга — совсем как раньше, до Мэйлин. Как эта хвастливая болтовня закончились тем, что он брал Цзинъяня у опорного столба этого самого павильона, Линь Шу не мог сказать до сих пор. Все окрестности укрылись под серым плащом ливня, бившего в землю словно строй атакующих копейщиков. Нихуан стояла, опираясь на соседний столб, совсем рядом и смотрела на них, прикрыв ладонью улыбающиеся губы. Линь Шу запомнилось только это, да ещё обнаженные плечи и верхняя часть спины, открытые сползшей до локтей, смявшейся между ними комом одеждой. И, смутно, собственные движения — тоже атакующие, не дающие передышки, гладкий член Цзинъяня в ладони и разочарование от того, что не может его увидеть сейчас всего, увидеть, как капли пота стекают вниз к пояснице, как входит, тело в тело, член самого Линь Шу. Впрочем, если он не мог видеть, то слышал предостаточно — шум дождя, хлопки плоти о плоть, низкие стоны Цзинъяня, слишком громкое дыхание Нихуан — Линь Шу мог поклясться, что она сейчас тоже ласкала себя, глядя на них, но сил оглянуться у него уже не было. Чувствовал соленый привкус крови на губе, которую прикусил, когда пытался сдержать себя. Горячую плоть под ладонью. Спазм Цзинъяня изнутри, который вынудил кончить пусть на мгновение, но раньше... Больше они так не рисковали. Так — нет; для риска оставалась куча других вещей. В ночь праздника фонарей все трое выпили слишком много. Или, может быть, слишком мало для того, что решились попробовать. У них ушло много масла — ну хоть немного благоразумия у них оставалось. Ощущения от того опыта Линь Шу не мог сравнить ни с чем. Плотно прижатый к его члену член Цзинъяня, оба в горячей и неимоверно тесной Нихуан, которая держалась за плечи Линь Шу и хрипло дышала, приоткрыв рот. Они почти не двигались, крепко держа ее за бедра, просто покачивались, а она опускалась все ниже и ниже, пока они не заполнили ее до упора. Линь Шу не помнил, как получил наслаждение и было ли оно в тот раз. Скорее всего было, судя по обморочному опустошению в конце, но они оба больше тревожились о Нихуан, осторожно удерживая, пока она вздрагивала и стонала так, словно лишилась голоса. Потом так же медленно и осторожно она поднялась, освобождая их, и они легли все втроем, обессиленные до головокружения. И по молчаливой договоренности больше не повторяли этот опыт. К тому же, и кроме утех плоти им находилось чем заняться. Конечно, в цзянху были люди, которые знали, кто они такие, однако преимущественно они могли странствовать свободно, не опасаясь узнавания. Разумеется, их вызывали на поединки, иногда пытались обмануть торговцы, а один раз они даже повстречали разбойников — но те предпочли не связываться с юнцами, так и норовящими подраться. Для Линь Шу эта вот свобода была немного удивительна, для Нихуан — вполне обычна, и только Цзинъянь первый месяц их странствий казался почти пьяным — от просторов и ветра, от того, что нет людей, которыми он должен командовать или которым должен подчиняться. Он улыбался — почти как раньше, смеялся, запрокидывая голову, и если это было не на людях, Линь Шу тянулся его поцеловать: он не мог устоять перед этим смехом, этой частью солнечного прошлого, в котором они все были детьми. Они приехали в Архив неделю назад, воспользовавшись настойчивым приглашением его хозяина. Тот, оказывается, был старым другом отца и много рассказал про его юность такого, о чем сам Линь Шу не имел понятия. Растравлял рану и одновременно давал возможность наконец пережить эту боль, которую Линь Шу все еще носил в себе, боль, загнанную куда-то глубоко — ради жизни, и не только своей. Линь Шу помнил — огненный ад Мэйлин и стрелы, летящие в его людей с той стороны, откуда пришло подкрепление, помнил принятый на меч удар Се Юя и собственный удар — так, как учил его когда-то отец, в сочленение доспеха. Меч сломался тогда. Сей Юй — тоже, и атака его воинов захлебнулась. И еще Линь Шу помнил удар копья, который достался не ему, а отцу, помнил, как срубил голову копейщику, а больше не помнил ничего — ни как они собрали остатки армии Чиянь, ни как отразили атаку, ни как он приехал в столицу, требуя справедливости, а оказался в подвалах управления Сюаньцзин. Все словно закрывала белая, бесшумная ледяная метель, которая прекратилась только тогда, когда он услышал, что станет наложником своего лучшего друга. Линь Шу тогда смеялся так, что чуть не умер от смеха. Ушибленные ребра ныли, тело скрутило, и он, не в силах вздохнуть, хрипел, но продолжал смеяться. Воистину, боги исполнили его желание, которое он загадывал, когда просил Цзинъяня привезти ему жемчужину из Дунхая. По-своему, но исполнили. То, что было потом, запомнилось уже очень ярко — и допросы, и свадьба, и бледное лицо Цзинъяня с почерневшими от волнения глазами — он в тот миг был похож на собственного отца, и это внезапно стало еще большей мукой. И несколько месяцев притворства — перед собой, перед Цзинъянем, перед Нихуан. Линь Шу не знал, как он это выдержал, да и выдержал ли на самом деле. Иногда ему казалось, что он — наложник Мэй, который теперь притворяется Линь Шу. Эти мысли приходили вот в такие ночи, когда Нихуан и Цзинъянь засыпали рядом с ним, утомленные любовной игрой, а Линь Шу лежал и ждал, пока их дыхание не станет тихим и глубоким, потом вставал с постели и подходил к окну, разглядывая ночь. Вспоминая и проигрывая в голове бесконечную партию в вэйци, в которую превратилась их жизнь. Даже сейчас эти странствия по цзянху не были для него отдыхом: он искал тех солдат армии Чиянь, что скрывались от преследований здесь, разговаривал со многими людьми, завязывал знакомства. Он не собирался позволить, чтобы его семья была уничтожена из-за недостатка знаний, нужных людей или недооценки врагов. А уж врагов по возвращении у них будет достаточно, Линь Шу в этом не сомневался. Они трое становились силой, и уничтожить их самих или их союз найдется множество желающих, и первым, скорее всего, будет тот, кто этот союз и создал. Его императорское величество. Линь Шу не обольщался: пусть принц Ци вновь любимый сын и наследный принц, пусть принц Юй благоволит к Цзинъяню и слишком слаб здоровьем, чтобы на что-то сейчас рассчитывать, но ветер во дворце не стихает никогда, а они должны вернуться готовыми даже к буре. В приоткрытые ставни влетел ветерок. Свеча разгорелась, осветив комнату, разбросанные по полу подушки, свитки, флаконы… Вчера было не до уборки. Горячие ладони скользнули по голой груди, задевая соски, а со спины прижалось теплое тело. — Братец Шу? — Да? Он накрыл пальцы Нихуан своими ладонями. — Не спится? Нихуан тихо шептала, горячее дыхание касалось шеи, и по коже разбегались мурашки. Линь Шу чувствовал ее грудь, прижимающуюся к его спине, ее теплое со сна тело и шершавые от рукоятей оружия ладони, которые норовили выскользнуть из плена его рук. Линь Шу промолчал, просто развернулся и обнял ее, прижал к себе, зарываясь пальцами в волосы, целуя висок, скулу, прикусывая мочку уха. Его Нихуан, живая, пахнущая полынью и солью. Они вечером открыли новую бутылку масла из тех, что дала им с собой матушка Цзинъяня, и теперь все втроем пахли одинаково. Запах кружил голову, проникал в сердце, в тело, заставляя вспоминать вечер и предвкушать утро. Они слишком устали вчера для чего-то серьезного, и Линь Шу, измученный мыслями, не хотел дальше представлять их дальнейшую жизнь и прокладывать варианты путей. Сейчас же он хотел только прокладывать путь по телу Нихуан — поцелуями, прикосновениями, губами и языком лаская впадинку между ключиц, собирая с ее кожи горечь полыни. Нихуан запустила пальцы в его волосы, сжимая их каждый раз, когда он накрывал губами ее сосок и прикусывал его. Груди у нее была небольшие и ладно ложились в ладони, а следы на коже исчезали быстрее, чем у них обоих — вот эта отметина на горле, оставленная им самим позавчера, почти не видна, а та, что оставил Цзинъянь, пока выделялась на белой коже... Линь Шу приподнялся и прихватил губами кожу совсем рядом с цзинъяневой меткой, заставив Нихуан застонать и сильнее сжать пальцы в его волосах, потом он вернулся к ее груди и снова поцеловал. Руки его скользнули вниз, лаская ее спину и ягодицы, и сам он опустился на колени, под ногу подвернулся какой-то флакончик, и Линь Шу, едва не упав, зашипел сквозь зубы. Нихуан рассмеялась, и Линь Шу поднял голову и посмотрел на нее. В трепещущем свете свечи она была юной и прекрасной, такой, какой он представлял себе ее в их первую ночь. Он вообще многое представлял, но все сбылось не так. Она была не его женой. Пусть Цзинъянь был для них общим супругом, но то, чем они сейчас занимались, эта их связь на троих не была чем-то правильным, не была чем-то, что готовы были принять его предки. Нихуан провела пальцами по его скуле. Она читала его лицо так, как никто больше, даже Цзинъянь. — Знаешь, а по юньнаньским обычаям вы двое — мои супруги. — Значит, нам стоит жить в Юньнани? Она подняла бровь и улыбнулась. — Неужели мой высокочтимый супруг боится? — Твой высокочтимый супруг спит, и… — Линь Шу скользнул рукой вниз, лаская ее между ног, — ...не видит, какое безобразие мы с тобой творим. — О? — дыхание ее сбилось, Нихуан облизнула губы. — И как же мы объясним ему это, когда он проснется? Линь Шу потянул ее к себе, продолжая гладить, чувствуя пальцами горячую, влажную плоть. — Тем, что я забочусь о тебе, и чтимому супругу не придется прикладывать лишних усилий, чтобы разогреть… — Лишних усилий? — голос ее повысился, и Нихуан ударила ладонями по его плечам. — Братец Линь Шу, ты… Дальше продолжать она не смогла, потому что Линь Шу начал ласкать ее языком. Нихуан лишь хрипло выдохнула, вцепилась пальцами в его плечи — и расставила ноги чуть шире, чтобы дать ему больше доступа. Желание накапливалось в теле. Линь Шу усилием воли удерживался от того, чтобы гладить не только ее, но и себя. Однако ему хотелось доставить удовольствие, почувствовать дрожь ее тела, услышать стон, знать, что именно он лишает ее сил и разума. Поэтому он ласкал ее, осторожно придерживая за бедра, чувствуя упругость и влажность, привкус соли и кислинку, словно он проводил языком по мякоти еще не созревшей сливы. Язык его уже почти онемел, когда Нихуан над ним наконец застонала и, вцепившись в его плечи до синяков, почти рухнула вниз. Ноги ее не держали, и дыхание, загнанное, словно у запаленного коня, обжигало ухо. Она была прекрасна так, что сердцу было больно, и поймав его взгляд, потянулась поцеловать, а ладонь ее опустилась на напряженный член Линь Шу. — Кисло… и пахнет этой проклятой полынью. Она тихонько рассмеялась в его губы и погладила пальцами головку. Линь Шу резко втянул воздух, но все-таки смог сказать: — Мы вчера вылили слишком много масла… не так ли, чтимый супруг? Хорошо ли вам было видно? Линь Шу не мог удержать свой язык на привязи, да и не хотел, потому что это обращение как-то постепенно превращалось в их внутрисемейную шутку, и от этого было легче. — Не очень хорошо, драгоценный наложник. Но чтимая законная супруга действительно прекрасна… Услышав низкий голос Цзинъяня, Нихуан обернулась. А у Линь Шу все внутри задрожало, потому что их чтимый супруг лежал, опираясь на левое предплечье, совершенно обнаженный, и, отведя немного в сторону колено, гладил себя. Волосы после сна были растрепаны и взъерошены и походили на степную траву, выжженную солнцем; отметки на его коже сохранялись на удивление долго, и Линь Шу мог сказать, какую из них поставила Нихуан, какую он сам… и когда. За два дня до сегодняшней ночи, за три… Пальцы Нихуан сжались на его члене, и Линь Шу прикусил губу. Ему не хотелось закончить все вот так, просто потому, что эта ночь и эти мужчина и женщина наполняли его до краев. И хотелось отдавать нежность, что он получал, и страсть, что как степной пожар охватывала все тело. — Тогда нам стоит подойти ближе, чтобы в этот раз вам было видно лучше? — Нихуан продолжала водить пальцами по его члену, словно подбирая мелодию и ритм, и Линь Шу смог только хрипло застонать и отвести ее руку. — А вы способны? Кажется, драгоценный нало… — Цзинъянь сел на кровати, оборвав фразу, от его резкого движения пламя свечи затрепетало, грозя угаснуть. — Идите сюда. Взгляд у него вновь был темный и серьезный, но все мысли о сходстве разлетелись ночными мотыльками, когда Нихуан, сделав несколько шагов, оперлась коленом о кровать и потянулась поцеловать Цзинъяня. Пальцы ее скользнули по его плечам, потом Нихуан собрала его волосы в горсть и потянула вниз, за спину, заставляя Цзинъяня откинуть голову и обнажить горло. Руки его повторили тот же путь, которым до того следовали руки Линь Шу: сжали грудь, огладили бока, потом правая рука Цзинъяня скользнула меж ее бедер… — Да вы издеваетесь… — голос Линь Шу был тих и почти бессилен, так же, как бессилен был он сам перед ними. Цзинъянь и Нихуан разорвали поцелуй и посмотрели на него, заставив дыхание снова сбиться. — Иди сюда, — у Цзинъяня теперь тоже был хриплый голос. — Только масло не забудьте. — Нихуан усмехнулась и поцеловала Цзинъяня в скулу. Флакончик нашелся быстро, именно из-за него Линь Шу чуть не упал несколькими минутами ранее. Пока он подбирал его с пола, удалось немного успокоиться, и желание перестало быть настолько острым. Когда он повернулся к кровати, Нихуан уже оседлала Цзинъяня и медленно поднималась и опускалась на его бедрах. — Вы… — Братец Шу, — Нихуан лукаво посмотрела на него из-за плеча, — я его поймала для тебя. — А я и не убегал, — Цзинъянь придерживал ее за бедра, но смотрел на него. — Сяо Шу? Линь Шу сделал несколько шагов к кровати, под ногами захрустели бамбуковые таблички. В другое время наступать на книгу он посчитал бы почти святотатством, но Нихуан мягко качнулась вбок, увлекая за собой Цзинъяня, так что они поменялись местами, а потом медленно отползла назад и села, расставив колени. — Нихуан? — Цзинъянь, замерший на коленях, кажется, был удивлен, но Линь Шу в данный момент до этого не было дела. Он плеснул масла на ладонь, растер по пальцам — остро запахло полынью — и другой рукой отвел волосы Цзинъяня в сторону, обнажая спину. — Можешь тоже языком? — Нихуан качнула коленом и, кажется, немного покраснела. Несмотря на несколько месяцев их тройного брака, способность смущаться в постели они еще утратили не до конца. — Могу. — Цзинъянь ответил тихо, но Линь Шу почувствовал это слово не слухом, а ладонью, которой вел по спине Цзинъяня вниз. — Хорошо. — Нихуан вновь подвинулась, видимо, чтобы было удобнее, и Цзинъянь тоже подвинулся вслед за ней, прогибая спину, заставляя проявиться ямочки рядом с крестцом. Совершенно бессовестное поведение, он ведь наверняка знал, как у Линь Шу дыхание перехватывает каждый раз, когда он их видит. Сдерживаться не было никаких сил, и он наклонился и все-таки поцеловал каждую ямочку, скользнув языком по коже. А потом, словно в отместку за мгновение собственной слабости, провел пальцами, смазанными маслом, между ног Цзинъяня, приподнял запястье вверх, словно выполнял один из приемов фехтования, а потом обхватил пальцами — только не рукоять меча, а член Цзинъяня. Стон Линь Шу почувствовал всем телом, и на миг оторвав глаза от волос Цзинъяня, в которых запутались тонкие сильные пальцы Нихуан, посмотрел на нее. Растепанную, обнаженную, с приоткрытым ртом и яркими пятнами на щеках, с разведенными в стороны коленями — она все равно была воительницей, княжной — императрицей — прошептал в его голове чей-то тихий голос. Линь Шу мотнул головой, опустил голову и поцеловал соленую, горьковатую на вкус кожу Цзинъяня. Даже если императрица. Даже если император. Даже если он так и останется наложником, а не командующим армией. Неважно. Пока у него есть Цзинъянь и Нихуан, неважно. Важно только то, что он должен суметь их защитить. Цзинъянь раскрывался перед ним с тем же доверием, что и раньше, когда в душной темноте под одеялом позволил ему почувствовать себя вновь Линь Шу, а не только почти сломанной постельной игрушкой. Позволил быть собой. И сейчас он прогибался, разводя колени, и в то же время ласкал губами и языком Нихуан. Линь Шу растягивал его медленно. Им не нужно было никуда уезжать в ближайшие недели, и оттого их взаимные удовольствия стали неспешнее и дольше. Вечером они тоже менялись, и Линь Шу вполне мог представить себе, что ощущал сейчас Цзинъянь. Растяжение, боль и медленно нарастающее наслаждение. В тот момент, когда он нашел пальцами нужное место, Цзинъянь дернулся и, уперевшись лбом во внутреннюю сторону бедра Нихуан, задрожал. — Цзинъянь? — Линь Шу хотел спросить громко, а получился срывающийся шепот, потому что собственное тело не выдерживало издевательства, и желание отбросить все игры и просто взять и войти, потянув на себя за бедра, было непреодолимым. — Слишком… слишком… Нихуан тоже била дрожь, ей оставалось совсем немного, она кусала губы и смотрела на них, не в силах что-то сказать. Цзинъянь вновь потянулся к ней губами, потом добавил пальцы, и она наконец застонала, сжимая его волосы в кулаках, сводя бедра и крупно вздрагивая. Линь Шу смотрел на нее, не отрывая взгляда. Отвлекаясь от желания, которое стало почти болезненным, от прогиба спины Цзинъяня, от его плеч, от бесчестных ямочек и округлости его ягодиц, от нежной кожи между его бедер, от проклятого запаха летних трав. Цзинъянь приподнялся на локтях, Нихуан наконец выпустила его волосы из своей хватки и, чуть отодвинувшись, легла рядом. — Сяо Шу? — голос у Цзинъяня был вполне привычным, низким и спокойным, словно в его заднице вовсе не было чужих пальцев. — Да? — Ты там заснул? Линь Шу снова надавил куда надо, заставив Цзинъяня дрожать. — Нет, но я хотел спросить у Нихуан, кто из нас в этом лучше. Кто все-таки победил? — Кто? — она перевела взгляд с Цзинъяня, приподнявшегося на локтях, на Линь Шу, который вытащил пальцы и начал медленно входить, взяв Цзинъяня за бедра и подтягивая к себе. От ощущения того, как тело Цзинъяня обхватывает его, тесноты, жара и до боли пронзительного желания Линь Шу почти ничего не видел. Зато легкий смешок Нихуан он услышал отлично. — Конечно, я победила. — Тогда нужно будет… еще одно соревнование… устроить. Я… согласен… на… роль… судьи. — Цзинъянь говорил с паузами в тот момент, когда Линь Шу делал очередной толчок. — А ты… выдержишь? — Ты… сомневаешься? — договорить фразу Цзинъянь не сумел, захлебнулся вдохом и стиснул Линь Шу изнутри так, что сил сдерживаться не осталось. Наслаждение выжгло все до ослепительной белизны перед глазами, руки подломились, и Линь Шу уткнулся лицом во влажные волосы Цзинъяня, пахнущие потом и вездесущим маслом. Линь Шу дышал хрипло и вздрагивал, чувствуя, как под ним так же вздрагивает Цзинъянь, а потом провел ладонью по напряженной руке Цзинъяня — плечо, локоть, запястье — и другой рукой потянулся в сторону Нихуан, почти одновременно переплетая пальцы своих рук с теплыми пальцами Цзинъяня, с прохладными пальцами Нихуан. За окном звенели вездесущие цикады, пламя свечи трепетало и потрескивало, заставляя тени метаться по комнате. Держать глаза полуоткрытыми и не позволить тяжелым векам упасть было трудно. Сон накрывал с головой, как тяжелое горячее одеяло, одно из тех, под которым они прятались от всего мира, когда жили во дворце. Легкое движение Нихуан заставило Линь Шу вздрогнуть. — Отпусти меня, я принесу полотенце. — Хорошо. Он едва не заснул, а судя по спокойному дыханию Цзинъяня, тот уже спал. Но стоило Линь Шу приподняться и выскользнуть из его тела, как Цзинъянь перевернулся и отодвинулся, давая ему место, чтобы лечь рядом. — Драгоценные мужья, не засыпайте, давайте постелим чистое одеяло. — Нихуан стояла над ними с двумя мокрыми полотенцами в руках, несколько капель прохладной воды стекли на бедро Линь Шу, заставив немного проснуться. — Мне внезапно захотелось стать настоящим легким и возвышенным наложником… Мне бы не пришлось тогда вставать. — Линь Шу принял полотенце из рук Нихуан, а второе протянул Цзинъяню. — Сяо Шу, хочешь сказать, что мне пришлось бы тебя на руках носить? — Цзинъянь вытирал собственные бедра и живот, а потом, поморщившись, встал с кровати. . — Нихуан, там вода осталась? — Да, — она отодвинулась, давая ему пройти к кувшину и тазу для омовений, которые стояли у окна. — Ну, сейчас бы я не отказался. — Линь Шу, приведя себя в порядок, скинул с кровати испачканное покрывало и растянулся, раскинув руки в стороны. — Драгоценный наложник, я могу тебя отнести, если силы твои иссякли… — Нихуан, наклонилась к нему и протянула руки, словно и впрямь собиралась поднять его. — Нихуан, Нихуан ты что творишь, прекращай! — А ты думаешь, я не смогу? — Сможешь, сможешь, ты способна, прекрати! Перестань щекотать! Цзинъянь, юньнаньская конница напала из … ой… засады, веди сюда свои полки! — Линь Шу перекатился на кровати, пытаясь предпринять тактическое отступление под второе одеяло. — Держись, Сяо Шу, иду на помощь! — Эй, двое на одну! Нечестно! После нескольких заключений военных союзов, закончившихся в итоге тем, что Линь Шу был побежден объединенной северной и южной армиями, они наконец немного успокоились и устроились на постели втроем в обнимку. Свеча, сгорев дотла, погасла. За окном медленно светлело небо, предвещая скорое окончание летней ночи. Линь Шу, закинув руки за голову, рассеянно наматывал на палец прядь волос Цзинъяня. Нихуан сидела рядом и заплетала в варварские косички его собственные волосы. — И все-таки я не пойму, — вдруг сказала она, словно возвращаясь к какому-то разговору и одновременно к более официальной манере речи. — Ваше высочество, как вы удержались, когда император отдал тот приказ? Меня отец связал, братец Шу… Она не закончила, но Линь Шу сам продолжил ее мысль. — Был в управлении Сюаньцзин. Кто смог тогда удержать тебя от того, чтобы ввязаться в бой? Наложница Цзин? — Нет. Наложник. — Что? — Нихуан от удивления дернула его за волосы, да и сам Линь Шу приподнялся на локте и посмотрел на Цзинъяня. — Какой наложник? — Странный, — почему-то хриплым голосом ответил Цзинъянь. — И чем больше я думаю, тем страннее он становится. Линь Шу пытался рассмотреть в рассветном полумраке лицо Цзинъяня, но черты его смазывались и таяли, только голос оставался прежним. — Расскажи. Цзинъянь говорил — о том, как в смятении чувств приехал в резиденцию князя Цзи, о наложнике, сером и неприметном, о вине, после которого Цзинъянь проспал всю ночь и не бросился брать штурмом управление, о следах кандалов на запястьях, о советах, которые словно исходили из собственного опыта, о том ночном визите, когда наложник обезоружил его в несколько быстрых приемов и явил мастерство воина, слава о котором должна была бы греметь на всю Великую Лян. А потом Цзинъянь осекся и замолчал. — В чем дело? — они втроем, обнаженные, сидели на кровати, но сна теперь не было ни в одном глазу. — Тогда, в саду поместья великого князя Цзи, он узнал меня и прекратил нападать. Но расспрашивал и говорил как старший с младшим, и… — Цзинъянь сжал пальцы в кулаки. — И его величество… отец... дрался так же, как и он. Сяо Шу, не может же быть… — Вы не первые, кого его величество решил так подчинить, — тихо произнесла Нихуан. — Потому что первый раз удался. — Линь Шу чувствовал закипающее ледяное бешенство и одновременно ужас. Они почти сумели вырваться из этой западни. Пусть он остался наложником Цзинъяня, но имени Линей и возможности иметь собственных наложниц и детей, которые продолжат его род, его никто не лишал. Но тот человек… — Кто он? — озвучил Цзинъянь его мысли. Линь Шу попытался вспомнить полузабытые разговоры из детства, когда к отцу приходили друзья, а судьба еще не развела тех, кто помогал его величеству занять трон. Он не помнил имени и даже титула, но слышал же, что-то — слышал... — Если он и впрямь хороший воин, может быть, о нем есть записи в Архиве? — слова Нихуан словно осветили его память, и Линь Шу вспомнил. — Первый принц, лучший мечник своего поколения. Был внесен в список архива Ланъя, когда ему исполнилось пятнадцать. (Отец держит его на коленях и говорит, смеясь: когда-нибудь Линь Шу сможет сравниться в военном таланте с этим человеком, — и тогда внезапно побледневшая мать, нарушая все установленные правила поведения, закрывает ему рот ладонью). — Он был императорским первенцем от гуйфэй, — хрипло сказал Цзинъянь, — и погиб во время Мятежа Пяти Принцев. Отец никогда не оставил бы его в живых. Ни за что. — Если только за него не попросили... и просьба не была достаточно унизительна. Великий князь Цзи, любимый брат императора… — Нихуан смотрела на них обоих, переводя встревоженный взгляд с Цзинъяня на Линь Шу. — Нет, нет… — Линь Шу мотнул головой. — Цзинъянь прав, его величество никогда не согласился бы оставить такого человека в живых. Это не он. — Но… — Цзинъянь наметил рукой несколько движений, — я не мог ошибиться, он мастер. — И что? Архив не может знать всех людей в мире, он не всесилен. — Линь Шу чувствовал азарт и страх, потому что в своих планах, которые он строил в дворцовой клетке и даже сейчас, во время путешествия, он вовсе не учитывал этого человека, который скорее всего тоже преследовал свои цели. В комнате становилось все светлее, в ветвях дерева на склоне начали распевку птицы. — Но самый главный вопрос даже не в том, кто он… — Линь Шу задумчиво посмотрел на Нихуан, — а в том, что ему нужно… Переведя взгляд на Цзинъяня, он закончил свою фразу: — … от нас.