Горечь и солнечность

Голова гудела, как вышки высоковольтной линии, а все вокруг раздражало жутко. Тихонов своей чрезмерной улыбчивостью, стеклянное окошко буфета, выходящее в коридор, тонкой паутинкой едва заметных трещин в правом нижнем углу, а серый стол неровными разводами, от неаккуратно вытертой кляксы разлитого кофе. От недовольной всеми и всем Соколовой сегодня «прилетело» каждому, кто не успел ретироваться и попал под «горячую руку». Настроение рухнуло еще утром где-то часов в шесть, когда ее подняли и отправили в Добинск — город, по криминалу давно превзошедший Чикаго, и до сих пор категорически отказывалось подниматься. Юля устало помешивала сахар в давно остывшем чае. Звон ложечки атмосферу накалял еще сильнее — разносясь набатом по помещению, напрягающим эхом отдавался где-то в душе. Березин же неунывающим был по определению. Даже чуть свет бегая «савраской» по славному городу Добинску. Даже с самого утра будучи единственным зрителем недовольных возгласов невыспавшейся напарницы. Даже сейчас, слушая режущий слух ритм, который она выстукивала ложечкой о стенки несчастной чашки. — Будешь? — негромко раздается сзади, и Березин вздрагивает от неожиданности, инстинктивно отодвигаясь от столешницы, по которой медленно расползается очередное темное кофейное пятно. — Тьфу. Разлил. — констатирует он и поворачивается. — Напугала? — Юля впервые за день совсем беззлобно усмехается. — Извини. Шоколад, спрашиваю, будешь? — А он какой? — зачем-то спрашивает Березин, вдруг поймав себя на до причудливости странной мысли, что сейчас из ее рук готов съесть даже пятнистую Бразильскую лягушку, одну из самых ядовитых в мире, кстати говоря. А уж шоколад-то — за милую душу. — Горький. — сообщает оперативница, и почему-то не может отвести от коллеги взгляда. Мимолетно отворачивается и поворачивается снова, пытаясь отогнать странное наваждение. — Я молочный люблю. — непонятно почему выдает Роман и сам себе улыбается. Глупо как-то, зато искренне. — Сладкоежка. — Юлия тоже улыбается. Солнечность — штука заразная. Лучистость Романа медленно, но верно передается ей. — Ага. — с невероятной радостью кивает капитан и, усевшись рядом с коллегой, отламывает себе кусочек шоколада. — Но горький тоже вкусно. Майор уже заливисто смеется, закрыв лицо руками. Над чем? Да просто так, оптимизм, видимо, в некоторых случаях воздушно-капельным передается. Роман жует горький шоколад и запивает его остатками горького кофе. Но горечь неизбежно растворяется в ее обаянии. Вкусно. Светло. Позитивно. — Что смешного-то? — с видом серьезным и жутко деловым интересуется Березин, смотря на коллегу. — Да так… — она искрится теплом, добротой и счастьем. Кладет голову ему на плечо, повинуясь неведомому порыву, а он, улыбаясь, приобнимает ее одной рукой. — Как от тебя пахнет вкусно. Духи цитрусовые? — с видом знатока спрашивает Роман. — Да. — она прижимается к нему еще ближе, уже не думая о том, что это может смотреться странно, аккуратно отламывает кусок плитки и подносит к его губам. Роман послушно берет шоколад, невольно касаясь губами ее пальцев. Соколова замирает на мгновение, а потом запоздало отдергивает руку. Капитан успевает перехватить ее ладонь. В воздухе буфета витает запах горечи, вперемешку с почти ощущаемой нежностью. Березин целует ее руку. Трепетно, зажмурив глаза и, похоже, затаив дыхание. Юля касается носом его щеки, с наслаждением ловя мимолетное счастье. Оптимизм — импульсом по всему телу, от каждого прикосновения. И горький шоколад — как на свадьбе, призыв к лучшему. Горько!