Прекрасный принц

— Так и пишите: «передо мной сидела старая идиотка», — говорит она. Обычным тоном. Точно так же она бы, наверное, ответила, спроси я, какими духами она пользуется. Замечаю, что она совсем не старая, и включаю диктофон. — А, значит, что перед вами идиотка, вы соглашаетесь, — усмехается она и, заметив, что я хочу извиниться, качает головой. — Нет, нет. Так и есть. Идиотка и есть идиотка, — она молчит и смотрит на диктофон. — С чего начинать, даже не знаю, Он будто всю жизнь со мной. То, что было до него, я жизнью не считаю. Хотя многое до него было. Школа, парень… В вуз хороший поступила, радовалась. Но это всё равно не жизнь, поверьте. До него я существовала… До сих пор помню, будто не много лет назад случилось, а вчера: смотрю Чемпионат Европы, болею за наших. Не скажу, что они мне нравились. Болеть положено за своих, поддерживать, ну и всё такое. Иностранных спортсменов считала чуть ли не врагами тогда, — она вновь усмехается и качает головой. — А потом вышел Он. И заиграла музыка. Едва Он начал кататься, я поняла, начинается жизнь, всё, что было до этого — не было, сон, туман; а живу я с того мгновения, как Его увидела. А ведь я тогда уже заканчивала ВУЗ. Вот и считайте, сколько лет просто существовала и сколько лет живу. Она вновь замолкает. Осторожно спрашиваю, интересовалась ли она фигурным катанием до того, как увидела выступление этого спортсмена. — Верите, я даже правил фигурного катания тогда не знала, — говорит она и, улыбаясь, закусывает губу. — Что такое фигурное катание? Прыжки, вращения, ездят, ручками машут — вот и все знания мои. Через неделю я уже прыжки друг от друга отличала. А ведь тогда у меня даже интернета не было. Вообще он мало у кого был в те годы. На почте компьютер стоял с интернетом, я туда ходила и просаживала там все деньги, что были. Тогда он бешеных денег стоил. А о прыжках и остальных элементах я книжку в библиотеке взяла, до сих пор считаю это чудом, чтобы в нашей дыре — и такая книга. Держала её, наверное, год. И не вернула бы в библиотеку, если бы бабушка с библиотекаршей не дружила. Не знаю, что та говорила бабушке, но она на меня орала после таких бесед, что посадят меня за украденную книгу и кончу я жизнь под забором, — она коротко смеётся. — Книжку я вернула. Переписав в тетрадки всё, что там было, даже рисунки перерисовав как могла. Не ходила на учёбу целую неделю, пять ночей не спала, говорила, для диплома будущего нужно. До сих пор удивляюсь, как не вылетела из университета. Пожалели видимо, училась я ведь неплохо. Первый год этой одержимости даже не помню толком. Была я, был Он и всё, больше ничего. Не понимаю, как ходила, дышала… Почти каждую ночь Его во сне видела, а если вдруг Он не снился, плакала и злилась на себя. Даже лупила себя по бёдрам, по щекам. Какая плохая, что не соответствую. Однажды даже лезвием на руке написала: «я тварь», до сих пор удивлена, что шрамов не осталось. Правда, это позже было, — она ненадолго останавливается, но тут же возвращается к рассказу. — Я упивалась Им, искала крупицы информации, наверное, просматривая каждый журнал, где бы ОН мог быть. Все деньги, что на интернет не тратила, на журналы с газетами уходили. До сих пор помню истерику, которую отцу устроила, когда он, не зная, выкинул одну из моих драгоценных газет до того, как я её прочла. Потом я узнала, что статьи о Нём в том номере не было, но стыдно мне не стало. Мне и сейчас не стыдно, — говорит она и, наконец, смотрит на меня. С вызовом, словно думает, что я сейчас укорю её за что-нибудь, даже как будто надеется на это. Спрашиваю её, не хотела ли она остановиться. Она задумывается. — Пожалуй, хотела. Накатывало, знаете ли. У всех семьи, друзья, а у меня лишь Он. Подруг у меня не осталось уже в тот, первый год, когда я была околдованной Им и никого, кроме Него, конечно, знать не хотела. Мне никто не был нужен. Только Он, Он, Он… Не все подруги сбежали от меня сразу, парочка пыталась разделить мою любовь, я не давала. Как же так, они — и Он? Небесный, парящий, невесомый Он и Катя, мечтающая о куче детей и с девятого класса встречающаяся с Колькой, или Олеся, работающая бухгалтером на фабрике? Нет, мне не хотелось, чтобы они замарали Его безупречность своим мещанством. Он где-то там, Он абсолютен и парит над миром. А они простые девки, бабы, тётки. Едят, спят, простите, испражняются. Не могла я им позволить касаться Его грязными руками, даже думать о Нём не могла им позволить. Так я и осталась без подруг. Опомнилась, навскидку, лет через семь. Даже не опомнилась, спохватилась, когда увидела в магазине бывшую одноклассницу с ребёнком. На миг в груди что-то дёрнулось… Вот, наверное, был первый раз, когда я задумалась, что же с моей жизнью творится. Она замолкает, чтобы отпить воды из бутылки. Подождав, пока она завернёт пробку, спрашиваю, как она жила, не считая расставания с подругами. — Нормально, — она усмехается. — Университет закончила, даже в академ не ушла. В том же году устроилась на работу. Бабушка, та, которая обещала мне смерть под забором, умерла, когда я к ГОСам готовилась, сразу после диплома. Я и переехала в её квартиру. Такая вот ирония. Всё, что было у меня тогда — работа и Он. Знакомые думают, я одинока потому, что карьеристка. В чём-то они правы. Я зарабатывала, чтобы ездить за Ним по миру. Чемпионаты, другие соревнования… Шоу. Конечно, меня не всегда отпускали с работы. Это было основным препятствием к поездкам моим, денег на Него я не жалела. Покупала игрушки, чтобы кинуть на лёд, конфеты, открытки… Чего только я не покупала. Все считают, что жизнь моя состоялась: жильё, работа хорошая, путешествую много, а что одинока — всякое случается. Только они не знают, из чего состоит моя жизнь. Из кого, точнее, — она умолкает. Интересуюсь, неужели она не нашла друзей среди таких же поклонниц. Она ненадолго задумывается. — Я знаю многих, — наконец звучит ответ. — По всему миру есть Его поклонники и поклонницы. Не все одержимые, конечно, но это, наверное, хорошо. Я многих, им увлечённых, встречала, но фанатами считаю тех, кто верен Ему долго, а не увлёкся Им на парочку сезонов. А те, кому лишь нравятся некоторые Его программы… Детский сад. Такую пену я не учитываю, даже не общаюсь с ними. Пена, мыльная пена, не большее. А я стараюсь держать связь с настоящими фанатами, которые долго с Ним. Он заслуживает преданных поклонников, а не посвистушек, которым музычка понравилась и которым Он — только мужчина красивый, — она почти выплёвывает эти слова, будто говорит о страшных преступниках, а не о таких же людях, как она сама. — Настоящие поклонники знают друг друга по всему миру. Это правильно. Я, например, знаю даже главу международного фанклуба. Смешной мужчина, так забавно жалуется, что его жена не понимает, почему ему так дорог какой-то спортсмен, — она на мгновение улыбается. — Правда, я его не встречала ни разу, не получилось, всё-таки он из Японии, там я редко бывала, к сожалению. Главу фанклуба в нашей стране я знаю лично. Пробивная девица. Она многое делает для других фанатов, — звучит очень сухо. Судя по тону, эта женщина ей неприятна. Замечаю, что она ни слова не сказала о дружбе. В ответ получаю удивлённый взгляд. — Дружба другое, — говорит она. — А между поклонниками нет ничего общего, кроме Него, кроме любви к нему, одержимости Им, я бы даже сказала. Любой из нас уверен, что Он принадлежит ему, понимаете? Любой. Каждый, каждый фанат — ужасный собственник, я вам как фанатка говорю, и не хочет делить Его ни с кем, особенно с такими же, как он сам, — она криво усмехается. Спрашиваю, почему она так уверена в этом. Она непонимающе смотрит на меня. — Но ведь я чувствовала именно это. И до сих пор чувствую, что греха таить. Чем остальные отличаются от меня? Чем я отличаюсь от них? Ничем. Если я хочу, чтобы Он был только моим, почему другие этого не хотят? Вам пример такого эгоизма привести? Киваю. Мне в самом деле интересно, что для собеседницы — ужасное собственничество в отношении любимца, характерное для любого его поклонника. Она недолго смотрит на свою бутылку с водой. — Это было в позапрошлом году на одном из шоу, — она называет город, где оно проходило и имя спортсмена, которому это шоу было посвящено. — Знаете, там было интересно, хорошо шоу организовали. Признаю, хоть этого спортсмена и ненавидела. Нет, не потому, что он смел выигрывать у Него, просто мне не нравился. Тогда глава фанклуба нашей страны с кем-то договорилась, чтобы мы прошли в Его гримёрку, увидели бы, как Он готовится к выступлениям, показали бы, как мы любим Его… В общем, вы понимаете. Но тогда случилась небольшая неприятность. У одного из спортсменов, кажется, обострилась травма, и Ему пришлось выходить на лёд раньше… Нет, нет, это не тогда было, это было ещё на этапе! До всех шоу, ещё когда Он выступал на соревнованиях, — тут же перебивает она себя. — Я тогда отходила ненадолго, не помню даже куда. Когда узнала, что Он вышел на лёд раньше, пришлось мчаться обратно, но начало Его программы я всё равно пропустила. Долго не могла это забыть, считала себя предательницей… Но теперь про тот случай, о котором я хочу рассказать, когда мы в гримёрку зашли. Его куда-то позвали. Мы расстроились, конечно, но всё равно увидели Его, когда уже выходили из гримёрки. Не подумайте, я Его и до этой встречи видела и не раз, фотографировалась с ним, он даже меня узнаёт, — она счастливо улыбается. — И тогда Он тоже меня узнал, даже кивнул мне. И у Него в руках была бутылка с водой. Обычная такая бутылка, знаете, в буфете продавались точно такие же. Наверное, Он тоже эту бутылку в буфете купил. Помню, Он с ней даже дурачился на фотографиях, все у меня сохранены конечно же. Я фотографировала Его со всеми этими девочками, чтобы не терять ни кадра, ни выражения лица… В конце, — её голос начинает дрожать, — перед тем, как вернуться в гримёрку перед выходом на лёд, Он отдал бутылку руководительнице фанклуба. Почти полную бутылку воды, из которой сделал всего пару глотков. Я стояла ближе, но бутылку Он отдал ей, — она кривится. — И она, не думая, отпила из бутылки, — её голос звучит так, словно та женщина не просто глотнула воды, а, как минимум, убила ребёнка, тянувшего к ней руки с улыбкой и ласковым «мама». — Понимаете, что это значит? Признаюсь, что не понимаю и в жажде нет ничего стыдного. Она сжимает губы в ниточку. — Дело не в жажде, — бросает она. — Она коснулась горлышка своими губами после Его губ. Наверное, она даже не хотела пить. Если бы она хотела пить, то сделала бы не крохотный глоточек, а потом не стала бы протягивать бутылку мне, желая унизить меня. Она даже сказала, что, если я хочу пить, она отдаст бутылку мне насовсем, чтобы я допила. Даже тон добродушный изобразила, актриса, — она морщится. — Но смысла в этой бутылке уже не было, и она прекрасно это понимала. Говорю, что та женщина и правда могла подумать, что человек рядом с ней хочет пить, зачем-то добавив, как мучительна жажда для меня. Собеседница хмурится. — Вы были бы правы, если бы речь шла об обычных людях. Доброта, помощь… Но тут другое, — подчёркивает она. — Тут — драка за Него, за крохи… как сказать? Крохи близости к Нему. Голодные, например, дерутся из-за объедков, чтобы выжить и в помойках роются. Спрашиваю, почему же такая эгоистка, как та женщина, стала главой фанклуба. Она размышляет над ответом. — Знаете, — говорит она наконец, — у неё отличные способности к организации, на мой взгляд. И она умеет расположить к себе, такая добренькая, всё отдаёт нам. Билеты заказывать помогает. Только я ей не верю. И не я одна. Мне, конечно, на неё никто не жаловался, но я же знаю людей. Почти все уверены, что она возится с фанклубом, чтобы быть к Нему ближе, показать всем, что она главный фанат, пусть и не говорит об этом. Ненадолго беру паузу. Делаю вид, что мне необходимо позвонить и выхожу из комнаты. На самом деле, мне надо подготовиться к дальнейшим вопросам. Когда я возвращаюсь, она сидит в такой же позе, в какой я её оставила, почему-то разглядывая руки. Прежде чем я задаю подготовленный вопрос, она тихо спрашивает: — Вы, наверное, думаете, почему я говорю, как по-писаному, да? — и смотрит мне в глаза. Я киваю, подтверждая. Такое впечатление в самом деле создавалось. Она закусывает губу и смотрит в сторону. — Потому что у меня ничего, кроме Него нет. Понимаете? Я даже кошку завести не могу, её нужно кормить, мыть за ней… Был щенок, пришлось отдать брату. Брат, конечно, тут же переименовал его в Мухтара. Нет, я не называла щенка в честь Него, но имя было с Ним связано. И вот я одна. Что делать в одиночестве? Представлять, как рассказываю людям об одержимости своей, больше нечего. Он сейчас тренирует молодых спортсменов. И я, конечно, болею за Его учеников. Потому что Он их тренер и все эти ученики — частичка Него. Бред, для нормальных людей, конечно, бред, но как иначе? Один из Его учеников, кстати, когда-то у другого тренера тренировался. Я результаты этого мальчика с тем тренером не помню, совсем не помню, а сейчас постоянно кажется, что результаты этого ученика занижают, мстят за то, что тренера оставил. И Ему, получается, мстят, ведь Он должен быть лучшим, — она коротко смеётся. Не понимаю, к чему её смех, но не уточняю. Вместо этого спрашиваю, не мечтала ли она, чтобы любимец стал для неё большим, чем просто любимый спортсмен. Намеренно не говорю «муж» или «любовник», но она понимает меня. — Никогда, — отрезает она. — Не видела Его с собой. Ни мужем, ни другом. И ни с кем рядом я Его не вижу. Он выше, вне этих низких чувств. Да, вы скажете, что Он наверняка женат, что у него куча приятелей и Он совсем не ангел с небес. Можете не говорить, я и так знаю об этом. Но всё-таки это — там. И я не хочу переносить простое, грубое в «там», над миром, понимаете? Быть может, отчасти человеком я Его и не воспринимаю, хоть и фотографировалась с ним, жала ему руку, даже… даже целовала его в щёку, — она снова начинает шептать. — Но верующие ведь лобызают иконы и что у них там ещё есть, мощи святых, не потому, что их тянет к этому в смысле… в известном смысле?.. В таком. Нет. Это почтение. И у меня почтение… Преклонение. Только вот ничего, кроме преклонения этого, у меня не было и нет. Спрашиваю, жалеет ли она, что жизнь сложилась так. Она смотрит на меня. Точно так, как смотрела на свои руки, когда я вернулась из коридора. — А о чём жалеть? Он же у меня был. Да, остальная жизнь моя вылетела в трубу… Но сложись жизнь иначе, Его бы у меня не было…