Лечение времени

Звали его Тесей Скамандр, и имя это было старше его самого на многие столетия, а фамилия – на три, так, что куда бы он ни шёл, он носил портреты предков за плечами. Когда он ушел на войну, то взял своё имя с собой. Брат же его был младше на семь лет, имя брата было старше его всего на четыре века, и на войну он не взял ничего, кроме своей любви. Кому из них было легче - нельзя было понять по куцым тетрадным листам, доставляемым полевой почтой. Война шла уже долго, и всё казалось, что вот-вот – и она закончится, и больше не будет так пахнуть порохом, и землёй, и гнилью, а будет – чем-нибудь другим. Но дни шли, и танки топтали солдат, как бронированные слоны, и люди умирали, а колесница Марса только, казалось, набирала обороты, втягивая новые и новые страны в кровавую бойню. Когда Америка вступила в войну, и они встретились, Тесей подумал, что Персиваль, как все его соотечественники, держит свою улыбку на длинном поводке и не думает, где завтра проснется его левая пятка. Потом он понял, что Грейвз тоже таскает за плечами свои портреты, и что улыбка его не носит ни поводка, ни намордника, и сама выбирает, кому светить. Что в битве его движения точны и опасны, как бритва, с которой он не расстается, а ночью костер отражается в его глазах, делая их похожими на янтарь. И что если взглянуть на него в бою и на привале, можно потерять голову Сначала Тесей заметил, что Персиваль проник в его письма домой, затем – что Тесей не может отвернуться, когда смотрит ему в глаза, а следом – что носит под сердцем его имя, и нет на свете имени, которое он поселил бы там охотнее. О своем открытии он не сообщил ни брату, ни матери, и только обматывал сердце тряпьем потуже, чтобы никак себя не выдать. Рой, их однополчанин, был сутуловатый, высокий, вечно смеющийся парень, и следующей весной ему предстояло подорваться на маггловской мине: - Тесей, - как-то пошутил Рой, когда они коротали время в пыльных и узких траншеях, - никогда не смотрит в лицо своей судьбе дважды. - Напротив, - продолжил шутку Грейвз, - Он смотрел в него так часто, что забыл, какого цвета у неё глаза. Тесей не стал возражать: - Зачем смотреть дважды, если первого взгляда достаточно, чтобы понять? - Так ты можешь понимать судьбу с первого взгляда? Прочти, пожалуйста, мою – чистосердечно издевается Персиваль, и протягивает ему руку вверх ладонью. Тесею хочется её поцеловать, но он отклоняет руку друга, отвечая: - Я гадаю только людям, с которыми я танцую, а мы с тобой не танцевали ни стоя, ни лёжа. Персиваль только смеётся: - Какие наши годы. *** Брат пишет о том, как ему живется в заповеднике, о том, как живут драконы. Как они играют с детёнышами, как пьют воду из горных рек, как под прикрытием дезиллюминационных заклинаний они летают, и тогда, кажется, нет ничего кроме драконов, и неба, и гор, и полета. И как будет жалко, если план правительства все же осуществится и их отправят на войну, убивать. Тесей складывает из каждой десятой буквы другое письмо: «я надеюсь, что ты ещё жив». *** Они останавливаются на ночлег в сосняке, недалеко от лесной опушки, и, поставив палатку взмахом палочки, расходятся на поиски хвороста для костра - это уже магии не доверишь. Персиваль идет один, прислушиваясь к негромкому шуму крон деревьев, и не замечает, как выходит на границу между лесом и степью. Сиреневые сумерки ползут из-за горизонта. Белёсая дымка застилает поле, оставляя видимыми только верхушки редких деревьев. Всё тихо. Он прислоняется к медно-охряному стволу и, оглядевшись по сторонам, закуривает одну из последних сигарет, спешно следом накладывая маленькое маскировочное заклинание, чтобы огонек не привлек лишнего внимания. Минута покоя. На плечо ложится холодная ладонь, но прежде чем рука инстинктивно тянется к палочке (или штык-ножу, что окажется ближе), Тесей произносит: «Это я». Персивалю хочется честить его последними словами, но вокруг всё тихо и он быстро успокаивается. - Без дров, а? – начинает он привычную игру в поддразнивания. – Тому не нужны дрова, у кого горячее сердце? Тесей смотрит на него искоса глазами-льдинками, и отвечает: - Тому не нужны дрова, кто огнем горит от любого твоего слова. Персиваль поднимает брови, не понимая, сердце бьется пойманной птицей. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом усмехается и расплывается в улыбке: - Ревелио, - колдует он. И добавляет, как местные делают, - Чур меня. Под осуждающее шипение на месте кожи проступает темно-серая блестящая чешуя, на лбу вырастают рога, а глаза смотрят чёрные, но такие же холодные. - Доволен? – злобно рявкает змей. Персиваль кивает, и тот в ту же секунду натягивает на себя новую кожу бритоголового парнишки лет семнадцати. - Я думал, вам, волокитам, самое раздолье сейчас, - Грейвз завязывает непринужденную беседу, как будто существо только что не пыталось его погубить, - зря ты только на мага напал. - Да мне бы до деревеньки добраться, хоть самой захудалой, да подальше от фронта, - объясняется нечисть, растягивая шипящие согласные. - А пока не взыщи – питаемся, чем можем. - Никаких обид. Такие, как он, паразитируют на войнах. Хотя, конечно, и в мирное время найдется муж, ушедший из деревни и не вернувшийся обратно – потонул ли он, играя с русалками, пропал ли на болоте, а волокита уже тут как тут, на всё готовое да в женину постель. Что остается от женщин, приютивших волокиту – другой вопрос, но иначе эти существа жить не могут. - Ну, я пошел, - говорит змей, немного постояв молча. – Спасибо, солдат, что не стал меня убивать. Хотел бы сказать, что ещё тебе пригожусь, но, честно, рад буду, если вовек больше тебя не увижу. - Взаимно, - Гревйз кивает головой на прощание, и нескладный парнишка уходит в поле, прокладывая себе дорогу по высокой траве. Персиваль докуривает сигарету, сравнивая оригинал с обличием змея: насколько мягче взгляд Тесея, тоньше линии лица, теплее руки. И, конечно, искреннее слова. Он думает об этом всю дорогу до лагеря, где ему влетает за опоздание и возвращение без хвороста, но остальные уже развели костер, так что Персивалю вручается поварешка и муторная обязанность помешивать варево в котелке. Он украдкой смотрит на Тесея, который занят тем, что пишет письмо, и убеждается в правильности своего сравнения. А потом смотрит ещё немного – просто так. *** Тесей считает, сколько они уже на войне. Если на фронт они прибыли девятнадцатого, а сегодня седьмое, то выходит один год и десять, девять, восемь, зелёный, взрывы, грязь, не слышно, взрывы, дождь, я так больше не могу, идти, письмо маме всё в порядке, выстрел, десять, одиннадцать, семь дней как Бена не стало, восемь, семь. У него никогда не выходит посчитать. *** Дом был срублен из дерева и состоял, по всей видимости, из двух комнат и кладовой. Та комната, куда привели Тесея, была довольно большой и пустой: здесь стоял длинный деревянный стол, белая печь, и, по большому счету, всё. В одном углу висели иконки, под ними лежала куча тряпья. На стене напротив висело зеркало, а на стене около входа – картина с девушкой, занятой вышиванием. Поняв, что на неё смотрят, девушка подняла взгляд от шитья и подмигнула Тесею. Тесей сначала пытается объясняться с бабкой по-английски, но она только кивает головой, не понимая, что он говорит. Он уже готов попытаться перейти на немецкий, когда бабка жестом прерывает его, сжимает пальцы правой руки в кулак и, оттопырив мизинец, смачно плюет на него. Поковыряв этим пальцем в ухе, она произносит медленно и четко: - Теперь говори. - Сын мой, - кивает она на труп в углу комнаты. – Дурной был. Ушел добровольцем. Подстрелили насмерть. Умирать домой пришел. Как ступил на крыльцо – так и умер. В сенях послышались шаги, и Тесей, недолго думая, шагнул в картину. Девушка, чинно вышивавшая там, всполошилась, но Тесею хватило ума заткнуть её поцелуем — дева не возражала. «Не шевелись» - прошептал он ей, и так они и застыли, как герои какой-нибудь «Вернувшийся с войны»: солдат обнимает любимую, а та от радости отбросила прочь свое рукоделие. Боковым зрением он видел, как в комнатку вошли немцы. Вошедшие были офицеры, если судить по выправке. Они расстелили на столе карты местности, и долго спорили, выясняя, лучше ли зайти с юга, чем с севера, куда их отправило начальство, и где сейчас войска союзников. Насколько еще хватит припасов и фуража? Как дела на южном фронте, и не соизволят ли вдруг верхи перебросить их часть куда-то, где потеплее. Тесей, вспомнив старый трюк, с помощью которого в Хогвартсе списывал все тесты по истории, запоминал всё, что они говорили. Заклинания должно было хватить на 12 часов. Время было заполночь, когда совет перешел в попойку. Немцы сначала попытались объясниться с бабкой на ломаном английском. Хмурая бабка, та же, что провела сюда Тесея, делала вид, что не понимала ни слова. Тогда немцы перешли на выкрики «фотка! Фотка! пит». Бабка ухмыльнулсь, ушла на время и вернулась с бледно-мутными бутылками под мышкой и банкой соленых огурцов. Девушка в руках Тесея начала хныкать: ноги подводили. Он и сам устал стоять, но пока офицеры в комнате не исполнили все песни, которые смогли вспомнить, не рассказали все неприличные анекдоты, которые знали, пока не выплакались о жене и детях все, у кого они были, пока все не заснули крепким сном, нельзя было пошевелиться. Небо уже начало светлеть и из черного стало белёсым, когда Тесей, поблагодарив девушку, вышел из картины. Шагнув, он чуть не наступил на руку одному из пьянствующих. Офицерик с тонкими усиками и разметавшимися по полу жидкими белыми волосами спал, подложив шапку себе под голову. Казалось, он был едва ли не моложе Тесея. Может быть, подумал Тесей, он ровесник Ньюту. От этой мысли передёрнуло, как от висевшего в воздухе запаха самогона. Он осторожно подошел к окну. Выйти не было никакой возможности: по вытоптанным улочкам сновали патрули в серых шинелях цвета неба. Трансгрессировать он не мог - не знал точного местоположения своих, а если трансгрессировать на место прошлого лагеря, можно было оказаться в тылу врага одному. Он бы им, конечно, показал, почём нынче британские маги, но хотелось доставить данные в штаб, а для этого надо было быть там живым и скоро. Тесей окинул взглядом комнату. Офицеры сопели, не продирая глаз, одна из бабкиных бутылок была разбита о край стола. Взгляд его метнулся к трупу в холодном углу комнаты, а затем в противоположный, где висело никем не замеченное, отвернутое к стене зеркало. Это был шанс. Он никогда так, разумеется, не делал. В здравом уме никто не ходит через зеркала, но Тесей достаточно отчаялся, чтобы попробовать. Он снял зеркало со стены и перевернул лицом к себе. Сначала шло заклинание открытия двери. Потом — заклинание пути, оно прокладывало дорогу. Но дороге нужен был конец, нужен был маяк, к кому идти. Тесей улыбнулся — вот и сослужило ему службу сердце. Сердце лучше памяти хранило воспоминание, чужие аккуратные движения: одна рука счищает бритвой с подбородка пену, а вторая держит осколок зеркала, который Персиваль носит с собой в кармане, наплевав на все меры безопасности. Третьим заклинанием Тесей его зовет. Не криком, но тихим шепотом над ухом, что вселяет в разум тревогу, а в сердце — тоску. Тесей бросает последний взгляд на комнату и шагает за хрустальную гладь. Сначала ничего не было, кроме холода и света, света и холода. Он ждал, не помня, кто он и чего ждёт, он ждал, пока из света и холода не соткались дороги, переплетавшиеся в воздухе, терявшие свой конец и начало в других дорогах. Он ждал ещё и ещё, и, наконец, увидел нить из его тоски и любви, и в этом месте холода и света нить горела и манила к себе, как свеча в темноте. Тогда он пошел, вернее, понёсся вдоль этой нити, вдоль холодных дорог, не останавливаясь ни на мгновение, не давая себе вспомнить, что это за место и кто он такой, иначе он бы овеществился здесь весь и застрял навсегда. *** Персиваль проснулся чужим шепотом в левом ухе и с чужим именем во рту. Шепот звал его по имени ласково и отчаянно. Персиваль попытался смыть его ключевой водой, но выяснилось, что шепот уже улетел сам, а имя он давно носил под сердцем. - Тесей, - сказал он пустому месту, с которым нельзя было разделить завтрак. - Тесей, - сказал он пустому месту, отправляясь в путь с остальным отрядом. Они летели над желтой травой, парили в дюйме над незастывшей грязью, не оставляя следов. Им нужно было в Лодзь, ибо там жила женщина, знавшая исход войны и тайну времени. - Тесей, - ответил Персиваль вернувшемуся шепоту. - Куда ты ушел? Шепот промолчал, лишь под сердцем стало тяжелее. - Идиот, - вздохнул Грейвз. Шепот позвал его, ласково, как никогда не звал наяву, только во сне, но не в левое ухо, а из кармана. Грейвз открыл карман и вынул единственное, что там лежало. Из осколка зеркала на него глянули чужие карие глаза. Он резко отбросил зеркало в траву у дороги и закрыл лицо руками, испугавшись, не стало ли его лицо лицом друга. Но когда он отнял руки, перед ним стоял Тесей. - Где тебя черти носили? - спросил Персиваль, но Тесей не ответил. Он вышел из холода и света и не помнил ни имени своего, ни тела. Только нить, ещё не закончившись, вела его вперёд, и он сделал шаг, и ещё один. Тогда Персиваль тоже сделал шаг навстречу и, соединив их губы, отдал ему имя, что всё утро проносил под языком. *** Тесей трансгрессирует в главный штаб и там говорит, говорит, говорит, пока не кончаются слова, записанные на подкорке. Через час их там не будет, испарятся, но навсегда останется суровая бабушка, растерянное лицо вышивальщицы прямо перед глазами, зазеркалье, и губы, выпившие из него остатки света и холода. Тесея оставляют при штабе, говорят о героизме, о наградах. Он кивает, но мыслями вместе с тем, кто сейчас сидит у гадалки в Лодзе и спрашивает о судьбе мира. *** На лице её миллион морщинок, а глаза юные, как трава мае: один зелёный, а второй голубой, потому что им она смотрит в вечность. Она неохотно делится с ними тем, что видит в медной чаше, наполненной водой, но за звонкую монету рассказывает ровно столько, сколько необходимо им знать. Идут последние дни войны. В конце она предлагает погадать каждому и достает потрёпанную колоду тридцати шести карт. Персивалю ложится сердце, гроб и птицы, гадалка смотрит на них с жалостью: - Ты будешь сыном своего отца и рыцарем своего ордена, пока не придет человек, который так же, как я, одним взглядом смотрит в вечность, и не возьмет силой твою жизнь себе в жены. Тогда твоё сердце вернётся из-за моря, ибо его ты отдал, и до тех пор больше не увидишь.