Помогите, черных бьют

«Жил да был черный кот за углом…» О, прошу, скажите, что мне показалось. «…И кота ненавидел весь дом!» Только не эта песня, только не эта песня. Я вскочил на спинку старого потрепанного кресла хозяина и как можно громче недовольно фыркнул, на что Лукерья Ильинична, мой постоянный спонсор и попечитель на протяжении последних пяти лет, только повернула ко мне свое сморщенное лицо. Найдя меня своими полуслепыми глазами, она широко улыбнулась беззубой улыбкой. От одного вида этой старухи у меня задрожали усы, уже поседевшие от вечного ужаса. Хорошо хоть, что погладить в этот раз не полезла, иначе б я здесь со страха и представился бы. —Да, Люся, хороший мой, — проскрипела бабка Ильинична, назвав меня, пожалуй, самым худшим уменьшительно-ласкательным, которое только может быть образовано от имени Люсьен, — это про тебя поют. Слышишь? Поняв, что объяснять ей что-либо бесполезно, я спрыгнул обратно на пол и полез под диван, где дребезжащий звук электрофона, который являлся причиной всех моих бед, было слышно меньше всего. Это было единственное место, где можно было спастись от голоса Жанны Агузаровой, который уже многие годы преследовал меня в моих снах. Поэтому, сейчас, забившись в самый темный и пыльный угол, я терпеливо выжидал, когда закончится эта пытка. Впрочем, я был почти уверен, что и в этот раз «хозяйка», будет переслушивать пластинку до тех пор, пока не начнется вечерний сериал. А это еще ой как не скоро. Да, тяжелая у нас, котов, жизнь. В особенности у черных. Вот, почему, скажите мне на милость, в России все такие расисты?.. В каждом доме, который я когда-либо посещал, был хотя бы один невежа, распевающий эту похабную песенку, восхваляющую социальное и этническое неравенство. Моего собрата там вечно избивали, называли корнем зла, а к хвосту привязывали банки, чтоб он ночью не превратился в ведьму. Да что говорить, даже дети малые в нашей дикой стране с пеленок эту частушку про расовую сегрегацию знают. А вы потом удивляетесь, почему у нас на Руси Матушке ежегодно рост преступности и алкоголизма случается. Беспредел. Я облизнулся и чихнул. За диваном не убирали ровно столько, сколько существовала эта треклятая песня. Поимели бы уважение к тем, кто ближе к полу, изверги. Заметив, что что-то копошится в противоположном углу, я передернул ушами. Присмотрелся. Какой-то серый маленький комок возился в корзине с вязальными нитками, иногда затихая, будто бы прислушиваясь или принюхиваясь. Ну вот, приехали, даже россейские* мыши перестали уважать черных. «Только черному коту и не везет…» Ну, это мы еще посмотрим, кому из нас сегодня не повезет. Я стал осторожно красться вперед, каждый раз замирая, когда существо в корзинке переставало двигаться. Нет, это была не мышь, а целая крыса. Большая и жирная. Верх над моими мыслями сразу взял первобытный охотничий инстинкт, столько лет подавляемый домашним образом жизни и колбасой на завтрак. Трепещите же, теперь я дикарь, жаждущий невинной крови! Представляя, как одним грациозным прыжком я сбиваю поганую крысу, хватаю ее за глотку и раздираю ее на куски, я тихонько ликовал. Бабка Ильинична узнает, что не надо со мной шутки шутить, когда найдет на пороге мой трофей. Ну, или на подушке, возможно. Я еще не решил. Подобравшись к корзинке, я приготовился и замахнулся, выпустив когти… Итак, настал момент истины. —Люся, а, Люся? Где ты там? — раздался старушечий голос, и хлипкий диван со скрипом сотрясся, — Иди, я тебе вкусненького положу. Чертов Вискас, будь он не ладен! В мгновение ока испугавшееся существо из своего убежища, избежав так точно мною спланированного удара. Я тут же попытался снова сцапать его, но моя лапа поймала лишь воздух. Мой трофей исчез. Испарился. Провалился сквозь землю. Я озирался кругом, пытаясь понять, куда он мог юркнуть. Чувства обострились. Я ловил малейшее движение, каждый шум и дуновение ветерка. Внезапно в старых газетах что-то зашуршало. Попался. Теперь-то ты от меня не уйдешь. Рывком я бросился к моей сбежавшей добыче, но вместо победного клича взревел от боли, так как кто-то тут же с силой рванул меня назад за хвост. Развернувшись к моему обидчику с когтями наготове, я мгновенно получил один меткий удар в нос. Завыл не своим голосом. —Люсьен, чего это ты там шуруешь? А ну, вылезай давай! Кто-то ловко запрыгнул мне на спину и ударил меня по бокам, будто бы я был ездовой кобылой. Подгоняемый тумаками, я выбежал из-под дивана. Чуть не сбив с ног мою перепуганную бабку, понесся по комнате, врезаясь лбом во все, что было у меня на пути. Тем временем, на моей трещащей хребтине кто-то, злобно хохоча, вцепился мне в холку. Больно же, гад! Желая избавиться от моего мучителя, я вспрыгнул на сервант с советским хрусталем, и помчался, роняя на пол хозяйскую утварь, которая тут же с грохотом разбивалась. Но зараза на спине была только этому и рада, восторженно крича, улюлюкала и умирала со смеху. —Матерь Божья, — воскликнула Ильинична, и вдруг все разом стихло, — совсем взбесился, шельмец окаянный! Вымотанный я, наконец, остановившись, понял, что моего истязателя больше не было. Спина и бока болели, как тогда, когда дворник отдубасил меня метлой, за то, что я перешел ему дорогу. Моя старуха спасла меня. Ну, что за святая женщина! Я поднял на нее свой взгляд, исполненный благодарности, но мигом схлопотал по морде веником. Лукерья Ильинична, казалось бы, старая культурная женщина, божий одуванчик, сейчас яростно сотрясала метелкой в воздухе. Лицо ее, красное от гнева и еще более морщинистое, чем обычно, давало понять, что мне несдобровать. Старуха, бормоча проклятия в мою сторону, веником прогнала меня в сени, ударяя под хвост так, что у меня аж хвост дыбом от обиды встал. Я пытался оправдываться и мирно решить конфликт, но грозную Ильиничну это злило еще пуще прежнего. —Да что ты орешь, животина поганая?! Ты ж мне весь терем верх дном перевернул, мерзавец несчастный, — женщина, больно ухватив меня за шкирку, кинула меня за порог. Благо, кошки имеют обыкновение приземляться на лапы, — Иди, вон, погуляй где-нибудь до поры до времени. Глядишь и вся дурь из твоей глупой головы уйдет. А до этого даже не думай сюда возвращаться! Ишь какой борзый стал! Бабка захлопнула дверь, чуть не зажав мои усы. Нет, не за это Мартин Лютер Кинг пал, сраженный пулей белого негодяя. После себя он оставил в Америке равенство и справедливость, а не вот это вот все. Там хоть попробуй черного пальцем тронь—сразу же упекут и объяснят доходчиво, что нельзя нас, вот так, веником. Хотя куда нашему селу в глубинке до Штатов. Вот и приходится терпеть такое варварство. Я протяжно замяукал и тихонько поцарапался в дверь, что всегда делал только в крайних случаях. Но старая грымза мне и не открыла. Как унизительно! Выгнали из собственного дома, да еще и грязным веником. И куда катится Россия? Но ничего, я еще дам Ильиничне один шанс исправиться. Обойдя дом кругом, я запрыгнул на подоконник окна гостиной, которое, как назло, сегодня было закрыто. Осторожно заглянув в комнату, я обомлел, и чуть было не упал… По другую сторону окна, с интересом рассматривая меня, к стеклу прижималась мерзкая серая рожа, какой я в жизни не видывал. Не то зверь, не то очень маленький человек был порыт серой възерошенной шерстью с ног до головы. Из-под кустистых бровей на меня уставились да крохотных, наполненных злобой глаза. Рот с неровными зубами искривился в неприятной усмешке, когда он заметил, что я не могу отвести от него взгляда. Сомнений быть не могло. Это и был тот, кто так нещадно мучал меня и лишил крова над головой. В ярости я ударил лапой по стеклу, и человечек удрал. К сожалению, мне тоже пришлось срочно ретироваться, ведь Лукерья Ильинична, отдыхавшая в кресле, увидев меня, снова схватилась за веник. «Только черному коту и не везет!»

***

—Говорю вам, Злыдень это был. Он как прыгнет на меня, страшный, как растрепанная щетка, а я его давай душить, а он меня нитками и связал. Да и на улицу выкинул! —А что бабка твоя сделала? —Да ничего. Она ж как наше правительство—тебя из дома вышвыривают, а она двери закрывает за тобой закрывает. Вечерело. На село медленно спускались сумерки, приносившие с собой темноту и приятную ночную прохладу. В небе начинали появляться первые тусклые огоньки звезд. Под забором же в это время собиралось все больше и больше котов. Все молодняк, еще вчера бывший слепыми котятами. Мурзик, городской пижон, такой же противный, как и его имя, после моего рассказа ехидно прищурил глаза. Как ни в чем не бывало, он запрыгнул на плетень и устроился рядом со мной. Ни стыда ни совести—еще вчера был слепым котенком, а уже старших ни во что не ставит, на заборе вместе с ними сидит. —Да тебе, верно, почудилось, Люсьен Баюнович. Ты уж староват для охоты — вон и усы у тебя седые, и хвост трясется, как лист осиновый. Мышь это была обычная или крыса какая-нибудь. Остальные, собравшиеся в траве коты дружно одобрительно заголосили. Этот Мурзик, рыжий засранец, только недавно приехавший из города и не нюхавший еще пороху, вечно пытался всем доказать, что я уже выжил из ума. И обычно у него это получалось. —И, в конечном счете, старый, сам посуди, — добавил рыжий, вылизывая свою лапу, что и так была зализана до дыр, — Ты ж и сам эту пакость в дом и притащил. Недаром ведь люди вас, черных, не любят. Бесовщину, говорят, вы приносите. И несчастье, когда дорогу перебегаете. Вас у себя держать — самому себе в убыток. Какой-то пьяный прохожий, уставший от мяуканья Мурзика, метнул в него башмаком, сбив его с забора. Внизу воцарилось долгожданное молчание. Нет, есть все-таки в мире справедливость. Посмотрев вниз на упавшего рыжего кота, все еще приходящего в себя от такого потрясения, я только усмехнулся и спрыгнул с изгороди. Одарив всех собравшихся гордым торжествующим взглядом победителя, я удалился. Все-таки у меня есть дела. Сегодня мне надо успеть разобраться еще с одним прохвостом и спасти ничего неподозревающую старуху Ильиничну. На этот раз я точно уверен в себе. Сегодня ночью черному коту наконец-то повезет.