Покаяние и прощение

— Что я говорил тебе? Эрвин стоит на коленях молча, как кающийся грешник. Он чувствует рывок, когда Леви связывает руки у него за спиной. Тряпка, опутывающая запястья, до сих пор теплая от слюны. Эрвин пытается пошевелить руками, но все тщетно: узел крепкий. Часть напряжения спадает с его плеч. Позади него твердые каблуки сапог стучат по полу равномерно и ритмично. Несколько шагов, остановка, разворот. Несколько шагов, остановка, разворот. Эрвин вздрагивает, когда Леви проходит мимо. В комнате не холодно; тяжелые шторы задернуты, а в камине потрескивает яркий огонь. Леви, конечно, позаботился об этом, он думает обо всем. Его грубоватая забота ранит Эрвина намного сильнее, чем могли бы ранить титаны. Этот человек потерял так много, потерял все, но продолжает отдавать, отдавать и отдавать. Он отдает все — свое тело, свою силу, свое доверие — Эрвину, который меньше всех достоин этого. Проходит несколько мгновений, прежде чем Эрвин осознает, что ровный стук каблуков прекратился. Он снова вздрагивает, и тремор устремляется вниз по позвоночнику. Его старая рубашка с чернильным пятном на рукаве, которую он уже несколько дней забывает сменить на свежую, аккуратно сложена на круглом столе у окна вместе с брюками. Он чувствует себя глупо, уязвимо в своей наготе и еще более мучительно ощущает собственный свисающий между бедер член. — Тебе нужно, — Леви делает паузу. Его голос звучит низко, и Эрвин слышит в этом напряженном тоне крайнее разочарование, — отдохнуть. Эрвин переступает коленями — деревянный пол непростительно твердый. Это его покаяние, это то, чего он заслуживает. — Когда ты в последний раз нормально спал? Эрвин не отвечает и просто неподвижно смотрит на стык половиц перед собой. Если по правде, то он не помнит. — А я тебе скажу, — продолжает Леви. — Три ночи назад, и только потому, что я оттащил тебя от сраного стола. Эрвин пытается не вспоминать яростный жар тела Леви в ту ночь, который cдерживал, заземлял его. Он не заслуживает этого. Каждый в этом жестоком мире потерял слишком много. И Эрвин последний из всех людей заслуживает всего этого. Сильная рука хватает его за волосы, грубо дергая голову назад. Короткая вспышка боли рассеивает все мысли. — Ты слушаешь? Леви тянет снова, сильнее, заставляя Эрвина запрокинуть голову и встретиться с его разгневанным взглядом. — Я спросил, ты слушаешь? Теперь в его голос просачивается настоящая злость. Эрвин сглатывает и старается кивнуть, но выходит лишь слабый наклон головы. Хватка в его волосах ослабевает, и рука Леви резко падает — жест ужасающей нежности. — Ты не ешь. Я принес тебе еду, но ты не съел ее. Ты не… — голос затихает, и Леви тяжело вздыхает. — Ты не… — Мне жаль, Леви. — Я не хочу, чтобы тебе было жаль, — Леви внезапно оказывается перед ним, грубые пальцы сжимают подбородок и тянут вверх, под свирепый взгляд серых глаз. И Эрвин не может отвернуться, даже если бы хотел, даже если бы Леви не удерживал его так крепко. — Я хочу, чтобы ты ел. Я хочу, чтобы ты спал. Я хочу, чтобы ты срал один раз в день, как, черт возьми, нормальный человек. — Мне жаль... Что еще он может сказать? — Тебе не о чем сожалеть, Эрвин. Не о чем, — говорит он с яростью, граничащей с преданностью. Эрвин может разглядеть боль, которая плотно залегла в уголках его глаз, и разочарование, которое выгравировано в складке меж бровей. Теперь Леви стоит так близко, что Эрвин ощущает, как гладкая кожа ботинок холодит внутреннюю сторону бедер. Его член дергается — маленькая искра вспыхивает и распаляется, тепло скапливается в паху, там, где еще недавно был только холодный серый пепел. — Тебе нужно остановиться, Эрвин. Это дерьмо убьет тебя раньше титанов. И если с тобой что-нибудь случится, если мы потеряем тебя, нам пиздец. Эрвин качает головой: — Нет, я легко заменим. — Не для меня. Леви крепче вцепляется в его подбородок, а затем переносит вес тела вперед, надавливая ногой на яйца и член. Эрвин тихо стонет и изо всех сил пытается не желать того, чего не заслужил. Иногда отказаться легко: в те дни, когда стол завален письмами с соболезнованиями, когда тень от толпы мертвецов так близко, что загораживает свет. А иногда намного труднее: во тьме глухой ночи, без сна и в одиночестве так тяжело не хотеть. И, боже, как же он хочет. Как сильно он хочет этого человека. И это, по сути, такая мелочь: просто наклониться вперед, к Леви, и прижаться головой к крепким мышцам живота, а щекой — к твердой и холодной пряжке ремня. — Пожалуйста, — выдыхает он. — Пожалуйста что? — Пожалуйста, Леви, пожалуйста, позволь мне… Ему не нужно заканчивать свою мысль, Леви толкает его назад и возится с ремнем. Эрвин сглатывает от щелчка пряжки и шуршания ткани, когда Леви расстегивает свои форменные брюки. А затем целое мгновение просто смотрит. Он красив, без всяких сомнений. Член Леви твердый, возбужденный, с выступившей каплей смазки на головке. — Если это единственный способ заставить тебя остановиться, — говорит Леви низким, густым голосом. Эрвин закрывает глаза, заставляя замолчать внутренний голос, который говорит ему, что он недостоин, что он этого не заслуживает. Наклоняется вперед, стараясь удержать равновесие, и просто вдыхает запах — теплый, чистый, живой. Эрвин берет член в рот с благоговением, наслаждается вкусом, текстурой, когда обводит языком гладкую головку. Заглатывает снова и снова, сжимает горло вокруг этого мощного жара, упиваясь звуками, которые слетают с губ Леви. — Черт, Эрвин… Хватка Леви на его плече, в его волосах становится сильнее. — Черт… К тому моменту, когда Леви отталкивает его и поднимает на ноги, твердый член Эрвина болезненно ноет, покачиваясь у живота; ниточка предэякулята тянется по полу. Леви перегибает его через стол — руки до сих пор связаны за спиной — и заставляет расставить ноги, шире, еще шире, пока они окончательно не разведены в стороны, а бедра дрожат от усилий. Леви берет его без лишних церемоний, трахает жестко и быстро, вторгается в него, пока Эрвин не начинает просить, умолять, словно читает литанию. — Леви, пожалуйста, Леви… В это мгновение нет ничего, чего Эрвин хотел бы больше. Нет ничего другого, что имело бы значение. Оргазм обрушивается на него, Леви движется внутри, напрочь стирая реальность отчаянием и страстью своего желания. Позже, когда огонь горит за решеткой, неслышно перекатывая в полутьме золу, они лежат вместе в постели Эрвина. И на мгновение, только на мгновение, он находит освобождение от сомнений, мечтаний и вины в кольце рук Леви, в мягком тепле его кожи, в мерном биении его сердца. Наконец, по приказу Леви, Эрвин отдыхает.