Небо только фон (для твоих крыльев)

Джон идёт домой. Ему, говоря откровенно, не слишком туда хочется. Дома Шерлок. Но на улицах бушует Хэллоуин, в пабы невозможно пробиться… Джон пытается — и свою пинту ему приходится пить, стоя у входа. Он чувствует себя слишком угрюмым для праздника, тем более, для праздника мёртвых. Зомби в крови вызывают остро негативные чувства, напоминая как о гибели Шерлока, так и о том, что гибели этой на самом деле не было. Фальшивая кровь, фальшивая смерть… Шерлок вернулся. Шерлок всё объяснил, а Джон… Джон всё ещё не может вернуться. И Шерлок ему совсем не помогает в этом. Нет, он, похоже, пытается, но получается наоборот. Шерлок ведёт себя слишком тихо, слишком предупредительно, слишком вежливо — в общем, совершенно не похоже на себя. Он всё время звонит Джону, говорит, когда и куда уходит, играет на скрипке только днём, спрашивает разрешения Джона на эксперименты, убирает за собой… Шерлок! Убирает! Спрашивает!!! Стучит и ждёт под дверью разрешения войти! Джона это бесит. Джон понимает, что этим всем Шерлок пытается загладить свою вину, но становится только хуже. Прежде всего из-за того, что Джон прекрасно знает — вины-то особой нет. Была необходимость так поступить, и Шерлок ей следовал. Да, это было жестоко, да, горечь обиды всё ещё клокочет в Джоне, и нужно время, чтобы эта рана хотя бы начала затягиваться, но нетипичное поведение Шерлока каждый раз напоминает Джону о своей причине. Каждый вежливый стук, каждое аккуратное предупреждение о походе в магазин или вызове Лестрейда становится горстью соли, разъедающей душу Джона. Он ужасно устал. Устал от эмоций, устал от тоскливых взглядов Шерлока, устал от себя самого. И от всех этих зомби и вампиров, измазанных фальшивой кровью и белилами. Джон медленно, нога за ногу подходит к дому, поднимается по лестнице с малодушной мыслью: «Может, он уже лёг?» Это тоже изменилось. Последние несколько месяцев перед Падением Шерлок не ложился без Джона. Даже если они ссорились и Джон пытался вернуться в свою комнату, Шерлок, помаявшись некоторое время, врывался к нему и тащил к себе, или же просто ложился рядом. После возвращения между ними ничего нет. Они вежливо желают друг другу спокойной ночи и расходятся по спальням, словно чужие. Шерлок чувствует себя виноватым, потому не рискует, а Джон… Джон злится, обижается — и чувствует свою вину за это, из-за чего начинает злиться ещё сильнее. Замкнутый круг. Открывая дверь, Джон уже знает: Шерлок не спит. Сидит в кресле в излюбленной позе — пальцы домиком возле губ. Тихо, очень тщательно контролируя голос, говорит: — Добрый вечер, Джон. Джон измученно кивает, снимает куртку, поворачивается, чтобы повесить её. И слышит неожиданный удивлённый смешок. — Что у тебя на спине? Джон пожимает плечами. — Не знаю. Сара утром заявила, что в Хэллоуин нельзя без какого-нибудь костюма, и прилепила мне что-то. — И ты даже не спросил, что. — Я спросил, не написано ли там, что я осёл, — мрачно говорит Джон. Шерлок улыбается — настолько робко и неуверенно, будто забыл, как это делается. Он встаёт, подзывает Джона ближе, осторожно берёт его за плечи и разворачивает спиной к зеркалу над камином. — Посмотри. Джон оборачивается. На его спине к свитеру прикреплены небольшие ангельские крылышки, очень изящные, любовно вырезанные из белой бумаги. Они измяты под курткой, немного затёрты и чуть забрызганы кровью и чем-то ещё. — Тяжёлая смена, — негромко констатирует Шерлок. Джон, застыв, смотрит на украшение, и что-то рвётся в нём, ломается с хрустом и треском, растекается кипятком по венам и наконец выплёскивается наружу. Он судорожно хватает Шерлока за руки, прижимается к нему, роняя голову на его плечо и дрожит от рыданий. Шерлок видел такое на кладбище над своей пустой могилой: полминуты горьких слёз, глубокий вздох… И испугавшись, что дальше по сценарию будет сдержанный кивок, разворот и уход, он обхватывает лицо Джона ладонями и покрывает его быстрыми поцелуями, почти не слыша, как тот шепчет: — Как же глупо, какая невероятная, сверхъестественная глупость… Прости меня, прости. Лучше бы там была надпись «Осёл». Я совсем не достоин носить ангельские крылья. — Чепуха, — бормочет Шерлок, не в силах оторваться от него. — Ты больше всех достоин. Ты действительно ангел, надо будет поблагодарить Сару, она умнее, чем я думал… И Джон неожиданно начинает смеяться. — Наконец-то настоящий Шерлок Холмс. Но нет, Шерлок, я был так зол, так обижен… Я не ангел. Ты сможешь меня простить? — Ты не виноват, это всё только моя вина… Джон зажимает ему рот. — Нет. Стой. Мы так ни до чего не договоримся, если будем виноватиться друг перед другом. Я прощаю тебя, и мне жаль, что я не мог сделать это раньше. Я слишком лелеял свою обиду. Прости меня? Шерлок смотрит на него радостно-недоверчиво и кивает осторожно, опасаясь стряхнуть руку Джона со своего лица, потом прикрывает глаза и мягко прихватывает губами его пальцы. Взгляд Джона стремительно темнеет, наливается предгрозовой синью. Он сильно, даже жёстко гладит резные губы Шерлока, кончиками пальцев обводит пленительные контуры. В голосе его бесконечная усталость и застарелая тоска, когда он говорит: — Как же мне плохо без тебя… — Я здесь, Джон, — шепчет Шерлок, прижимаясь ближе, льнёт к его ладони, скользит руками по плечам, по груди. — Я здесь. Я вернулся, Джон, мы вернулись. Пожалуйста… И Джон впивается в его губы отчаянным поцелуем, до боли нуждаясь в подтверждении того, что они вернулись. Что они снова есть. Шерлок отвечает ему с такой же отчаянной страстью, рвётся ему навстречу, желая чувствовать, верить, узнавать заново. Кажется, разорвать поцелуй невозможно физически. Руки Джона уже под рубашкой Шерлока, гладят, ласкают, спускаются ниже — и у Шерлока подгибаются ноги. Он медленно оседает на пол, утягивая Джона за собой, и до дивана бесконечные тысячи километров, а спальня и вовсе где-то на другом материке, и вся квартира затерялась в туманной бесконечности пространства и времени, скрутившихся в тугой ком вокруг двоих, плавящихся друг в друге. Сил Шерлока хватает лишь на то, чтобы сдёрнуть с Джона свитер, а после он может только стонать, извиваясь под сильными чуткими руками, цепляться за Джона, как за единственную константу в обезумевшей вселенной, и — целовать, целовать, целовать в ответ. На каждое движение, ласку, толчок отвечать бесконечными поцелуями. И тихо, беспомощно застонать вместо оглушительного крика, когда на него снисходит наконец долгожданное освобождение. А Джон тяжело дышит ему в шею, и сердце его колотится прямо в груди Шерлока, словно оно у них одно на двоих, в том же ритме, что и сердце Шерлока в груди Джона. Когда Джон начинает засыпать, не сдвинувшись с места, Шерлок смеётся и снова его целует. Поцелуями убеждает Джона подняться, быстро вместе ополоснуться под душем и упасть в кровать Шерлока. Джон сонно выдыхает: — Прости, я так устал… — Я знаю, — шепчет Шерлок. — Спи. И Джона словно выключают из розетки. Он просыпается глубокой ночью, прижимая к себе спокойно посапывающего Шерлока. Джону что-то снилось, он не помнит, что, но ему очень нужно кое-что сделать. Он выскальзывает из спальни, разыскивает в груде одежды на ковре перед камином свой свитер. Вернувшись в постель, Джон едва ощутимо целует Шерлока между лопаток и приклеивает туда свои ангельские крылышки. Джон не знает, хотя, возможно, догадывается, что, когда он проснётся, крылья, потрёпанные и уже немного разорванные, снова окажутся на его собственной спине. Но сейчас он спит. Ему снится Шерлок, стоящий на крыше Бартса. Вот он делает шаг в пустоту, и сердце Джона останавливается от ужаса и боли, но примерно на уровне третьего этажа Шерлок вдруг раскрывает огромные крылья и взлетает. И Джон спит дальше с улыбкой на губах.