***
Ксюше необходимо держать все под контролем: себя, ситуацию, окружающих. Она не хочет смотреть на неё, но взгляд сам цепляется за медную копну волос и чёрные-чёрные глаза. Аня на неё не смотрит совсем, и это цепляет, Милас необходимо все внимание одновременно, поэтому она цепляет и цепляет девчонку снова, под кожу к ней проникает, сама не замечает, как Горохова Анна становится её главной манией, крыша едет горизонтально полу каждый раз, когда она не смотрит на неё, не реагирует, просто, блять, отстраняется и не замечает. А Ксюша только и делает, что смотрит-смотрит-смотрит: знает, как Аня отводит волосы от лица ладонями, когда злится, знает, как подрагивают губы, когда за солнечным сплетением взрывается минное поле, знает, как Горохова кутается в одеяло, и какими сияющими огнями горят её глаза, когда она в руках сжимает третий бокал вина. Милас видит всё: обречённость на дне угольных глаз, отчаянное желание быть нужной хоть кому-то, продрогшую душу и сломанный напрочь, размашисто так, без шансов совсем, внутренний мир. Она кожей чувствует, как Ане нужна семья и простое понятие «дом», как она до невозможности скучает по отцу, как тяжело ей даётся прощание с наркотиками. Но Аня прячется под панцирем, возводит каменные стены вокруг себя, сжимает кулаки и всегда-всегда нападает первая, потому что боится снова стать грязью под чьими-то кроссовками - больно.***
Ксюше Аня нравится. Ксюша пьяная, раскованная, смеющаяся и жадная до прикосновений. Она бесцеремонно хватает своего новоиспеченного мужа и тащится в комнату к Горе, и срать она хотела на всё остальное, рывком открывает дверь и застывает, она словно парализованная - прирастает пятками к полу, сливается со стеной. Аня испуганная, она обнимает себя руками и всхлипывает еле слышно, не плачет - нет, просто запрокидывает голову назад и жадно ловит воздух ртом, апельсиновые пряди разбросаны по обнажённым плечам, а халат непонятно болтается на ней, Милас переводит взгляд на кровать, на запыхавшегося и лихорадочно дышащего мужа Гороховой и чувствует, как внутри закипает всё, как торнадо вот-вот проломит ребра. – Пошли вон отсюда. Съебались. Быстро. Оба, - чеканит Ксюша, всё ещё продолжая стоять на месте и смотреть на Гору, которая вдруг становится ебанным эпицентром всего происходящего, Милас клинит - она чувствует гуляющие по скулам желваки и заходящееся болью сердце. Дверь хлопает, и Ксю срывается с места, подлетает к Ане, усаживается перед ней на корточки и осторожно касается её коленок ладонями, поднимает взгляд вверх и натыкается на дрожащие губы. Блядство. Ксюша ненавидит, когда кто-то плачет. Аня не хочет быть слабой перед ней, впивается пальцами в её ладони и молчит, чувствует, как к горлу подкатывает ком, как лёгкие рвутся на лоскуты, Горохова дрожит в её руках и так сильно хочет перестать быть такой уязвимой перед Милас, но просто не может остановиться, её несёт, она жадно втягивает воздух через нос и сдаётся - осознанно, именно для неё. И плачет. Ксю смотрит на неё и понимает одну важную вещь: Аня маленькая, ещё ребёнок совсем, она не заслуживает всего дерьма, произошедшего с ней, она, блять, не заслуживает этого, никто не заслуживает. И Ксюша пропитывается этой жалостью к ней, круги чертит пальцами на её чуть подрагивающих коленках и совершенно не знает, что ей делать. Аню истерика сжирает, но она всё ещё пытается собрать себя по кусочкам. – Только не надо меня жалеть, Милас. Со мной всё в порядке, - шмыгает носом и быстрым движением стирает мокрые дорожки с щёк. Ксюша словно трезвеет мгновенно, отшатывается от Ани, улыбается криво, но все ещё чувствует покалывающие пальцы от ощущения её кожи под ними. – Никто и не собирался, лиса, – Ксюша тянется к бутылке с чем-то приторно сладким и парадоксально терпким. – Выпьёшь со мной, Гора? — назвать её по имени кажется непозволительной роскошью, поэтому она просто подтягивает к себе коленки и протягивает Ане бутылку. Горохова хватается за неё, как за спасательный круг. И тонет, безоговорочно и прямо с головой, полностью, тонет - спустя час они лежат на огромной кровати, такие диаметрально разные, но до невозможности близкие, разговаривают ни о чём и давятся звонким хохотом, рвущимся изнутри. Когда малиновые лучи рассветного солнца прорезаются сквозь заляпанное окно, обжигают кожу и отпечатываются на постели персиковыми смазанными бликами, Аня засыпает на груди у Ксюши, пока та перебирает её пряди и полушепотом рассказывает ей что-то сокровенно-важное.***
Они практически не разговаривают после этой ночи, даже не смотрят друг на друга, и Ксюша чувствует повисшее в воздухе напряжение, а ещё чувствует непонятную жгучую обиду и старательно отводит взгляд в сторону каждый раз, когда натыкается на бушующее пламя рыжих волос. Милас не может уснуть уже третью ночь, жизнь словно смеётся над ней, она вымученно стонет и тихо пробирается через комнату девочек к двери, спускается вниз по лестнице, и только на улице расслабленно прикрывает глаза и дышит полной грудью, поднимает голову к небу и вглядывается в сияющие и поблескивающие созвездия на нём. И почему-то опять, блять, думает про Аню. Гора застряла в ней, и Ксюша понятия не имеет, как её вытравить оттуда, она даже не понимает, что она чувствует к ней, просто ощущает перманентное тепло, исходящее от этой солнечной девчонки (и когда она успела стать для неё солнечной?). В её сознании в одну секунду словно всё переворачивается с ног на голову, и она думает, что дно - тоже точка опоры. Падает на лавочку и чуть ежится от пронизывающего до костей холода августовской ночи, шарится по карманам и вытаскивает помятую пачку сигарет. – До чего ты докатилась? – шепчет в ледяную тишину Ксюша, без надежды на ответ, а просто потому что так легче, так проще. Она уже не понимает, что с ней происходит, она так пиздецки устала и хочет домой - туда, где нет этих изматывающих испытаний, где не нужно постоянно бороться, где нет Гороховой с её этой улыбкой и лукавыми огоньками на дне угольных глаз. Ксюша просто хочет побыть слабой, хотя бы чуть-чуть, хотя бы с кем-нибудь. Быть одной - тяжело, быть сильной - тяжело. Наверное, именно поэтому Ксюше так и запала в душу эта рыжеволосая девочка, с ней она чувствовала себя хорошо. Да, вот так вот просто, без всяких громких слов и вымученных эпитетов, просто до боли в грудной клетке хорошо, словно она нашла тот самый недостающий кусочек пазла. Она не может дать название тому, что с ней происходит, но не думать об Ане не получается никак, строить ещё большие барьеры и скрываться за тысячной маской просто напросто не хочется, Ксюша устала. – Не поделишься? – у Ани голос хриплый и сонный, она закутанная в плед и такая блядски красивая, что Ксюша дыхание задерживает и двигается на холодной лавочке, уступая место Гороховой. Она протягивает ей свою сигарету и, не моргая, смотрит на тлеющий оранжевым кончик. Милас смотрит на неё, дышит через неё, и не понимает, как раньше этого не замечала: глаза у Ани чёрные, волчьи и такие, сука, преданные. Её вновь всю трясёт от холода, и она пронизывающе смотрит на Ксюшу, выковыривая её искалеченную душу, выворачивая гнилое нутро наизнанку, сбрасывая все припаянные к коже маски, превращая Ксюшу в такую уязвимую и настоящую перед ней. Только не ломай меня, пожалуйста, не надо. Горохова докуривает, тушит окурок и просто обнимает Ксюшу, обвивает руками её, прижимается всем телом и замирает - ждёт. Милас чувствует, как бешено колотится её сердце, совсем невесомо мажет губами по её огненной в свете луны макушке и переплетает их пальцы. – Ксюш, – Аня впервые зовёт её по имени, и Милас чувствует, как все внутри с грохотом лопается, перегорает, разлетается на миллиарды маленьких частичек, её так сильно ведёт. Горохова поднимает на неё взгляд, в глазах у неё - цунами, стальные волны с грохотом разбиваются об острые отвесные скалы. – Поцелуй меня, – на выдохе произносит, и съеживается вся, ждёт, что её оттолкнут, ловит каждую эмоцию Милас и смотрит-смотрит-смотрит, так, блять, смотрит, что у Ксюши лёгкие в спираль тугую закручиваются, позвонки местами меняются. Ксюша аккуратно наклоняется и нежно целует её в оголенное плечо, ловит её судорожный выдох и отстраняется на секунду, чтобы полюбоваться - на щеках пятнами пунцовыми выступает смущение, и Горохова вся словно тает, улыбается ярко-ярко и прыскает в кулак, ловя смешинки в глазах напротив. — Так нечестно, я на другой поцелуй вообще-то рассчитывала, Милас, – она поудобнее усаживается рядом, шумно выдыхает Ксюше в шею и думает, что им вместе ну просто невозможно. – Я обязательно подарю вам губозакаточную машинку, юная леди, – смеётся Ксю, а Аня хмурит брови и обиженно дует свои пухлые губы, собирается ещё что-то сказать, но Милас отрицательно качает головой и заключает её лицо в свои ладони, чуть поглаживая большими пальцами её щеки с россыпью солнечных поцелуев. – Ань, тебе лучше молчать и наслаждаться, пока я добрая, – играет бровями Ксюша и, наконец, мажет губами по губам Гороховой.