Долги

Джон сидел на берегу и бросал в воду гальку. От неё во все стороны расходились круги. Пахло тиной, гниющими водорослями и скотным двором — через несколько миль начиналась ферма. Безымянное озеро в Небраске без указателя и таблички «купаться строго запрещено». Чтобы призвать древнее божество, необязательно убивать девственницу или складывать из мёртвых тел симметричную фигуру, следуя всем законам композиции. Достаточно надрезать лодыжки так, чтобы не умереть от потери крови, и опустить их в воду. Древнее божество само поднимается со дна, чтобы посмотреть недовольным выпуклым взглядом и спросить: — С ума сошёл? Джон безумно улыбнулся и развёл руками. Щупальцами Лавкрафт орудовал легко и аккуратно, не причиняя боли. Мягкие и прохладные, они обвились вокруг ног и присосались к ранам. Джон упал на спину и прикрыл глаза, чувствуя, как заживают порезы и вырастает на их месте здоровая кожа. А Лавкрафт выполз на берег, огромный, тяжёлый, мокрый насквозь, и вся эта вода обрушилась на Джона вместе с ощущением, будто грудную клетку вскрыли и вынули из неё сердце. Ещё тёплое и бьющееся, Лавкрафт держал его в ладонях и разглядывал, как деликатес, и пусть это было лишь игрой джонова воображения, он с фатализмом подумал, что совсем не против, чтобы Лавкрафт его сожрал. Джон приезжал без водителя и сопровождения. Управлять Гильдией, пока её бывший лидер развлекался в Японии — то ещё удовольствие. Каждый считает, что ты ему должен, но никто не должен тебе. Всё равно что устроиться по объявлению на римские галеры и надеяться на сокращённый рабочий день и трёхразовое питание. Десять ударов кнутом вне очереди — вот что получал Джон и должен был радоваться, что не все сто. Управлять Гильдией — отстой. К счастью, у Джона был Лавкрафт. Вряд ли о нём знали другие, а если и знали, то не смогли бы рассказать даже под пытками. Однажды Лавкрафт упомянул, что без его желания ни один человек не сумеет описать, какой именно ужас ему привиделся. — Почему именно ужас? Джон был уверен: он видел рядом с собой человека, а во время заданий — чудовище, способное разрушить мир, но что в этом такого страшного, чтобы сходить с ума или играть в молчанку, он не понял до сих пор. — Не люблю, когда обо мне болтают зря. Приходя на зов Джона, Лавкрафт не задавал вопросов. Он вообще был неразговорчивым малым и предпочитал трогать, а не говорить. Тщательно осмотрев исцарапанные ножом для бумаг подушечки пальцев, он медленно их облизал. Щипало, словно Джон опустил руку в чан с едким одеколоном. Мягко очертив полоску от часов на запястье, Лавкрафт выбросил сами часы в озеро — дорогущие часы, подаренные деловым партнёром. Так радостно было представлять, как они замрут на дне и окажутся погребены под слоем песка и мусора! Щупалец было много, слишком много для одного Джона. Они снимали одежду, как тысяча рук, и также быстро обнимали покрывшееся гусиной кожей тело. Лавкрафту было плевать на счета в банке и документы, на перенесённые встречи и нерешённые споры. Он прижимал к себе Джона, раскрывал его до предела, и все эти щупальца заполняли, шевелились, причиняли дискомфорт на тонкой границе с болью, и было это до чёртиков правильно. В том, что ещё осталось от Лавкрафта человеческого, Джон находил бледное вытянутое лицо и обнимал его обеими ладонями, тянулся к губам и проталкивал внутрь язык. Внутри было также прохладно, как на дне озера, солоно и вязко. Лавкрафт не умел целоваться, но повторял, как марионетка, движения Джона, чтобы тому было приятнее. Сам он не чувствовал и трети того, что испытывали обычно люди, занимавшиеся сексом на берегу. Если комок медленно пульсирующих и сокращающихся щупалец можно было назвать людьми. — Ты изменился. Джон знал это и так; он двигался резче, кусал больнее, сжимал влажные волосы в кулаке и оттягивал их, не думая о том, что может вырвать с корнем. Не может, ведь нельзя повредить то, у чего нет корней, нет крови, нет ничего человеческого, кроме физической оболочки. И при этом Лавкрафт был самым настоящим человеком, какого Джон когда-либо знал. — Новый я тебе не нравлюсь? Лавкрафт шевелил губами без единого звука. Вспоминал язык. Выбирал один из десятка, сотни или тысячи. Джон никогда не задумывался, сколько диалектов и языков крутится в бездне внутри Лавкрафта, если однажды он без запинки перевёл надпись на древнеегипетском, пока гид рылся в бумажках. Просто ему было сложно облекать слова в речь, в эти странные и примитивные звуки. Джон фыркнул и прижался ко лбу Лавкрафта своим, чтобы он ответил так, как привык, и неважно, что после этого Джона можно будет размазывать тонким слоем по воображаемому тосту с румяной корочкой. Мозги не поджарит — уже хорошо. Лавкрафт понимал, что такое симпатия и ненависть, знал разницу между сладким и горьким, умел по лицу человека угадать, о чём тот думал (прочитать мысли, конечно же, но Джон всем говорил, что его напарник — победитель в шоу экстрасенсов) и никогда не осуждал за слабости и пороки, хотя порой и ворчал, что люди слишком сильно отупели за последние века. Какие именно — Джон не спрашивал, но подозревал, что точная дата уронит гордость всего человечества на лопатки. — Мне тяжело, — признался он, имея в виду бремя ответственности, а не наполовину трансформировавшееся тело Лавкрафта. — Поэтому, чтобы облегчить себе жизнь, я меняюсь. Не всегда в лучшую сторону. Пальцы Лавкрафта замерли на шее Джона. Погладили вену и бледные шрамы от ножа. В это место всегда попадало острие, чтобы оставить неглубокую рану — в неё идеально помещалось виноградное зёрнышко. — Ты дал мне свою кровь, — слова Лавкрафта живительным дождём падали на лицо Джона. Это были капли с его волос, но и слова тоже вызывали озноб и дрожь. — В следующий раз дай плоть. — Той, что ты уже получил, было недостаточно? — Ты знаешь, о чём я. На вкус виноград был кислым и горчил, как в самые неурожайные годы. Тем страннее было, что Лавкрафт иногда срывал ягоды и отправлял в рот, несмотря на болезненные гримасы Джона. Он терпел — как можно не — но запомнил навсегда тёмно-красный сок на бледных губах и жадный блеск глаз. Джон надеялся, что однажды Лавкрафт утянет его на дно. Лавкрафт знал, что однажды Джон сам придёт к нему, и тогда никто никому не будет должен.