Они заблудились

В это невозможно было поверить, но они заблудились. Потеряли дорогу. Сбились с пути. Это не могло быть, потому что этого не могло быть никогда. Кругом лежала родная до последней травинки степь; стояло ясное лето, и в безлунной ночи можно было различить даже самую мельчайшую звёздочку; а они ведь были калис-хазарами от крови древних тюрок, детьми Турана и Каганата, путеводцами по самой своей природе, ни днём, ни ночью не забывавшими троп своих кочевий; а если б даже забыли они, то кони их были не глупей хозяев и уж точно нашли бы дорогу к привычным травам и водам. Но звёзды стали другими. Небо стало другим. Ветер обрёл иной вкус и задул с незнакомой силой. Трава клонилась под ним не так, как положено доброй траве. И кони воротили от нее испуганные морды. Их было сто и сорок четыре человека, двенадцать дюжин вооруженных мужчин и женщин, и по воле Кагана, Царя, они пошли в восходный предел искать новых врагов и друзей, новую воду и нетравленную степь. Но не такой новизны они хотели. Что же они сделали неправильно? Может быть, не стоило проходить тем темным, странным ущельем, где на стенах блестел мёртвым блеском белесый кварц, и не было птиц, а воздух был спертым, как в шатре, где зимой слишком сильно задраили полог? Может быть, прав был их кам-духовидец, который боялся уже неделю, нюхал воздух и все чаще стучал в свой барабанчик, но даже это не могло его успокоить? Но их бек-предводитель, а звали его Тиссарок, сын Булака, и был он племянник самого Царя от младшей его, любимой сестры, был человек не столько даже гордый, сколько пытливый и дерзкий. Оттого он с поклоном и вежеством выслушал предостережения кама, а потом, слова лишнего не говоря, послал коня в ущелье, и все двенадцать дюжин без сомнения тронулись за ним. Так и вышло, что вышло, и теперь они ехали под чужим небом, и сами себе казались какими-то чужими. А хуже ещё стало дело, когда взошло солнце! Ведь в эту пору года оно должно было подниматься куда южнее; и цвет у него был неправильный, и было оно словно бы больше и ярче, чем положено. Под солнцем запели странные птицы, зашуршала трава, и Тиссарок спросил старого кама: - Теперь не время ли тебе позвать кого-то из духов, тебе знакомых? Вдруг они укажут дорогу или по меньшей мере дадут нам понять, что такое с нами приключилось? Кам отказываться не стал. Но тут стало ясно, что беда имеет склонность следовать за бедою; кого он ни звал, кого ни выкликал по именам, как ни колотил в барабанчик, ни звенел варганом - никто не откликнулся ему. Только ветер поднялся злее, жарче, да небо принялось заволакивать тучами. Но чернее любой тучи было лицо духовидца. Он сказал Тиссароку так: - Я никогда не был так глух, так слеп. А ведь я ходил разными дорогами, бек. Я бывал и у ромеев, и за дальним Аралом, и в шибирском лесу, где медведи ходят, как люди, и имеют свои уклады. Но даже там, хоть тихонько, хоть издалека, самые сильные из моих духов отзывались мне. А здесь они молчат, как мертвые. - Не думаю я, что они умерли - отозвался Тиссарок. - Вернее уж, что мы неведомо как забрались настолько далеко от дома, что даже самые сильные не слышат больше наших голосов. - И чтобы понять, какой он был человек, надо знать, что при этих словах он улыбался. - Вот только что мы теперь будем делать тут, без защиты и опоры? - спросил кам, а буря тем временем шла по небу все ближе. - Для начала - укроемся вон у той скалы, растянем там шатры и поставим лошадей с подветренной стороны, а то как бы не поубивало нас грозой - ответил бек. Так они и поступили. Одинокая скала была высока и черна. Степная трава доходила до самого ее подножия, но ни единого деревца, ни даже вездесущего мха не было на ее уступах. Зато она и впрямь нависала так широко, что в ее сени можно было бы найти укрытие и для большего числа людей и коней. Стоило растянуть наспех шатры, стреножить животных - как налетела мать всех бурь, с ветром, громом и градом. С севера шла она, и несла дыхание льда; это ещё больше убедило воинов, что они далеко от дома - ведь где же у великой реки Булги можно летом почуять лёд? Но сама по себе буря не пугала их. Сколько таких они повидали! Снова беспокоился один кам. Ему слышались в ветре чужие, страшные голоса, и все казалось ему, что буря не просто так налетела, что будто за ними она сюда пришла, чтобы встретить их на границе неведомых земель - неведомо зачем... Но он ничего не успел сказать, потому что случилось то, что случилось. Трезубая молния ударила прямо в вершину скалы. Но грома они не услышали; ибо громче любого грома грянул вопль - словно бы вскричали одновременно дюжина дюжин орлов. И в то же мгновение тучи унесло ветром, и как по мановению руки прекратился дождь; и в солнечном свете, показавшемся им ослепительным, на вершине скалы перед ними предстала Она. Ростом Она была больше самой высокой башни града ромеев. Тело Ее было сияюще-золотым, и как будто отражало солнечный свет. Голова Ее была, как у беркута или кречета, и черны, как смоль, были покрывавшие ее перья. Очи Ее были цвета кипящей крови. Четыре длани простирала Она по сторонам света. Увидев Ее, и люди, и лошади закричали, зарыдали от нестерпимого страха. А несчастный кам, который своим зрением духовидца увидел Ее на обеих сторонах мира, рухнул мёртвым на месте - не выдержало его старое сердце. И каждому, кто был в тени Ее скалы, стало ясно, что Она здесь хозяйка по праву, и все их судьбы теперь в Ее руках - а руки эти жестоки, ибо Она казалась тем существом, что никогда не имело общих дел с родом людским. Согнувшись, присела Она на скале, и жадно вращая глазами, поглядела вниз, и в несмиренной жажде протянула к людям когтистые руки. Смертью сочился воздух, и смертью прорастала земля. И тогда Тиссарок шагнул вперёд от скалы. Его трясло от ужаса, как и всех остальных; лицо его было белым, как мел; но дерзость и любопытство были в нем сильнее. А ещё он помнил в тот час, что когда с широко-синих небес нисходит година бедствий, по древнему закону Царь, Каган, восходит на жертвенный стол; а кто мог здесь быть Каганом, кроме него? - Эй, госпожа! - крикнул он хриплым голосом. - Великая хозяйка! Взгляни на меня! И Она обратила на него свой взор, огненный и дикий, пустой и полный. - Неужели Ты, - продолжил Тиссарок, - хочешь испить крови простолюдинов, пожрать плоть дрожащих от ужаса? Неужели Ты алчна до бессловесных коней? Взгляни на меня! Смотри! Я Тиссарок, сын Булака, бека воинов, и Алчери, дочери Каганов! Я Тиссарок от царской крови! Взгляни! Я не трепещу пред тобой! Или ты не хочешь смирить мою гордыню? Лишь моя плоть будет тебе сладка! Не их! Только я здесь достоин жертвенного стола! Так он кричал перед ней, и в конце своих слов был уже столь горд собой, что и впрямь не чувствовал страха. Быстрее стрелы, быстрее дыхания, быстрее огня слетела Она со скалы. Оказавшись на земле, стала Она казаться меньше, едва ли в два человеческих роста, но почему-то не стала от этого менее страшной; скорее напротив - уменьшась, Она как будто уплотнилась и стала ещё сильнее. Одним неуловимым для глаза движением протянула она одну из четырех своих рук - и прежде, чем хоть кто-то успел шевельнутся, разорвала Тиссароку грудь, вырвала его горячее сердце, во мгновение ока проглотила его, а затем, склонясь над бьющимся в судорогах распоротым телом, стала жадно пить хлещущую наружу кровь. А все глядели на это, оцепенев и не зная, что делать. Меньше минуты прошло - и вот Тиссарок застыл и перестал биться. Молча стояла над ним Она и глядела на него, наклонив голову по-птичьи. А затем... во взгляде Ее что-то изменилось; словно погасло какое-то пламя, и зажглось некое иное; и Она снова склонилась над ним, двигаясь все так же быстро. Люди подумали, что, верно, хочет она теперь пожрать его плоть; но нет! Она прикоснулась клювом к его разорванной груди - и взгляни! Быстрее, чем сходится лёд на мелкой воде в первый заморозок, сошлись края страшной раны. Осталось лишь открытое отверстие на месте сердца. Она вздохнула, Она вздрогнула - и исторгла из клюва сердце Тиссарока. Но оно стало другим. Побывав в Ее устах, оно стало черным, словно обугленным, и курилось серым дымком, и все пострескалось от жара Ее утробы. И когда оно легло в рану - Тиссарок открыл глаза и впервые за все это время страшно застонал от боли, словно воскрешение далось ему больнее, чем смерть. Но вот он вдохнул воздух, вот в последний раз брызнула кровь из его груди - и зажила плоть; вот он опёрся на руки, дико огляделся окрест, ещё не понимая, что с ним сталось; и все это время Она стояла рядом и смотрела на него. Но стоило ему вскочить на ноги - Она взмыла вверх, выше и выше, вновь становясь невероятно огромной и призрачной, взлетела над скалой, над степью - и расточилась облаком, унеслась стремительным вихрем, и вновь опустело небо. И тогда Тиссарок, ещё слабый, ещё едва стоящий на ногах, вскинул руки к небесам - и захохотал во все горло, и чем больше он смеялся, тем больше жизни возвращалось в его тело. Сердце его билось ровно и сильно, и с каждым биением возрождалась в нем кровь. И он обернулся к людям и громовым голосом воскликнул - и слышался в этом голосе отзвук орлиного клекота Ее: - Вы! Говорите! Не наша ли это земля отныне? Не я ли ваш Царь на этой земле? И они отвечали, пав перед ним на колени: - Истинно так, господин! Это наша земля, и ты один - наш Царь, Тиссарок! Да живёшь ты вечно!..