"Постоктябрьское"

Новая жизнь начинается тогда, когда тушке не хватает собственного веса, когда из горла вместо мурлыканья слышится хрип, когда шершавый язык вылизывает разлагающиеся лохмотья вместо шёрстки, и недобрый зелёный свет угадывается в округлых впадинах, а не сверкает в ночи из сердитых, но всё-таки живых глаз. Она охраняла свою хозяйку лучше иной собаки. Она чутко ловила перемены настроения мускулами, ушами, вибриссами и ещё чем-то невидимым, что есть у каждой кошки (люди называют это ущербным словом «интуиция»). Она точно знала, какие помыслы в голове у входящих во дворец гостей и посетителей, и давала хозяйке о них знать: довольным мурлыканьем, беспокойным мяуканьем или яростным шипением. Возможно, не все фараоны ведут родословную от богов, но они с хозяйкой точно были внеземными существами. Настоящими богинями. Да, наверное, богини не должны помнить своё детство, у богов его, по сути, и вовсе нет (ну разве можно представить себе Великую Нут как сморщенного младенца, а Прекрасную Ликом Бастет — слепым котёнком?), но они были куда выше обыкновенных людей и могли куда больше. Значит, они и были богинями. И, как известно из истории Того, Кто Помещён в Саркофаг, боги умирают. Она пережила свою хозяйку не более чем на сутки: та озаботилась постройкой гробницы позднее, чем следовало бы, и умерла прежде, чем рабы успели положить последний камень. Она беспокойно ходила возле трупа и звала на помощь: хозяйка была молода и не оставила потомства… Да, она серьёзно болела, но если бы удалось вовремя убрать брата, постоянно претендовавшего на престол, то, может быть, ей удалось прожить подольше, без таких серьёзных волнений… Конечно, дитя, рождённое от кровосмесительного союза не способно на долгую жизнь, уж кошки это понимали, но хозяйке ведь почти повезло: у неё был ясный ум, прекрасное образование, и ещё она умела колдовать… За что? Почему она так рано умерла? Никто не отвечал ей на этот вопрос. Её убили быстро и безболезненно; конечно, совсем без мук не обошлось, но рождение и смерть всегда предваряются и заканчиваются муками, в этом нет ничего удивительного. Врач, свежевавший её труп, был лучшим в Бубастисе, и он не оставил пятен крови — а это очень важное и почтенное умение. Её обрядили в украшения, которые она носила при жизни, в гробницу положили любимую подушку, искусно орнаментированное блюдо и несколько игрушек, с которыми ей так нравилось играться при жизни. Этого оказалось достаточно, чтобы проводить её в последний путь… Но она не умерла. Её приняла сама Бастет, прекрасная и умиротворённая; неподвижно сидя среди своих верных служительниц, она мурлыкала и объясняла ей священную миссию кошки царицы. — Мёртвые совсем беззащитны перед живыми, — говорила богиня, опаляя её всепронизывающим взглядом жёлтых продолговатых глаз. — Живые крадут вещи мёртвых, берут тела мёртвых, выкидывают мёртвых из дома, в котором мёртвые живут. Твоя хозяйка могущественна, но не настолько всесильна, чтобы в одиночку противостоять жадности, корысти и богохульству. Помоги ей. Бастет говорила с ней, провела руками по узкому хребту, наполняя божественной силой маленькое тельце. Сквозь пальцы струилось солнце и смерть; она немного растерялась, не совсем понимая, что происходит — она ведь всего лишь кошка, маленькое животное, величественно лежавшее на подушке, а в иные дни — бегавшее по ступеням замка, как будто она несносный котёнок… Но потом ей стало спокойно и хорошо. Она уснула. Она не видела ни Анубиса, ни Тота, записывавшего всех, кто пришёл в мир мёртвых, ни чудовищную Амат, пожиравшую всех, кто не прошёл суд пера и камня; нет, она просто спала, вибриссами, ушами и мышцами ожидая того момента, когда хозяйке может грозить опасность. Просыпаться от долгого сна — тяжкое наказание; смертельный сон ничуть не различен сну земному — только острее ощущение неправильности происходящего. Их пришло двое. Они не уважали власть, присваивали чужое, насиловали слабых женщин и смеялись над покойниками. Они пришли разворовывать драгоценности — вещи хозяйки, и уже испортили несколько стен с рассказом о путешествии в загробный мир. Один даже помочился прямо под изображением Светозарного Ра, и его не остановил даже сыплющийся со стен песок, когда природа пришла в негодование от такого попрания божественного и человеческого закона. Сначала она умылась. Это далось нелегко: язык не доставал до шкурки сквозь бинты с уже выцветшей на них краской. Следы от слюны пахли льном и благовониями; ей было немного неприятно, но ей пришлось смириться — внутри неё давно лежала пропитанная благовониями льняная ткань. Ей удалось привести себя в порядок — и хорошо на этом. Потом она прислушивалась, куда эти вандалы, эти богохульники, расхитители направили свои ноги. Они не знали устройства гробницы и двигались в обратную от золота сторону. Это хорошо. Очень хорошо. И наконец она зашипела; и из горла вырвался страшный звук готовящейся расплаты. Эти люди пришли не с добрыми помыслами. Что ж, прежде ни один враг хозяйки не уходил от неё безнаказанным; и эти тоже не уйдут.