***
— Один латте на миндальном, — говорит Луи, надеясь, что его голос звучит не слишком устало, а тональник скрывает синяки под глазами. Ему нужны объятия, пару выходных и диск с последним альбомом Imagine Dragons, но, конечно же, он никому не скажет об этом. Он продолжит покупать кофе в Старбакс, рисовать на перилах мостов и медленно рушиться изнутри. — Луи, — на автомате говорит шатен, уверенный, что бариста спрашивает его имя, даже не слушая. В голове гораздо больше важных мыслей. (Что, если сегодняшний день станет моим последним, стоит мне коснуться чужих губ? Какая тема моего доклада на завтра? Иллюзия обмана?) Под его ноги падают монеты из кармана, когда он достает деньги, чтобы расплатиться, и, честно, он даже не удивляется. Две минуты ожидания заказа Томлинсон тратит на очередное поправления рукава — да Господи, он выглядит как подросток, который порезал кожу на запястьях из-за очередной мелочи и теперь в страхе прячет руки от мамы. Вот только ему уже не семнадцать, и его проблема серьезнее нескольких неумелых царапин. — Заказ для Луи, — объявляет бариста, и Луи не успевает взять стаканчик, как его хватает чужая рука. Ну, конечно, что еще могло случиться в его жизни. Он поворачивается, утыкаясь взглядом в грудь парня. Стоит поднять глаза и это — беспорядок из кудрявых волос и шарфа вокруг шеи. — Прости? — хрипит Луи, прокашливаясь. Шестая вишневая сигарета за сегодня была лишней. — Но это, вроде как, мой заказ. Незнакомец хмурится, доставая второй наушник из уха. Свет в кафе приглушенный и желтый — тени от ресниц падают на его щеки и это немного напоминает те картины в музее, ради которых все стоят в огромных очередях. — Оу, — тупо говорит тот, глядя на стаканчик и моргая. — Я, наверное, ошибся. — Ты определенно ошибся, — подтверждает Луи. Возможно, он мог бы быть дружелюбнее, но, эй, у него был тяжелый день и теперь все, что он хочет — свой кофе. (Не совсем все, если быть честным, но сейчас не звездопад в августе, чтобы перечислять все желания.) — Ох, да, прости, у меня слишком громко играла музыка, я не услышал, кого объявляют, — оправдывается парень, слегка опуская глаза и встречаясь взглядом с Луи. Тому приходится пересмотреть свою теорию про август и падение метеоритов, потому что если вкрапления в зеленых глазах — не звезды, в этой жизни нет ни единого смысла. — Все в порядке, — говорит Томлинсон. — Просто отдай мне мой кофе. На самом деле, таким парням хочется отдавать свой кофе. Или печенье — да, лучше печенье. Доставать из кармана бумажный пакетик, куда завернуто ванильное с шоколадной крошкой, а потом разделить на двоих, сидя под осенними звездами. Но Луи не носит печенье в карманах, потому что призраки прошлого все еще преследуют его, да и права на ошибку у него нет. (Он не против был бы такой ошибки.) — Да, конечно, — он слегка краснеет, и это не должно казаться таким милым. — Держи. Луи забирает стаканчик — он горячий и едва ли не обжигает руки, — садясь за один из столиков. На нем остались крошки и поверхность немного поцарапана, но это мелочи. Главным теперь становится все тот же недоделанный доклад и пенка в кофе. Ручка скользит по бумаге, выписывая непонятные никому символы, крошки все же неприятно впиваются в кожу на ладонях, а латте почти остывает. Луи действительно сосредоточен и почти не задается вопросом, когда же вечера сентября перестанут разъедать его внутренности. (Никогда, потому что он старается улыбаться каждый день, а черная дыра заметна лишь ему самому.) Он, наверное, просто не создан для мурашек, что бегут по коже от чужих прикосновений, просмотров фильмов вдвоем и глупых обещаний, что порой нужны больше воздуха. — Привет, — неожиданно раздается голос, и рука Томлинсона дергается, рисуя кривую линию вместо буквы 'а'. Луи начал бы возмущаться, но он узнает этот голос и поднимает глаза немного раньше, прежде чем с губ слетает хоть слово. — Хм? — Мне просто показалось, что ты выглядишь одиноким, и мне захотелось немного улучшить твой день, — продолжает парень, все еще смущаясь. Ты вряд ли убьешь меня, а это уже значит, что мой день не сможет стать лучше, — думает Луи, но отвечает лишь «Мне не одиноко, я делаю ну, знаешь, доклад». — В любом случае. Можно угостить тебя кексом? — незнакомец достает из своего рюкзака маленький кекс, и, честно, Луи немного хочет плакать. В этом мире определенно что-то идет не так. — Попробуй, — усмехается он хотя бы потому, что в этом мире всем все еще плевать на твои проблемы. — Он с лимоном, — брюнет разламывает кекс на две части, и мелкие крошки летят на стол так же, как и все надежды Луи на будущее. Все начало идти не так в пятнадцать, когда первые поцелуи не казались ошибками, и звезды еще не значили конец. Дальше они перестали иметь смысл, разум находился под дымкой от вкуса чужих губ, и точку в череде ошибок поставил последний — Зейн. У него были карие глаза, что больше напоминали дом, и Луи был уверен, что не может ошибаться. Но это закончилось девятой звездой на запястье, тихим выдохом и таким же тихим «Береги себя, Луи, Не ошибись снова». Теперь больше никто так не заботится о нем. — О, эм, спасибо… — он понимает, что все еще не знает имени парня. — Меня зовут Гарри, — он улыбается, в глазах все еще звезды, а пальцы сладкие от крошек кекса. (У Луи, наверное, не должно было возникать желания переплести их.) Томлинсон думает, что доклад может подождать, потому что перед ним сидит парень, больше похожий на счастливую случайность, его улыбки слишком искренние, а лимонные кексы самые вкусные. О таких историях пишут в книгах, но Луи далеко до писателя. Вместо этого он рассказывает Гарри о концертах с конца лета, чужих городах, где был лишь проездом, и о том что, вообще-то, даже не любит латте на миндальном. Тот в ответ рассказывает о море и обещает купить самый вкусный тыквенный латте в следующий раз. (И никаких упоминаний о девяти шагах к разрушению на запястье Луи.) В этот вечер у Луи засыхает черный маркер, он находит синяк на своей лодыжке и ложится спать чуть позже четырех утра, но это все на самом деле не имеет смысла, потому что даже в сентябре можно поверить в счастливые концы.***
Луи улыбается сегодня немного чаще, чем обычно, несмотря даже на то, что это дождливый день и грязь липнет к его кроссовкам, когда он ступает в лужи на асфальте. Он на самом деле любит дни, когда ему не нужно притворяться счастливым. И нет, он никак не связывает свое настроение с зеленоглазым парнем из кафе, который обещал угостить его тыквенным латте. Тыквы, теплые свитера и люди, с которыми не чувствуешь себя одиноким — лучшее из осени. У Луи есть лишь первое из списка — маленькие декоративные на пыльном подоконнике, — но он старается не думать об этом. Шатен снова находит себя за столиком Старбакса этим вечером, и это место, наверное, его самое любимое: тут пахнет кофе, хорошо работает wi-fi и это немного напоминает дом. Проходит два часа, плейлист начинается по четвертому кругу (да, там всего лишь одиннадцать песен), а почти все страницы книги прочитаны и это, определенно, хороший результат. — А вот и твой латте, — раздается голос, и Луи уже чувствует, как начинает разрушаться, даже не поднимая головы. Он определенно попал. — Ты спас мне жизнь, — отвечает Луи, забирая стаканчик, и это действительно от части так. Гарри выглядит открытым, как полная противоположность Томлинсону, когда сначала спрашивает о его дне, а потом рассказывает глупые мелочи о себе. У него все еще мягкий румянец на щеках, напоминающий больше клубничное безе, и всего лишь две звезды на запястье. Да, он выглядит как изначально целый, поэтому Луи ни за что не расскажет о своих ошибках, даже если его спросят. Гарри не спрашивает. Вместо этого он просит глоток кофе у Луи, едва ли считая это неловким. Их руки соприкасаются, когда шатен передает стаканчик. — Ох, Луи, у тебя такие холодные руки, — шепчет Гарри. — Почему ты не сказал мне, что замерз? — Они всегда такие, — тот в ответ пожимает плечами, пальцами ковыряя свитер, что все еще не греет. — Сейчас исправим, — и прежде, чем Луи успевает среагировать (ни в одной из альтернативных Вселенных он бы не сказал «нет», на самом деле), Стайлс берет его руки в свои, натягивая на ладони рукава свитера. Руки теплые, — горячие, горячее всего латте на свете, — и Луи чувствует, как начинает плавиться. Это больше похоже на зарождение новых звезд. (Ошибок,— поправляет себя он. Фатальных ошибок.) — Так лучше? — Гарри улыбается, смотря в глаза парня, и это почти больно. — Лучше, — шепотом отвечает Томлинсон, забывая про последнюю сигарету в пачке, про свой кофе и про все, что могло иметь значение. На улице начинается дождь, через неделю наступит первый день октября, и в квартире Луи все еще пустота со сквозняком из щелей в оконных рамах, но это едва ли не другая реальность. У него есть сейчас, этот момент. А со всем дерьмом он будет разбираться завтра.***
Конечно же, завтра наступает, и Луи нуждается в объятиях, просыпаясь в холодной постели. Он хочет стереть все звезды с запястья, перестать слишком много думать и немного раствориться в поцелуе, как звезды растворяются в утреннем небе. На улице снова идет дождь, температура на термометре заставляет забыть о лете, а в прихожей висит пальто, карманы которого давно потрепались и из них высыпается мелочь (и немного мечты). Томлинсон заставляет себя забыть о глупостях и пустых надеждах, напоминая себе купить сигареты по дороге в университет, и даже не звонит по номеру, написанному на салфетке. ( — Я надеюсь, ты разберешь мой почерк, — бормочет Гарри, выводя цифры на салфетке со значком Старбакса. В этот четверг выходит новый фильм в кинотеатрах, и Луи был бы только за такую компанию. Я почти могу разобраться в собственной жизни, так что чужой почерк точно смогу понять, — мысленно отвечает Томлинсон. На самом деле, он слишком старомоден для записи номеров в телефон, именно поэтому знакомится с очаровательным парнем в кофейне, а не в приложениях, и поэтому широко улыбается, забирая салфетку и обещая позвонить.) Вечер после он проводит на еще более холодном, чем постель, асфальте, сидя на мосту и рисуя маркером звезды на поручнях. Наверное, в этом есть какой-то смысл.***
— А помнишь момент, где… — начинает Луи, но Гарри перебивает его быстрее, чем он успевает закончить. — Нет, прошу, не вспоминай больше ни о чем. Они идут вдоль дороги, пока небо над головами пахнет черникой и октябрем. И еще немного бензином, может быть. От ветра слезятся глаза, в карманах помятые билеты, а в рюкзаках за спиной плитка молочного шоколада, которую они потом, может быть, поделят на двоих. — Да ладно тебе, все было не так плохо, — Луи прячет руки в карманы и усмехается, смотря под ноги. Он не может понять, это из-за привычки или потому, что он на самом деле счастлив. Рядом с Гарри он, кажется, может позволить себе это. (Луи продолжает сравнивать губы Гарри с вишней, а царапины на его ладонях с хвостами комет, и это может стать проблемой, потому что на его запястье все еще девять звезд.) — Я больше никогда не пойду с тобой на ужасы в кино, — ворчит Стайлс. Мимо проезжает машина, освещая его лицо, и Томлинсон задерживает на нем взгляд немного дольше положенного. — Да, в следующий раз я поведу тебя на мелодраму. Только нужно будет купить больше бумажных салфеток для тебя. (Потому что Луи не плачет из-за фильмов. Только одиночества, горьких ошибок на своих губах и немного из-за своей жизни.) — На самом деле, я не против был бы пересмотреть с тобой Титаник, — просто говорит парень и, конечно, ему ведь можно такое говорить. На его руке еще нет девяти звезд. — Если честно, то я не смотрел Титаник вообще, — Луи старается много не думать, сосредотачиваясь на разговоре. — Серьезно? Боже мой, как так можно? — с поддельным ужасом восклицает брюнет. — Как после этого еще могу говорить с тобой? Луи фыркает, думая о том, что некоторые вещи в этом мире переоценены. — Ладно, говори, какие у тебя еще есть странности, пока у меня еще есть шанс сбежать, — шутит Гарри, а Томлинсону совсем не смешно, потому что у него шанса сбежать уже нет. Еще с того самого момента, как он понял, что променял бы весь кофе мира на одну улыбку. — Я когда-то хотел стать знаменитым, чтобы проводить вечера, отвечая на сотни и тысячи сообщений фанатов. Представь, какими бы счастливыми бы это делало их, — Луи всегда заботился о других немного больше, чем о себе. Наверное, поэтому его сердце превратилось в пепельницу. Ветер в октябрьские вечера все еще слишком холодный, в лужах под ногами отражаются разбитые судьбы вместо звезд, а фары проезжающих мимо машин освещают и без того бледные лица. Луи трет руки друг о друга, доставая из карманов, где у них вовсе не получается согреться. Прежде, чем он успевает спрятать их обратно, Гарри берет одну ладонь в свою, переплетая пальцы. Это самые теплые свитера и майские дни. Томлинсон снова чувствует мурашки по коже, вовсе забывая об этой реальности. (Потом они едят шоколад на маленькой кухне с теплым желтым светом, руки обои теплые, а губы — сладкие, и Луи никогда не хотел ничего больше, чем совершить роковую ошибку. Гарри может быть его Вселенной или его десятой звездой. Но они так и не выясняют это.)***
На коленях Луи, скрытыми под джинсами, царапины от падений, а в рюкзаке зажигалка и черный маркер с запасной ручкой, когда он приходит на мост. Уже давно стемнело, парень один, и он впервые думает, может ли называть это место своим. Никому нет до него дела, и кажется, если даже он бы решил прыгать, никто бы не спас его жизнь. (Такие жизни, созданные из искусственной любви и искусственного счастья, не стоят ничего.) Кроссовки светятся белым на фоне черной реки, а царапины появляются и на руках от прикосновений к асфальту. Луи достает маркер, снимая крышку, как наступает его личное спасение. — Зачем так много звезд на перилах? — спрашивает Гарри, садясь рядом. Ему, кажется, тоже плевать на царапины на ладонях и грязь на джинсах. — Как ты понял, что они нарисованы мной? — спрашивает Луи. — Ну, — вместе с голосом к небу поднимаются клубки пара. Холодно. — У тебя в руке маркер, на перилах рисунки, и еще я просто видел тебя пару минут назад. Так, зачем? — Возможно, это предотвратит чей-то суицид. Человек посмотрит на эти звезды, вспоминая о настоящих, наконец поднимая голову вместо того, чтобы смотреть под ноги, — он говорит почти как писатель и чувствует себя почти так же, потому что писатели не спят до половины третьего ночи, заваривают себе слишком крепкий чай, от которого остается горечь на языке, и влюбляются в тех, кого не следовало бы любить. Но, да, ему все еще слишком далеко до писателя. — А если наоборот, станет причиной? Человек вспомнит о том, что у него девять звезд, и решит не давать себе последнего шанса. (Луи мог бы сделать это.) — Я бы не стал прыгать, — пожимает плечами Томлинсон. — Ты… — У меня девять звезд, Гарри.***
Луи все еще улыбается в свои плохие дни, пьет слишком много кофе и спит слишком мало, но это все теряет смысл в небольшой квартирке на третьем этаже, когда он чувствует горячее дыхание на своей коже, а фосфены перед глазами напоминают звезды. Луи разрушается, когда Гарри целует его шею, лежа рядом на диване в той же маленькой квартирке, но, честно, он совсем не против такого разрушения. Это похоже на что-то сладкое, как шоколадные торты в кафе или сироп в лавандовом латте. И, возможно, одиночество и мнимое счастье стоили того. (Этот момент стоил вообще всей его жизни, если честно.) Гарри поднимается выше, целуя скулы, едва ли касаясь губами кожи, а после приближаясь к губам. Томлинсон чувствует панику, зарождающуюся где-то внутри, но почти сразу же вспоминая, что это Гарри. Парень, знающий наизусть почти все песни Эда Ширана, покупающий самый вкусный тыквенный латте и греющий его руки в своих. Даже если это будет концом, Луи все равно позволит этому случиться. Мгновение замирает, волосы щекочут щеки, но парень лишь отстраняется, не позволяя ошибке произойти. — Гарри… — тихо зовет Луи, все еще нуждающийся. — Поцелуй меня. — Я не могу. Томлинсон немного жалеет, что показал парню свою тайну, разрушающую его внутренности, потому что теперь не сможет узнать, правда ли губы его почти-соулмейта на вкус как бесконечность и лимонные кексы. (Он все еще думает, что это похоже на сказку, в которой рыцарь никогда не спасет принцессу.) — Каков шанс того, что ты окажешься не моей родственной душой? — с надеждой, что уже заранее разбита, спрашивает Луи. Конечно, он уже знает ответ. — Слишком большой, — отвечает Гарри, и в мире нет вещи, которая могла бы разрушить сильнее.***
— Мне страшно, — честно говорит Луи, пока его спутанные волосы пахнут сигаретным дымом, а руки холоднее, чем обычно. Они сидят на диване, который хранит теперь больше воспоминаний, чем полароидные снимки. В квартире пахнет ароматическими свечами, а лодыжки парней соприкасаются. (Все кажется счастливым концом, если не вспоминать о девяти звездах на запястье Луи и двух на запястье Гарри, которые не значат для них ничего. От реальности не сбежишь.) — Мне тоже, — и это не просто слова, это отражается в глазах, от чего Луи чувствует себя виноватым. У таких, как Гарри, в глазах должны быть звезды и счастье, а не едва заметная влага в уголках. Стайлс немного отодвигается от него, внимательно рассматривая лицо, пока за приоткрытым окном шумит город. Может, где-то там, среди огней, тоже решаются чьи-то судьбы. И, так же смотря на зеленоглазого, Луи немного сомневается, что они могут быть родственными душами. Луи — пепел от сигарет, граффити на стенах заброшенных зданий и разбитые стекла, а Гарри — теплые руки, тыквенно-пряный латте и улыбка, ради которой стоит жить. Все абсолютно точно неправильно. С Гарри все будет в порядке, если вы поцелуетесь, — напоминает себе шатен. — Это с тобой нет. Это ты можешь умереть. (Хотя, когда в последний раз он был в порядке?) — Я готов, — все же говорит он спустя время. — Абсолютно точно. И я хочу это сделать. — Хорошо, — Гарри облизывает губы, пододвигаясь ближе. — С нами ведь все будет в порядке? Луи не хочет (и не может) ничего обещать, поэтому просто тихо выдыхает (возможно, в последний раз), после чего целует парня напротив, утопая в урагане чувств: легкое покалывание по коже, вкус тех самых лимонных кексов и жжение на запястье. Думать я люблю тебя в последние секунды жизни слишком банально, поэтому Луи просто жалеет, что не встретил Гарри раньше и не подарил ему все десять своих поцелуев. Потому что тот стал его последней ошибкой. И лучшей из всех, что могли бы быть. (Все происходит так лишь потому, что в этой реальности разрушенные люди не способны становиться целыми, даже если рядом есть рыцари, готовые спасти их.)