Три раза, когда Питер Паркер приходит к Джеймсу Старку

      От пятилетнего Джимми пахнет детским шампунем и чистыми простынями. У него большущие глаза и взъерошенные тёмные волосы; на нём мягкая синяя пижама, и он радостно пищит, прижимаясь щекой к чужой груди, а Питер в этот момент чувствует, как разливается по животу тёплая нежность.       От самого Паркера пахнет усталостью, четырьмя кружками кофе и размазанными по ладони чернилами. Питеру двадцать два, у него — начало третьего курса, непомерное количество домашки в купе с гиперответственностью, подработкой в СИ и необходимостью патрулировать город со всеми вытекающими последствиями: всё чаще Паркер прогуливает пары, пропускает дедлайны, а затем чувствует себя невозможно виноватым, тупит взгляд и избегает преподавателей, спешно подтягивая хвосты.       — Скажи, когда надоест учиться. Возьму тебя, наконец, на постоянную работу, — Тони, конечно, шутит; вытаскивает металлическую деталь из неисправного изобретения, отбрасывает её в сторону и вытирает нос рукой. Питер улыбается.       Помимо проекта по физике и обязанностей человека-паука у Питера есть неожиданная просьба Тони присмотреть за сынишкой, пока они с Пеппер на званном ужине, и энергичный Джимми Старк в объятьях.       А Пеппер, как всегда, нечеловечески красива в платье, которое муж подарил ей на годовщину; она благодарит Питера и, снисходительно смеясь, в который раз просит называть себя по имени, когда к ним спускается сам Тони — в дорогом чёрном костюме, с блестящими глазами, зализанными назад волосами, еле уловимым запахом машинного масла и намерением покрепче обнять сына перед уходом.       Прошлой ночью у Питера — первое в жизни «к-какое свидание, мистер Старк? мы просто пишем вместе реферат, не понимаю, о чём вы», и вместо поисков материала про абсолютный ноль он переписывается с Мишель. У Джимми — новый робот, подаренный папой, но ему становится скучно играть одному, поэтому он приходит со своим «давай поиглаем, Пител?» и успешно пародирует кота из «Шрека».       Когда обещанные два часа отсутствия Старков превращаются в пять часов, умаявшийся от игр и завернутый в одеяло Джимми сладко сопит, а Паркер мальчишку обнимает сзади. Питер зачем-то шепчет в старковскую макушку обещание всегда быть рядом и через пару минут вырубается сам — Пеппер заботливо накрывает его пледом, а Тони смотрит на уснувших мальчиков с гордостью и теплотой.       В последствии такое повторяется не раз. У Старка — обострившаяся после рождения сына паранойя; у Пеппер — шквал проблем компании на плечах; у Джимми — нет нормальной няньки, потому что Хэппи-Охранник-Мамы и любимый дядя Роуди не в счёт; а Питер — Питер, в общем-то, уже ко всему привык.       .       Когда у одного из лучших сотрудников СИ Питера Паркера обеденный перерыв, у дружелюбного соседа человека-паука — время быстрого осмотра окрестностей и расслабляющих полётов над городом.       Подростковые стычки — явления постоянные, и Питер устаёт разнимать твердолобых школьников. Он раз за разом вяжет паутиной, прилепляя хулиганов к стенам, строгим голосом читает нотации и грозит вызывать полицию, но однажды его останавливает дрожащим знакомым голосом сказанное «не надо».       У Джимми Старка огромное доброе сердце, где место найдется каждому, кто попал в беду, потому что иначе и быть не может — это же генетически передающаяся тяга спасать всех и вся, не заботясь о собственной безопасности. Питер с леденящим ужасом смотрит, как мальчишка поднимается на трясущихся ногах и прижимает к груди барахтающегося щенка с порванным ухом.       Твой. Отец. Меня. Убьёт.       Тони Старк сжимает пальцами левое запястье и прячет страх за обоймой сердитых слов, после чего комната наполняется гнетущим молчанием. Волнение бьёт по всем нервным клеткам сразу, Тони качается, как лист на ветру, и тяжело опускается на стул, сжимая голову руками.       У Джимми дрожит губа, он прижимается спиной к Питеру, сдерживая рыдания. У него — огромный фингал, а у Питера — включившееся паучье чутьё, и, когда Тони со сбитым дыханием откидывается назад, прижав ладонь к груди, Джим с Питером одновременно подскакивают к нему.       «Пап?» — невинное, детское, чистое, и Тони тянется руками к сыну, сгребает его в объятья — «конечно, мы можем оставить щенка»; «прости, что накричал»; «я ведь старый дурак с больным сердцем» и «вы двое однажды сведете меня в могилу».       А потом оказывается, что Джимми Старка бьют не только в те дни, когда он защищает щенков. Питер впервые видит, до каких размеров разрастается человеческая зависть.       Пока одни боготворят золотого мальчишку с вечно растрёпанными волосами и отцовскими глазами, другие прижимают его к стене за школой и бьют под дых — Питер трясётся в бессильной злобе, а Джимми улыбается разбитыми губами и говорит, мол, такое бывает. Питер с ним соглашается.       Ты только папе не говори — но Питер больше не может.       Тони хватается за сердце; клянёт все, на чем свет стоит; обещает разнести континент к чертям; мечется по мастерской и маниакально повторяет «вы сведёте меня в могилу». Пеппер надевает строгий брючный костюм и отправляется на разборки в директорский кабинет, после чего Джиму под ноги больше не сплёвывают «передавай привет папаше», не вытаскивают кошельки и не разбивают его телефоны о стену.       А Питер закусывает губу и отводит взгляд. У него — третий месяц после свадьбы и беременная жена; ему двадцать девять, и он до сих пор не слышит в словах Тони, обращённых к сыну, местоимение вы.       .       Старку-младшему семнадцать, и он, конечно, больше не Джимми. Он даже не Джим, он теперь Джеймс, и вся его жизнь, сплетенная из красивых девушек, звона бутылок, череды прогулов и ругани с отцом, окутана сладковатым дымом чего-то запрещенного.       Он не ночует дома и присылает матери пару сообщений, убеждая ее, что все в порядке. На звонки он не отвечает.       Питер блокирует паутиной дверь машины, в ответ на что вместо праведного возмущения получает лишь снисходительный хохот.       — Как хорошо, что ты пришёл, Пит, — Джеймс пьяно облокачивается спиной о капот, достаёт из внутреннего кармана платиновую кредитку и кидает ее Паркеру под ноги. — Не работает. Передай папе, что я волнуюсь. Надеюсь, с доходом Старк Индастриз всё в порядке?       Питер поднимает карточку и тоном, не терпящим возражений, сообщает подростку о своём намерении вернуть его в родительский дом — пусть даже потребуется приложить силу. Джеймс шутит что-то о порче бесценного имущества, и в его тёмных глазах сверкает презрительная злоба.       А Питеру тридцать четыре, у него дома — маленький сын и Мишель, строго спрашивающая, куда он собрался на ночь глядя; на часах — три двадцать восемь, и он, ну, откровенно говоря, задрался.       Задрался повторять, что в семнадцать-то лет пора стать ответственным. Задрался напоминать, что нельзя переводить жизнь на дерьмо. Говорить, что мистер и миссис Старк волнуются. Слышать в ответ пьяное бормотание о новейших технологиях слежки и тотальном контроле. Выслушивать язвительные шпильки о генетической предрасположенности к разгульному образу жизни. За-дра-лся — ровно до того момента, пока Джим не переходит на личности.       — Перестань бегать за мной, Паркер. Папочке пора смириться с тем, что я не стану тобой, — бросает он как-то раз, и Питер хмурит брови. — Что ты так на меня смотришь? О, вот только не придуривайся, будто не понимаешь. «Ах, Питер в твоём возрасте спас вселенную!»; «Ах, Питер каждый день рискует жизнью, защищая простых людей!»; «Ах, у Питера не было ничего, когда он стал героем!» И так всю жизнь: Питер — то, Питер — сё, Питер, Питер, Питер. Иногда мне кажется, отец и вовсе моё имя забыл, он же всегда говорит о тебе. Но что ж поделать, раз я не чудесный Питер Паркер? Не отважный герой, не просто-хороший-парень из каких-то трущоб, не очередная дворняжка, которую нужно спасти и обласкать?..       — Остановись, Джим. Ты пьян и не понимаешь, что говоришь.       — О, нет, ты ошибаешься. Я отлично понимаю, что говорю. И отлично понимаю, что мой папаша был бы куда больше рад, если б его сыном был ты, идеальный Питер Паркер из Куинса. Потому что на меня ему плевать. Ведь если бы ему не было плевать, он бы не посылал каждый раз тебя прочищать мне мозги, а приходил бы сам, верно? Но клал он на меня большой болт — вот увидишь, однажды он в открытую назовёт меня своим главным разочарованием, ах! Кстати, ты в курсе, что они с матерью уже придумали, в какой прекрасный универ меня сбагрить после школы?       — Не смей так говорить о своих родителях, — у Питера звенит в ушах. — Ты даже не представляешь, как сильно они тебя любят и как волнуются за тебя. Они не бегают за тобой хвостом, потому что доверяют, не лезут в твою жизнь, потому что боятся тебя оттолкнуть, они хотят отправить тебя подальше, чтобы обезопасить, а ты ведёшь себя, как… как глупый маленький ребёнок!       — Потому что я и есть ребёнок, черт подери! Не хотят оттолкнуть, говоришь? А ты знаешь, что у великого Железного человека есть время позаботиться о каждом нуждающемся на Земле, но нет времени спросить у собственного сына, как прошел школьный день? Просто я вне его компетенции, ну, знаешь, я ведь не гений, не супергерой, я никто. А все его попытки проявить заботу такие жалкие! — Джим осекается, слова застревают в горле колючим комом, и, чтобы успокоиться, требуется пара секунд, проведенных в потрескивающем искорками напряжении. — Мой тебе совет, Пит. Никогда не позволяй своему ребёнку плакать в подушку, находясь в соседней комнате.       Этот разговор повторяется один раз, потом второй, третий. У Питера — всё глубже рана на сердце от каждого «отцу на меня плевать» и «он любит тебя больше», он смотрит грустно, усмехается горько и выглядит так смиренно, почти отчаянно, стоит ровно, принимая удары, а у Джима — нездоровые синяки, блестящие глаза и голос, срывающийся на истеричный крик. И Питер не знает, не помнит, как успокаивает каждый раз мальчишку, но Старк неизменно возвращается домой, а Паркер, сонно целуя проснувшегося сына в лоб, в своё оправдание говорит лишь, что обещал всегда быть рядом.       Кому обещал — не уточняет.       Подростковый бунт прекращается, когда Джеймса Старка похищают. Позже, Тони попадает в больницу с обширным инфарктом, Пеппер отрицает причастность СИ к политическому перевороту на Ближнем Востоке, развязавшемуся после освобождения её сына из рук террористов, а сам Джим глядит в одну точку несколько дней подряд, дрожит, шарахается в сторону, когда Питер тянет руку, чтоб растрепать волосы, и тихо просит остаться.       Через какое-то время всё возвращается на свои места. Тони — в свою мастерскую, Пеппер — в кабинет гендиректора, Джеймс — в духоту дорогих ночных клубов.       Питер — к своей семье.       Побитый, уставший, с вышедшими из строя функциями костюма и виноватым взглядом нашкодившего щенка. Мишель крепко прижимает его к себе, и через пару недель за завтраком сообщает, что Питер станет отцом во второй раз.       .       Паркер не замечает, в какой момент Тони Старк перестаёт подкрашивать волосы и становится совершенно седым. Не замечает, что, несмотря на привязанность к лохматому псу с порванным ухом, который живёт в доме Старков, его сын не просит завести свою собаку. Зато замечает, что у новорождённой дочурки глаза, как у матери. А ещё замечает, что Джеймс Старк значительно больше времени проводит в мастерской со своим отцом, и что Железный человек всё реже и реже появляется на страницах газет.       И жизнь идёт своим чередом.       Пока однажды Джим не приходит домой к Паркерам — первый и единственный раз.       За окном — глубокая ночь; у Питера — так и не опустившиеся со вчерашнего вечера волоски на руках. Он отправляет Мишель к детям и идёт открывать дверь, предварительно вооружившись веб-шутерами; недоуменно хмурится, поджимает губы и ждёт — на пороге его квартиры стоит Джеймс. У Старка большие покрасневшие глаза, неестественно встрёпанные волосы, он сам — мокрый, одетый не по погоде, будто побитый, дышащий загнанно, будто воздух кончается; сжимает кулаки и смотрит на Питера испуганно.       Паучье чутьё бьёт тревогу. Питер молчит.       Одно слово, сказанное тихим дрожащим голосом, взрывается громче всех бомб.       — Всё.       И Джим — словно кран, которому сорвало клапан. Делает шаг, сжимает Питера в объятьях и безуспешно душит рыдания в паркеровском плече. А у Питера внутри что-то обрывается, и он тупо пялится в пустоту.       Мишель опускает взгляд.       Всё, что Питер помнит после — небо, затянутое тёмными тучами. Мелко моросит дождь, хлюпает, вторя чьим-то шагам, подтаявший снег, и люди снуют туда-сюда мрачными тенями. Тихие переговоры прерываются чьими-то всхлипами и сморканиями, Мишель жмётся к мужу, кутаясь в чёрное пальто, и Питер глядит на проходящих мимо людей — напавшая апатия превращает происходящее в черно-белое кино. Даже Харли Кинер, всегда шебутной и неприлично громкий, вторит законам немых фильмов: в череде монотонных кадров мелькает бледной тенью, вытирает глаза рукавом — и кто поверит, что лет десять назад он появился на пороге СИ звонкоголосым белобрысым парнем с гаечным ключом в руке; умный до жути и до жути же невоспитанный, он показывал Тони Старку язык и неизменно называл «механиком»?..       И Пеппер — совсем озябшая, неожиданно хрупкая и тоненькая, улыбается мягко и грустно, когда её сын жмёт руку подошедшему доктору Беннеру, а затем позволяет Брюсу себя обнять, и так они замирают, ни слова не говоря.       Декабрьский день тянется медленно, заунывно, и через пару часов Питер находит Джима сидящим на скамейке поодаль — с развязанным галстуком, сигаретой в руке и потухшим взглядом.       — Мама хочет уйти от дел, — говорит отчуждённо, затянувшись. — Хочет передать компанию мне сейчас. Сказала, что во всём поможет и будет страховать. И что я со всем справлюсь.       — Ты со всем справишься, — Питер присаживается рядом, и Джим улыбается ему криво, неискренне. А вот у Питера в улыбке волнение и забота; у Питера в улыбке сочувствия и горечи столько, что внутри Джима что-то ломается со скрипом и болью — казалось, куда там больнее, а, вот, примите-распишитесь.       Старк затягивается снова и тушит свою сигарету.       — Он оставил тебе лаборатории. И костюмы, кажется, тоже. Это была моя идея, кстати, ты знаешь? Он… он хотел всё мне оставить, но я же ни черта в этом не смыслю. И я тогда сказал ему «нет, старик, у меня есть вариант получше», а он… черт, что я несу?       Джеймсу Старку двадцать один, от него пахнет крепким кофе и хроническим недосыпом, он судорожно вздыхает и прячет лицо в ладонях. А Питеру тридцать восемь — и он придвигается ближе, обнимает, и Джим тут же прижимается к нему, прижимается крепко, будто хочет укрыться от всех бед, прижимается щекой к груди, прямо к сердцу: у Питера объятья надежные, тёплые; у Питера в объятьях Джим чувствует себя защищенным. Потому что у Питера объятья, почти как у папы — Джим живо представляет, как от прищуренных глаз Тони расходятся мимические морщинки, когда тот улыбается, и во взгляде его задор и совсем немного трогательного беспокойства.       — Помнишь, как я из дома сбегал раньше? — говорит, проглатывая одну за другой катящиеся слёзы. — Как говорил, что он не любит меня, да? Каким же я был идиотом. И как бы я хотел… как бы хотел отмотать время назад. Я... я просто не верю в это, знаешь? Люди, цветы, какая глупая-глупая шутка, — Джим усмехается горько, и Питер шумно всхлипывает. — Я не знаю, что сейчас происходит. Зачем, почему. Он ведь дома сидит, заперся, как всегда, в своей мастерской, изобретает что-то, но, когда мы с мамой вернемся, он ведь выскочит нам навстречу, обнимет, он… — поднимает взгляд на Питера, чуть напуганный, чуть окосевший. Отчаянный. — Он же не мог так просто уйти, правда? Не мог оставить нас, не мог оставить меня, он… он ведь обещал. Обещал… всегда…       …быть рядом.       Да. Питеру тоже.       И Паркер, конечно, не должен чувствовать себя брошенным. Заблудившемся мальчиком, потерявшим родителей; неожиданно преданным, разбитым; этаким Хатико, бесконечно верным хозяину, которого больше нет — Питер попросту не имеет права, но…       — Я знаю.       …у Питера тоже кое-кто умер, и, чёрт возьми, он ведь не должен так думать, но всё же думает — у него «кое-кто умер» не в первый раз. И не в первый раз рушится, как карточный домик, половина паркеровского мира — у Питера сил больше нет на скорбь.       И слёз уже не осталось.       — Он просто сказал, что любит меня, — Джим говорит дрожащим шепотом. — Любит меня больше всего на свете. И маму тоже. И… и всё, Пит. Всё. Его просто… просто больше нет.       Питер кусает губы до ощутимой боли, гладит Старка по волосам, как в детстве, и зачем-то шепчет, что всё будет в порядке. А Джим только лишь жмётся к нему крепче и очень хочет поверить — больше, чем поверить, он хочет, чтобы всё это поскорее закончилось.       — Я боюсь, что не справлюсь без него, Пит.       И Паркер закрывает глаза, когда тёплая слеза скатывается по щеке.       — Я тоже, Джим. Я тоже.       Питеру тридцать восемь, а Джеймсу двадцать один, и они не кровью связаны, а красными нитями, прочными, как канаты; связаны любовью к отцу, и не прервать эту связь, не разрубить — пока с фотографии, где прикреплена к рамке траурная ленточка, Тони Старк смотрит на мальчиков с гордостью и теплотой.