✗✗✗
Крыша полнится потоками южно-восточного ветра и дополняется гаммой красок немного хмурого дня, даже идеально сочетаясь с непримечательной серостью бетонного покрытия. Только, разве что, рассвет скрашивает неприятное времяпровождение на выступе двадцатиэтажного здания какой-то компании мобильных телефонов и соответствующей к ним аппаратуры. — Сколько еще тут будешь сидеть? — Юнги запрыгивает рядом, после опуская ноги вдоль выступа и переводя взгляд на Чимина, в волосах которого игрался легкий ветерок. Его взгляд был направлен вдаль, но будто не на раскинувшийся перед его взором город Сеул, а куда-то за пределы времени и пространства, глубже, куда доступ не только простым смертным закрыт, но и даже существам за чертой обычного человеческого мира. — Ты уйдешь, верно? — такой простой вопрос, на который к сожалению не отрицательный ответ. — Я Ангел Смерти, Чимин. Необычный, но я могу находиться с тобой только до того момента, пока у меня не появится новый подопечный, — Пак поджимает губы, растягивая их в тонкую полоску, словно говоря смиренно «все понятно, ничего нового». — Тебе надо отпустить все и уходить. Не вечно же тебе скитаться неприкаянным призраком, — просто факт, который должен помочь Чимину двигаться дальше, не более. — Я хочу остаться с тобой, — глаза, наполненные надеждой, до этого сверкавшие только тишиной ночи и безграничным смогом на радужке, обратились с немой просьбой, которую Юнги никогда не выполнял ранее. Он впервые сталкивается с тем, чтобы опекаемая им душа возжелала подобного. Да еще и среди таких же, как он, такого не случалось, иначе бы давно среди них все наполнилось хоть какими-то слухами и обросло сплетнями. — Я не знаю, возможно ли это. Не думаю… — Чимин вдруг улыбается, прерывая речь, за ворот отсыревшего пальто притягивает к себе несопротивляющегося Ангела, соприкасаясь своими губами с его. В юновском теле неожиданно появляется пламя, которое бархатом и вельветом затягивает саднящее сердце, что отродясь всю его осознанную карьеру так себя не вело. Сегодня тридцать первое октября. День, когда новый Ангел Смерти появился на Свет, становясь одним из связующих звеньев мира людей в оболочках и мира душ без тела. Это вечер, когда десять лет назад руки Юнги отпустили кованое ограждение моста над рекой Хан, скрываясь за толщей воды, в которую опускала Луна свои отблески, оставшись навсегда небом на радужке глаз юноши, что встретил этот рассвет мертвым из-за неразделенной любви. *Эссенция (философ.) — «сущность».; атония
2 ноября 2018 г. в 02:06
Примечания:
Спасибо, что прочли эту историю. У меня нет слов еще к вышенаписанному. У каждого свои выводы и свои доводы к этому тексту.
— Автор выговорился и ушел пить успокоительный чай. По всем вопросам в комментарии.
Ком застревает в горле лишь от мысли, что ад сочится внутри вместо лимфы неблагодарным первым соком и гоняет по кровотокам огненную отраву. Открываешь глаза, смотришь на солнце, которое пытается разбудить сейчас всех жителей города, но тошно только от осознания, что нужно покидать развороченную в хлам постель: простынь скомкана где-то в ногах, плед лежит отдельно от пододеяльника, а наволочка зажата в зубах, издавая противный хрустящий звук во рту, когда натягиваешь пальцами край ткани от себя. Телефон трезвонит громко, заставляя владельца схватить трубку немедля и ответить другу, который что-то щебечет себе под нос во время разговора и сообщает важную информацию через десять секунд после ненадобных «как ты себя чувствуешь?» и «не нужно ли тебе чего-нибудь?».
— Чимин-и, Намджун-хен приедет к тебе через минут двадцать. Он просил передать, — в голове простреливает с силой, а в уголках глаз слезы. Рвотный позыв подкатывает резко от желудка к горлу.
— Спасибо, Тэ, — все, что получается сказать, потому что внутри выкручивает, сжимает, выжигает, вдоха нормального и полноценного лишая.
Чимин отбрасывает с кровати все спальные принадлежности, оставаясь на голом матрасе, а только потом он сваливается на мягкое скопление всего этого, проезжаясь губами по хлопчатобумажной ткани и в кулаках сжимая одеяло. Встав на четвереньки, он чуть было не встречается лбом с прикроватной тумбочкой, но на собственном удивленном вздохе успевает избежать нелепого столкновения с предметом незамысловатого интерьера.
На своих двух он ходил только по нуждам организма, изредка положить в рот что-то съестное да открыть дверь для таких вот внезапных визитов хена, который наверняка с собой привезет пару пакетов фруктов и стопку витамина C. Чимин болен уже месяц, только вот самое отвратительное, что из стадии «надоедливая и изнуряющая простуда» она не переходила ни во что более серьезное. Почти добравшись до замка с цепочкой, что усложняла доступ к дому находчивым взломщикам, парень теряет равновесие и припадает плечом к стене, тут же по ней съезжая и срываясь на всхлипы. Он трет руками щеки до красноты, вытирает соленую влагу быстрее, чем она достигает середины лица, но это не помогает остановить несущуюся на скорости двести истерику. Припадок начинается красноречиво, ослабленный организм податливо принимает его в себя, вызывая озноб и приказывая телу содрогаться от ледяных вспышек. Пытаясь унять голос в голове, что говорил срочно боль моральную в груди заменить физической, юноша вплетает тонкие пальцы в свои пряди, оттягивая их, а после принуждая череп удариться о стену со звоном по барабанным перепонкам.
У него всего есть еще около десяти минут, чтобы застелить кровать, открыть дверь и принять вид своеобразного пациента Намджуна, а не находящегося в критическом состоянии душевнобольного.
Чимин сквозь пелену слез, что давала искаженный обзор окружающего, делает нужные для адекватного восприятия гостя действия и ложится в уже приятного персикового цвета постель. Буквально через несколько минут, будто зная, что парень только со всем справился — заходит старший, с нежностью и теплотой зовя младшего, тем самым оповещая о своем прибытии. И не только своем. Внутренности покрывает изморосью, а ступни по обыкновению сводит в судороге, но приходится взять себя в руки и притвориться спящим. Ведь если он снова встретится своими глазами с его, то пиши пропало, можно будет собирать себя не по осколкам, а по атомным частицам, которые непременно потянутся к другому телу и пустят жар по коже.
— Тихо, Джун, он спит, — раздается женский шепот, который Чимин представляет во всех красках — как Сохи смягчает свой шаг, как тянется к уху старшего, как шевелит размеренно губами, невольно задевая ими чувствительную мочку, как отстраняется и призывает известным всем жестом «быть тише».
Ломка пробирается даже до подушечек пальцев и тянется с присущей тянучестью жевательной резинки к аорте, сжимая ее в тиски и не давая дышать нормально. К счастью, присевшая рядом девушка принимает это за симптом ОРВИ и с осторожностью, будто ей от рождения было дано качество бережности ко всему и вся, дотрагивается до чиминовских пожелтевших волос, ранее осветленных до шикарного блонда. Она мягко перебирает прядки, совсем не понимая, как на костяшках пальцев натягивается тонкая кожа, а между легких застревает воображаемая пуля.
— Сохи, милая, давай тогда не будем его тревожить? — Намджун тоже пытается говорить тихо, но выходит, откровенно говоря, не очень.
Чимин улавливает приятный низкий тембр, не очень эмоциональный, но глубокий, вырезающий на сердце непонятные символы, вскрывающий старые рубцы и способный увести на дно Марианской впадины, где темно, страшно и почти ничего не изучено.
— Ты прав, Джун-и. Оставим ему записку, — последующие пять минут слышны смешки с кухни, звуки скользящей по бумаге ручки и сборы в обратный путь. Где-то на середине этого времени по телу парня начинает колотить молоток, ибо почти неслышные реплики закончились, а уста Намджуна были захвачены в плен другими.
Причмокивания, небольшой стон и зудящие, уже чиминовские, губы в желании сделать то же самое, но перед этим отталкивая Сохи и с отчаянием, хрипло, с дрожащими коленками и плачем вышептывая «мое, мое, мое».
Дверь закрывается, издавая щелчок автоматического замка и не давая никому вернуться обратно, обманчиво забывая напомнить, что у старшего есть запасной ключ. Чимин распахивает веки, словно в шоке, но на самом деле просто осознавая тот факт, что в груди бьется слишком ненужная, режущая внутреннюю сторону ребра перед ней, вещь. Он покидает несогревающее его ни капли место, буквально переползая на холодный кафель ванной комнаты и судорожно ловя ртом кислород, которого катастрофически не хватало для того, чтобы мыслить здраво хотя бы на половину процентов от ста. Бортик ванной сжат хрупкими от недоедания пальцами, а на шее видны царапины от ногтей, которые в прошлый раз он сам же себе нанес, в попытке сделать вдох, который никак не хотел даваться в приступе самобичевания и злости на свои тупые и никчемные чувства. Намджун представлялся недостижимым идолом, который недавно сделал Сохи предложение, оставив разлетаться разум младшего на кривые петли иссиня-черных нитей, которые теперь обхватывали каждый миллиметр снаружи и внутри тела. Последний участок чего-то живого, где-то слева, да, в груди — закрылся именно сегодня, в этот час и в эту секунду.
Зажмурившись и опустившись полностью на пол, Чимин машет головой, отрицая самого же себя. Он бьет остервенело по груди, прекрасно понимая, что он хочет счастья своего хена больше своего. Однако, дурацкий организм предал его, как и мозг, что в течение года перевел состояние влюбленности в необходимость, именуемую неразделенной любовью. Не будь той девушки подле него, смог ли бы он признаться, выплевывая в какой-нибудь из вечеров поток признаний и скопившиеся эмоции, которые горели совсем недружеским отношением к Намджуну.
«Можно ли было что-то изменить?», — за своими раздумьями, которые оплеухами опускались на покрасневшую кожу, Чимин не заметил трепетного прикосновения к его щеке.
Вдох внезапно опаляет мышцы тела разрядом, уносит страдания так же быстро, как и дает им вернуться. Горящую от повышенного давления оболочку организма обдает желанной и сладостной прохладой. Веки с подрагивающими ресницами приоткрываются, встречаясь своими нездорово расширенными зрачками с голубыми, даже небесного цвета, глазами, утягивающими куда-то далеко, но зовущими быть увиденными.
Перед Чимином на корточках сидит мужчина, одетый в коричневое пальто из кашемира, которое было распахнуто и приоткрывало вид на нежно-белый цвет вязаного свитера под горло. Точечные скулы, челка наискось и волосы, такие же как у младшего, только без ржавого оттенка, будто налет на старой посуде. Нет улыбки, но есть что-то манящее в образе напротив — что-то искреннее, теплое и совсем непорочное.
— Чи-мин? — мужчина специально разделяет обращение на слоги, склоняя голову чуть к левому плечу и поднимая уголки розоватых губ.
Обладатель имени же молча наблюдает картинку, что перед ним, никак не осознавая происходящее и видимое. Он даже не может догадаться, что лишь эта ладонь лишь этого человека может дать ему возможность торможения состояния полного забвения в собственной боли. Только вот рука чужая опускается уже на шею, проводя по линии сонной артерии и спускаясь к ключице, снова давая возможность отступления реальности. Краски сгущаются, бледнея и приобретая менее выраженные цвета. Яркая зеленая плитка повсюду выглядит, как через мутное стекло, которое облапали сотни неизвестных пальцев.
— Меня зовут Юнги, — голос заполняет клетки, даря долгожданное расслабление душе, а вовсе не телу. Чимин даже не подозревает, что его сердце бьется все чаще и чаще, совсем выбиваясь из нормы. — Мне забрать твою боль?
Если бы в голове парня и были капельки сомнения, то они давно затерялись в пыточном дожде печали и безысходности, опадая колким ливнем. Его совсем не интересует, как далеко зашла его психика, выстраивая такой привлекательный портрет незнакомца с чудесным именем и запахом спелой листвы, отдающей нотками начальной поры осени. Сейчас главной кутерьмой является вопрос, на который ответ хочется дать незамедлительно, быстро расставляя все точки над глупыми «и» и «или», которые мучали ум, сносили крышу и понижали рациональность мышления.
Чимин ощущает приближающуюся легкость, хотя его «да» повисло молчанием между ними двоими. Он мурашками встречает секундный укол совести, что кричит и бьет по плечам, надеясь на скорое противоположное решение.
Стук.
Юнги убирает спасение, разрывая физический контакт и возвращая на место то, чему не положено быть в его мире, пока он не услышит четкое согласие, подкрепленное не ментальным, а довольно веским и ощутимым словом. Боль тут же ударяет куда-то поддых, Чимин валится назад, как от резкого толчка в драке и бьется лопатками о поверхность кафельных плиток. Ему нестерпимо печет в сердце, а рвота вот уже готова приступить не просто к угрозам, а к активным действиям, будто назначая казнь за невысказанную вовремя любовь.
— Да! — паленое, проженное насквозь и облитое субстанцией невыносимого жара.
Мужчина в этот раз задействует обе руки, становится на одно колено, нависая сверху, исполняет сверхъестественными силами и эмоциями только ему известный танец, кладет одну ладонь на сердце, а второй разворачивает к себе чиминовское лицо, которое было пунцовым вовсе не из-за смущения, а из-за растущего давления в черепной коробке, которого невозможно было теперь избежать. Горячее дыхание сливается с долгожданным ледяным, превращаясь в то самое невесомое тепло, что рождается обычно между двумя людьми и дарит покой.
Парень не дышит в поцелуй, только неосознанно отдает свою душу, тянясь за негой умиротворения вслед за Юнги, который отдаляется и всего-навсего мертвыми давно губами сдирает желчь желания испытывать вкус любви исключительно к одному человеку. Сердце вспыхивает неоновым красным в последний раз, останавливаясь и прекращая свой напрасный бег. Чимин затихает в надежных руках, что обнимают и держат, прижимают и защищают.
Только история не может закончиться так просто. Не для Юнги, который знает, что истеричная Судьба не раз попытается вставить палки в колеса, ожидая, что сможет вернуть природный дух туда, откуда он рвался до скрежета зубов.
— Чимин! — Юнги закрывает уши подопечному. Все, кто дает свое «да» сразу же попадают под его крыло. Это даже не обсуждается никем свыше, но только Дама, что расплывчатым образом справа встала рядом с вбежавшим в ванную Намджуном, гордо откидывает волосы назад и намеревается вмешаться в уже состоявшуюся сцену. — Чимин… Боже, что с тобой?! Солнце? Открой глаза! — как Юнги и догадывался, душа, что покинула тело начнет рваться обратно.
Распахнутые в ужасе глаза, вид собственной туши, что распласталась посреди комнаты, синюшные губы и налитые кровью глаза. Врачи поставят неутешительное — внезапная аритмическая смерть, возможно, что добавят еще какой-то диагноз, что ранее в медицинской карте Пак Чимина не числился, но никогда не признают, что это смерть от неразделенной любви, что случается редко, но бывает. Если бы не было, то такого, как Юнги, не существовало бы на этой планете и вовсе.
Чимин кричит истошно, норовит располосовать юновские руки в мясо. Стереть любовь с тела — реально, вытравить ее из души — сравни пустоте, в которой уже не будет ни личности, ни сути эссенции*. Ким Намджун трясет за плечи, на постепенно становящиеся бледными щеки роняя слезы, но Юнги не умеет переживать за тех, кто не умирает, а будет жить долго и счастливо на протяжении еще лет пятидесяти, как показывает сейчас счетчик над головой обладателя срывных слов в адрес покойника.
Пока обессиленный борьбой Пак не падает на колени, умоляя, Юнги продолжает наблюдать, но поняв, что чужая душа начинает тлеть от всего того же чувства, приходится предпринимать меры. Спускаясь короткими поцелуями от скулы до затылка, мужчина, источая неизвестную энергию даже ему самому, приносит облегчение, которое помогает увести с собой из этой квартиры, пропахшей медикаментами, страшной агонией и горечью расставания.