Омут

      — Торис… — маленький мальчик лет тринадцати на вид жался ближе к деревянной, местами проеденной короедами стенке старенькой елеги. — Что же с нами теперь будет? — его осипший голос был едва слышен сквозь ржание коней и стук колес о камни и бугры, которыми была усыпана дорога. — Не знаю, Райвис, — Отвечавший выглядел немного старше мальчишки, года где-то на три. Туго стянутые на руках веревки уже давно впились в кожу, оставляя на ней кровоточащие полосы. Никто уже не хныкал, все трое привыкли за всю дорогу к режущей грубой веревке, связанным ногам, скотскому отношению к себе. Ведь как еще должны обращаться с пленёнными на земле врага? На западе земли русской. Они проехали еще немного, миновали реку и густой лес, который сразу не понравился Торису. Темный, дремучий, полный опавшей листвы и высоких деревьев, макушки которых закрыли небо и солнце, свет которого не мог пробиться сквозь их ветви. Это не было похоже на аккуратные западные леса, усеянные тонкими деревьями на аккуратных холмиках. Это была настоящая гиблая топь… но русские люди не боялись его, в отличие от иностранцев. — Здесь даже деревья больше напоминают пики… — Торис напрягся, бросая взгляд назад. Больше у него нет и малейшего шанса на побег. Что будет дальше? Его просто убьют на глазах у всех, продадут в рабство или отправят на каторгу? А что будет с его братьями? Он боялся не столько за себя, сколько за дрожащего Райвиса, который впервые за несколько дней смог заговорить. Их город разграбили, сожгли ближайшие деревни, оставили только самых красивых девушек и тех мужчин, которые могли им пригодиться. Торис, Райвис и Эдуард — талантливые ткачи. Все богатые городские дома имели скатерть, платье или покрывало из их мастерской. Все прекрасно ткали и вышивали. Вот только Эдуард выделывал шикарнейшие ткани для платьев и юбок, Райвис — скатерти и ткани для обшивки диванов и стульев, а вот Торис ткал прекрасные гобелены и одеяла из шелковых нитей так тонко, что можно было сравнить с листком бумаги. Помимо них было еще двое парней и три девушки. Одна — из знатной семьи. — А ветки — нанизанных на них грешников… — продолжил Эдуард, поправляя сломанные очки. — Тише там! — над телегой раздался свист кнута и все сразу пригнулись, вскрикнув. Никто не хотел получить тонкой полоской кожи по плечу, которое сразу же бы рассеклось. Лечить их никто не будет. Дадут помереть как собаке или добьют до конца. Больше никто не сказал и слова. *** Они стояли у двухэтажного терема. Тяжелые дубовые бревна, искусно вырезанные наличники и убранный двор, по которому ходили пара куриц и собралась знать селения. Всем было понятно — тут живет барин. Сам он был головы на две выше всех на дворе. С строгими, но мягкими чертами лица, носом с горбинкой и болезненно-бледной кожей. Одетый в ярко-красную рубаху, кожаные сапоги и темно-коричневые брюки он выглядел слишком просто для зажиточного человека, но не был похож и на крестьянина. Взгляд выдавал все. — Я же сказал, чтобы вы никого не щадили, а это что… — на связанных, построенных в одну линию людей он смотрел с неким презрением и непониманием, что они вообще тут делают. — Зачем вы их сюда привезли? — Не гневайтесь, барин… — К нему подошел один из витязей. — Хоть они и враги нам, но и тут сгодятся. Тройка из них ткачи искусные. Лучше работ я и в Новгороде не видывал… — В доказательство своих слов он подозвал к себе младшего дружинника, который принес с собой полотно, на котором были изображены сады, полные цветов и плодоносных деревьев. Из дома судьи… Иван осторожно взял в руки материю, прощупывая и внимательно рассматривая. После — бросил взгляд на литовцев. Почувствовав тяжелый взгляд голубых глаз, Торис вздрогнул, тело словно прошибла молния, а на лбу выступил пот. Стало трудно дышать. Он волновался, боялся и был не в самом лучшем состоянии, но чтобы у него было такое… Иван усмехнулся, увидев его реакцию. — Слишком бедная работа… Могло бы быть и лучше, если бы мастер вложил свою душу… — говоря это, Брагинский откинул в сторону гобелен, медленно подходя к пленным. Чем ближе становилась массивная фигура барина, тем громче в голове Ториса отдавались его шаги, тем тяжелее становилось в плечах. И когда он остановился напротив того, поднимая склоненную голову за подбородок одним пальцем, то Лауринайтис понял, что лучше бы он погиб тогда в мастерской. Этот взгляд… тяжелый, давящий, не имеющий и намека на сострадание. Он заглядывал ему в душу, копался в сознании литовца и выдержать его было невозможно, поэтому Торис опустил голову обратно, сразу же теряя сознание в фиолетовой вспышке. Сразу начинается гул, а обмякшее тело падает в руки засмеявшегося барина, который аккуратно поднимает потерявшего сознание человека. — Пускай тогда будут. Но если найдется мастер искуснее их, то рубите всем головы, — мягко улыбнувшись, Иван взял литовца на руки, как пушинку. Братья Ториса вздрогнули от такого поведения барина. Как он может говорить об убийстве с улыбкой на лице? Даже сожженный и разграбленный город не был таким ужасающим зрелищем, как улыбка на лице тирана, несущего жертву в свое логово. Вот только для других людей это не было в удивление, и стояли они так же смирно и спокойно, даже не моргнув раза лишнего. Как только широкоплечая фигура скрылась за массивными дверями терема, один из толпы вышел вперед, сказав что-то на непонятным невольникам русском дружиннику. — Идете за ним, — Сказал воин на корявом литовском, грубо подталкивая братьев к их новому хозяину. Они послушно опустили головы, идя вслед за одетым в меха тучным человеком. Остальных же оставили стоять дальше, пока Иван не решит, что с ними делать. Вот только… Что же теперь будет с их братом? *** В этой комнате не было запахов, зато было по-осеннему прохладно. За лежащем на широкой кровати наблюдала пара маленьких глазок. Маленькое существо не понимало, что ему делать с гостем хозяина. Обычно он всегда был осведомлен о них, но в этот раз на кровати барина лежал совсем незнакомый ему человек. И чувствовало маленькое существо, следящее за домом барским, что не русская кровь течет в жилах гостя. Чужестранец… Только он хотел подойти к нему, посмотреть поближе, как в голове домового прозвучал леденящий душу голос: «Оставь его…» И маленькое существо повиновалось, отступая обратно в тень печи, дабы не гневать барина понапрасну. Сам же Брагинский сейчас был в другом конце дома, сидел на лавке и рассматривал внимательно всё, что ему привезли из похода. Но больше всего его привлекали именно расшитые покрывала. Мастерства было не занимать ремесленнику, выткавшему это. Но вот только не было в работе души… Он словно делал все это уже по готовому эскизу, качественно выполняя ненавистную ему работу. Ваня усмехнулся, сжимая в руках тонкую материю. И все-таки, ему не понять было скупой и холодный запад с их штампованностью. Люди всегда оставляли частичку своей души в своих работах. И Иван мог находить те самые светлые ниточки в полотне, чувствуя человека даже на расстоянии. Тем более, что тот самый человек в его владениях, в его доме, в его лесу. Иван не любил иностранцев, терпеть не может тех, кто посягает на то, что принадлежит ему. А именно — все, что находится, что появилось в лесах на западе Руси. Но этот мальчик… Было в нем что-то, что привлекало хозяина леса. Он понимал ту тоску, которую мастер вкладывал в свою работу. Он принял ее, пропустил через себя и Ивану стало интересно, что же будет дальше? Иван был любителем людей, ему нравились вещи, которые они создавали. И неважно, что это было. Полотна, оружие из губительного для Ивана железа, или здания, крепче и величественнее которых нет даже в Византии. Вот только вера… В этом уголке князь не навязывал никому христианство. Церкви были, но стояли только для виду, а крест был не более, чем побрякушка. Ивана, хоть он и был простым боярином, все боялись, даже сам князь. Ходили слухи по Руси, что Иван Брагинский нелюдь, леший, домовой, ведьмак… Как его только не называли. Но, видя голубые как лед глаза, замолкали в миг, в мыслях своих спешно открещивались и старались уйти как можно дальше от беды. А Брагинский улыбался, чувствуя свое превосходство над их глупостью и беспомощностью. Мало кто может выдержать его внимание и литовец — тому доказательство. Он всего лишь попытался залезть в его голову, а он сразу же потерял все свои силы. Было забавно… Может, через пару лет он и позволит ему стать свободным человеком, а не просто холопом. Только если он сможет принять все то, что тут происходит. Ему нравится этот мальчишка. Определенно нравится… — Хозяин! — От размышлений его отвлек истошный вопль домового, который вывалился из тени, спешно подбегая к Ивану, путаясь в своей длинной спутанной бороде. — Что случилось, Митрофан? — Брагинский сразу поднялся, переключая все свое внимание на домового. — Сбежал. Убежал, через окно… — большего ему и не нужно было слышать. В одно мгновение комнату покинул большой черный ворон, взлетая к небу, а после — ныряя в чащу леса, как рыба в воду. *** Торис бежал со всех ног, спотыкался, падал и снова бежал. Его голова все еще болела, но позволить себе сбавить темп он не мог. Он обязан был убежать отсюда, а потом вернуться за своими братьями, позвав на помощь. Торис не хотел оставаться в этом страшном месте. Тем более — в постели своего врага. Лес дремучий, кругом деревья, камни и пни. Почва водянистая — скоро будет болото. Лауринайтис понимает, что скорее всего он не сможет выбраться отсюда за один день, а уж тем более — найти дорогу, по которой они добрались сюда. — Господи… — литовец остановился, тяжело опускаясь на землю. Ему было необходимо отдышаться, набраться новых сил. Хотелось пить, он потихоньку терял сознание вновь — ослабший организм. — Здесь нет бога… — до ушей литовца донесся тихий женский голос и уже через несколько секунд тонкие женские пальцы подцепили Ториса за подбородок, поднимая наверх. — Нет?.. — сил не было совсем, но откуда-то он нашел их для того, чтобы встать. Перед ним стояла девушка с распущенными длинными светлыми волосами до земли, пронзительными зелеными глазами, одетая только в одну легкую рубаху. — Пойдем… — она засмеялась, поднимая его с колен, беря мертвой хваткой за руку. Секунда, и она побежала вперед, ведя за собой ничего не понимающего Лауринайтиса. Того словно током прошибло, когда он не смог сказать ей и слова, как бы ни старался. Звук не мог выйти из горла, тело не слушалось и продолжало идти за лесной красавицей. Торис потерял всякую волю, утратил возможность дышать и теперь при каждой попытке вдоха его лёгкие обжигало острой болью.  — Отпусти его… — прозвучал знакомый голос и литовца выдернула из небытия чья-то твёрдая рука. Вмиг все вокруг заполнилось водой и Торис понял, что его выдернули из болота. Упав на влажную землю, он начал откашливаться, сдирая себе при этом все горло, из которого вылилась вода. — Он твой гость? — Девушка засмеялась и закружилась, медленно уходя в воду, растворяясь по пути, словно туман. — Кто…это?.. — откашлявшись, он медленно сел на землю, поднимая голову. — Русалка… — Иван стоял к нему спиной, внимательно всматриваясь в рябящую гладь болота. — Ещё немного, и она бы занырнула вместе с тобой. Любой, кто сойдет с тропинки, будет утоплен русалками или сожран оборотнями… — барин начал медленно поворачиваться. Как только Торис взглянул на его лицо, то сразу и понял, что теперь он отсюда точно никогда не выберется… Возможно — даже погибнет тут… — Или же попадет в руки ко мне, что гораздо хуже, мой мальчик… — черты лица Брагинского несколько заострились, волосы были больше похожи на перепутанную шерсть, ростом он стал выше. Но отнюдь не это приковало внимание литовца. Его глаза… вместо голубых льдинок в темноте сияли два ярких сапфира. Нелюдь! — Но ты можешь не бояться меня… —  Его улыбку Лауринайтис мог сравнить только с оскалом. Высокая фигура начала подходить к нему, и ослабший литовец начал отползать все дальше и дальше, забавляя Ивана. —  Ты понравился мне, мальчик. Объяснять это я не вижу смысла. Ты и так скоро все сам поймешь, прожив тут несколько лет… пока ты рядом со мной, — его глаза блеснули огнем. — Ты в безопасности. Мои леса в сотни раз больше твоего города и его окрестностей. Всё в них подвластно мне. Каждая травинка, каждый кустик, каждый обитатель… ведь я —  хозяин леса. Ториса пробила дрожь от его голоса, от последних двух слов. Он не осмелился отвести взгляда от темно-сиреневых глаз. Дрожащим голосом он смог сказать только одно слово, вертевшееся у него на языке. —  Леший…